обещание

      — Мне страшно.       — Почему?       На крыше холодно и зябко, а от ветра трещат хрупким подтаявшим льдом кости; здесь всегда, как на краю света, на пересечении границ, здесь можно близко к небу настолько, насколько это возможно, все еще имея ниточку связи с землей.       — Я только что осознал, что совсем одинок. Я буду умирать в одиночестве, как бы крепко мою руку ни сжимал кто-нибудь посторонний. Звучит глупо.       — Ты серьезно?       Джэхён садится рядом и свешивает ноги; совсем не страшно, даже несмотря на то, что это седьмой этаж. Седьмой этаж картонного прокуренного дома с обшарпанными серыми стенами, исписанными кривобокой похабщиной, квартирами-коробками и агонией, царящей внутри. Все может рухнуть прямо сейчас, а может просуществовать еще целую вечность и еще немного; пускай бессмысленно, но просуществовать.       — Ты никогда не думал о таком?       — Не особо. Я не нахожу в твоей мысли ничего особенного. Это и так знает каждый.       — И как же все твои "каждые" живут, осознавая это?       Тэен не смотрит на Джэхёна. Он крепко сжимает в руках бутылку с дешевым энергетиком и испепеляет взглядом темноту.       — Не можешь же ты провести всю свою жизнь, думая только об этом. Не зацикливайся на какой-то фразе, которую ты услышал в сопливом фильме о подростках. У тебя слишком много дури в голове. Ты еще не нашел того, кто выбил бы ее у тебя.       Джэхён бесит неимоверно, до желания врезать с размаха, неожиданно и очень больно, до скрежета в челюсти; почему нельзя подтолкнуть его неосторожным скованным движением? Просто взять и, сквозь пелену перед глазами, толкнуть вниз, на серый, шершавый, мокрый от скользкого апрельского дождя асфальт, испещренный лужами и черными глубокими трещинами. Свежесть смешивается с холодом весенним мятным коктейлем и проникает в легкие отрезвляющей панацеей от дурных мыслей.       Нет. Так нельзя. Тэен легонько хлопает себя по щекам, чтобы избавиться от этой мимолетной глупости, посетившей его сознание. Джэхен единственный, кто сможет приблизиться к Тэену так близко, насколько колючесть старшего сможет позволить; шипы будут резать прямо по живому, царапая кожу, заставляя алую кровь пятнать белые простыни, но Джэхен не из тех, кто останавливается, почувствовав боль. Тэен понимает, что он просто до трясучки невозможен.       Он вдыхает глубоко, как только может; он хочет, чтобы его легкие треснули и рассыпались на миллионы хрупких осколков и лепестков увядших цветов, но этого не происходит. Он выдыхает и морщится от легкой боли где-то слева под ребрами.       — Ты не понимаешь. Ты не можешь понять, — по слогам проговаривает он, словно стеклянная кукла.       Тэен закладывает руки за голову и осторожно ложится на холодный бетон. В позвоночнике ломит колючими железными спицами от въевшегося в тело озноба, но Тэен даже не шевелится. Джэхен отодвигается от края крыши и ложится рядом, стуча зубами от холода, пробирающегося под одежду.       — Мы лежим на берегу моря. На пляже. Песок просачивается между пальцев, а ветер лохматит волосы, — шепотом произносит Тэен сухими губами. Джэхен поворачивает голову и смотрит на него; взгляд того устремлен в небо, на черном бархате которого россыпью разлиты алмазы тусклых, умирающих звезд.       — Нам тепло и хорошо, — продолжает Тэен, — тебе тепло?       — Да, — отвечает Джэхен, а у самого пальцы на руках и ногах онемели уже давным-давно. — Тепло.       Ему нравится быть с Тэеном, говорить с ним о том, чего нет, и не говорить о том, что есть — разве не так должно быть? Тэен иногда говорит слишком сложно, но Джэхен понимает, правда, никогда не говорит об этом.       Вот так лежать на крыше и воображать, где они могли бы быть — любимое занятие еще с детства. Джэхену было десять, а Тэену — двенадцать. Они лежали под покровом ночи на этой же крыше и несли несусветную чушь о космосе и прочих возвышенных вещах, мысль о которых возбуждала до дрожи в исцарапанных мальчишеских коленках. Им и сейчас нравится это не меньше, чем тогда. Это как тонкая нить, единственная, связывающая их с беззаботными временами, когда всего вот этого не было.       Тэена как подменили. Он иногда совсем пугает — не только Джэхена. Джэхен пытается найти для себя хоть один ключик к разгадке, но его, кажется, просто нет. Это как загадка, в которой ищешь подвох, но его нет, детектив, где концовка разочаровывает своей простотой и горечью, остающейся на кончике языка, обжигающей, как кипяток.       — Какое светлое небо. Ни облачка.       А небо — черная дыра, даже темнее. Весной небо всегда такое — кажется, брось в него что-нибудь, и пелена тёмных облаков поглотит это. Воздух спертый и холодный одновременно, он давит на виски свинцовыми путами, сжимает их, дробит на маленькие кусочки и соединяет вновь. И так по кругу.       Тэен замирает и медленно закрывает глаза.       — У меня есть к тебе глупое предложение, — холодно произносит он.       — Какое?       Тэен резко подскакивает и садится напротив Джэхена.       — Давай будем единым целым. Никогда не оставим друг друга. Что думаешь?       — Мы и так вместе почти всегда.       — Я не об этом. Давай умрем вместе, — горячо и прерывисто дышит Тэен, царапая ногтями бетон. Звук мерзкий.       — Ты предлагаешь мне двойной суицид?       — Нет же, дурак.       Тэен немного отодвигается, но глаз с Джэхена не сводит. От этого тяжелого взгляда мрачных черных глаз младшему нехорошо, но он любит, до колотящей дрожи любит, когда хен смотрит на него так, будто сейчас не то расчленит, не то изнасилует.       — Давай попробуем жить так, будто мы — один человек. Я не хочу умирать в одиночку. Понимаешь, о чем я?       Джэхен, кажется, понимает.       — Не совсем, — чуть сдавленно хрипит он.       Ему страшно принять в себе то, что он, черт возьми, очень похож на Тэена со всеми его истерически-нервными припадками и замашками недосуицидника со стажем — едва ли не отражение в зеркале. Чувствительность старшего передается, наверное, воздушно-капельным путем, иного объяснения Джэхен найти не может. Он захлебывается от чего-то вязкого, подступающего к горлу, но вместо слов вылетает бесшумной белокрылой чайкой только пепел тишины.       — Представь: ты лежишь, истекающий кровью, один, совсем, и никто не подаст руки и не скажет "ты будешь жить, пошли со мной", "я решу все твои проблемы, не парься". Представил?       Джэхен и правда представил себе это, явно, будто картинки мелькают пестрым калейдоскопом блесток перед глазами; не хочется ему пока умирать. Даже с Тэеном.       — Да, — едва слышно отвечает он, словно с боязнью сказать что-то не то. — Представил.       Тэен медленно сглатывает и закрывает глаза. На него смотреть больно слишком: его хочется укутать потеплее, напоить горячим кофе с молоком, стереть память и заставить перестать думать обо всем, что заражает его мысли вирусом.       — Ты обещаешь? Правда?       — Я постараюсь.       — Давай никогда не покинем друг друга? Хорошо? Обещай мне.       — Я не даю обещаний, хён, прости. Это слишком тяжело. Но я никогда не покину тебя по своей воле.       — Да?       Джэхен сейчас и правда ближе, чем когда-либо; их сердца, кажется, даже бьются в рваный унисон, неровно, горько, но вместе. На этой крыше все всегда не так, как обычно. Джэхен сидит рядом и он совсем родной, настолько, что Тэену кажется, будто это он сам. Тот понимающе улыбается и робко приближает свою руку к руке хена.       — Я не знаю, что нужно от меня, но я и правда не хотел бы жить без тебя, — говорит Джэхен, — а еще мне пиздец как холодно, если честно. Я ничего уже не чувствую. Отморозил все, что можно.       — Да я тоже, — смеется Тэен и кладет голову на плечо младшего, — прости уж меня. На меня находит, ты знаешь.       Тэен возвращается в реальность столь же неожиданно, как и покидает ее. Он стучит пальцами по крыше и с пониманием смотрит на младшего — мол — я знаю, я снова был ужасен, да? А взгляд Джэхена в ответ мягче, чем вата. Он ерошит волосы, сбившиеся от ветра на лоб, натягивает капюшон и незаметно подрагивает. Но Тэен замечает. Что-то тянет его к Джэхену, тянет очень сильно, так, что хочется слиться с ним — почему они просто не могут быть одним человеком? Так, наверняка, было бы лучше. Тэена перестало бы выедать едкой кислотой изнутри чувство одиночества и приближающейся, словно поезд на станцию, смерти; это чувствовали бы они оба в равной степени.       — Мы дружим уже семь лет, думаешь, я не привык?       — Мне искренне жаль, что я тебя заебываю уже семь лет. На твоем месте придурка вроде меня я бы давно столкнул с этой гребанной крыши. Честно. Как ты терпишь?       — Да, но по уговору мне придется прыгнуть с тобой. А я еще не получил стипендию в универе за этот месяц.       Тэен тихо смеется и пододвигается к Джэхену еще чуточку ближе.       Оба остаются лежать дальше. Тэен достает перочинный ножик из заднего кармана брюк и что-то царапает на самом краю крыши. Скрежет мерзкий. Ножик постоянно сбивается, неподатливый камень выталкивает его из своих оков, и это заставляет Тэена возмущенно фыркать. Джэхен молча смотрит, но ничего не спрашивает.       — Пойдем. Поздно уже, — Тэен встает и легонько трясет полусонного Джэхена за плечо. Тот хочет сказать что-то, но лишь облизывает губы и идет за хеном к лестнице, ведущей на лестничную площадку верхнего этажа. ~       Тэен не сдерживает обещания.       Тэен прыгает; нет, он правда делает это, причем практически без раздумий. Ему важна лишь цель.       "Ты пообещал, Джэхен-а, что не покинешь меня. Мы должны быть вместе всегда, помнишь? Помнишь ли ты? Думаешь ли ты об этом? Честно? Ты можешь услышать мои мысли сейчас?"       Тэен делает шаг назад, закидывая голову назад и поднимая глаза к серому небу, давящему на плечи стальными цепями туч, вот-вот готовых зарыдать внезапным мокрым дождем.       "Я знаю, что пожалею. Зачем я тогда собираюсь это сделать?"       Все это неправильно — он здесь стоит совсем один, как потерянный сирота, изголодавшийся, замерзший, ночующий на улице в мятых картонных коробках, кем-то заботливо выставленных для таких отбросов жизни, но ему ничуть не страшно. Это смертельный азарт, без тормозов и красной ручки стоп-крана — только получится или не получится?       Он не знает, что чувствует. Это как попробовать, а если все пойдет наперекосяк, сказать, что вина не твоя, а чужая. Ты здесь вообще не причем.       Если не получится, виноват будет Джэхен. Они ведь сказали друг другу, что умрут только вместе, да? Тэен ждет его.       Город отсюда почти как на ладони виден. Он растворяет в себе людей, делая их серыми, пустыми и ничтожными. Они тоже станут такими? Или уже стали?       Джэхена нет; его и не должно здесь быть, если рассудить здраво. Тэен внимательно смотрит на лестницу и ждет Джэхена, его руки на перилах, его взгляда, его лохматых волос, спрятанных под большим капюшоном.       Он, наверное, придет позже. Нет, он обязательно должен прийти.       Тэен прыгает, точнее, просто делает скованный шаг, пытаясь не думать ни о чем, но поток мысли не может быть остановлен. Последнее, что успевает промелькнуть в его голове — луч улыбки Джэхена и его чуть наклоненная вбок голова; и непрерывное, до самой последней сотой секунды "ты ведь придешь, да, придешь, придешь, придешь, придешь, придешь, придешь?". ~       Джэхен рассматривает выцарапанные Тэеном кривоватые надписи и проводит по ним пальцем, словно пытаясь достать.       "Ты придешь, так ведь?       Джэхен проглатывает короткое "прости" и смотрит на следующую надпись.       "Если ты не придешь, то будешь мудаком, который бросил друга в самый ответственный момент"       "Я правда это сделаю"       "Джэхен-а"       Ком в горле заставляет закашляться. Джэхен ощущает на плече руку Тэена; какое привычное ощущение. Он вздрагивает, оборачивается, но позади него — никого.       — Нет, это ты нарушил обещание, — шепчет Джэхен. — Разве не помнишь, как мы семь лет назад пообещали друг другу, что никогда не будем ходить на эту крышу в одиночку, потому что если кто-то поскользнется, то ему никто не подаст руки?       Какой глупостью это кажется сейчас.       "Я всегда хотел, чтобы ты меня поцеловал, Джэхен-а"       "ЧЕРт возьми Джэхен-а не читай последнюю запись. Хотя ты уже прочел, знаю"       — Если бы ты попросил, хен, — вымученно улыбается Джэхен.       "Что бы ни было, знай, что ты дорог мне. Я держу твою руку всегда, даже если ты далеко."       Джэхен понимает, что сил сдерживаться нет, и ревет, как ребенок.       Казалось, все слезы давно выплаканы, а глаза не могут быть еще краснее.       Он ошибался.       Ты ведь придешь, да? Придешь, придешь, придешь, придешь?