It ain't over yet

- Наш пастор сказал бы «оставьте место для Иисуса», - шепчет Бобби, и Ханбин фыркает ему в шею, но отстраняться не спешит, наоборот – еще крепче стискивает его в объятиях и сам вжимается всем телом, так что между ними не остается места не только для Иисуса, но и для особо крупных молекул. Бобби и не возражает: лежать вот так вот на узкой кушетке в студии приятно, а еще навевает воспоминания. Раньше они спокойно спали на ней втроем с Чжинхваном, когда после тренировок не оставалось сил идти в общежитие, - а теперь едва помещаются вдвоем. Кажется, времени с тех пор прошла целая вечность, столько всего случилось. Он осторожно перебирает волосы Ханбина, и тот так облегченно выдыхает, как будто от этого простого жеста целая гора сваливается с его плеч. Здесь, в знакомой уютной тишине их личной маленькой студии, он наиболее напряжен и расслаблен одновременно – Ханбину не нужно какого-то специального места для того, чтобы творить, но к ней он привязан как-то особенно, так что именно тут иногда позволяет себе вещи, которые не может позволить где-то еще. Бобби знает об этом и иногда пользуется этим знанием – не очень часто, в тех пределах, которые не выходят за границы доверия. Они бы никогда не стали лежать вот так вот в общежитии. В общежитии он никогда бы не решился начать разговор на тему, которая вот уже несколько месяцев не дает ему покоя. - Ханбин-а, - начинает он осторожно, дожидается вопросительного «мм?», и только после этого продолжает: - Как так получилось, что ты никогда не целовался? Плечо Ханбина под его ладонью на мгновение напрягается, но почти тут же расслабляется. Тема не то чтобы запретная – Ханбин не скрывает свои девятнадцать лет одиночества, даже немного бравирует ими, демонстративно, как бунтующий подросток, - но некоторые вещи кажутся куда более интимными, когда обсуждаешь их вот так вот, лежа лицом к лицу в полной темноте, едва-едва подсвеченной бледным сиянием работающего монитора. - Почему ты спрашиваешь? – отвечает вопросом на вопрос Ханбин, его дыхание короткими толчками разбивается об ключицу Бобби, и от этого одновременно щекотно и волнующе горячо, дыхание сбивается. Бобби приказывает себе успокоиться, чтобы не испортить все раньше времени. Дает себе небольшую фору. - Не знаю. Стало вдруг интересно, как это такой красавец как ты – и вдруг нецелованный ходит. Не порядок ведь, а? Ханбин снова фыркает-хмыкает и задирает голову, чтобы взглянуть Бобби в лицо, рука, которой Бобби снова начал гладить его по волосам, соскальзывает на его лоб. Он рассматривает его долгим, непонятным взглядом, а потом просто отвечает: - Не было времени. И в этом есть определенная логика, потому что ну правда, когда и с кем ему было целоваться? С MC Монг или, не дай боже, с каким-нибудь тренером по вокалу? Бобби иногда забывает, что Ханбину было всего тринадцать, когда он попал в агентство, и в те времена его больше занимали хип-хоп и манга, чем поцелуи, а потом, с прибавлением народа в их команде, ему стало и вовсе не до того, чтобы искать себе девушку и доводить с ней отношения до той стадии, на которой люди обычно целуются. У него и сейчас катастрофически не хватает на это места в расписании. - Никогда не хотелось? – запускает Бобби следующий пробный шар. Он мог бы спросить напрямую, но это стремно. Ханбин называет себя человеком широких взглядов, но одно дело – спокойно относиться к разным предпочтениям других людей, и совсем другое – оказаться объектом этих предпочтений, поэтому Бобби не спешит. Он будет как сладкоголосый лис, сначала заговорит-зачарует жертву, а потом, когда она расслабится… - Если ты хочешь что-то предложить, - говорит жертва насмешливо, - то предлагай. И в этом весь Ханбин. С ним просто не работают никакие коварные планы – потому что он привык всегда и во всем перекраивать реальность под себя. Он умеет играть по правилам, когда это нужно, но иногда получается так, что правила вдруг начинают подстраиваться под него. Ханбин смотрит на Бобби, его глаза блестят в темноте, и Бобби вдруг чувствует себя жертвой. Он облизывает губы, отсчитывает несколько ударов сердца, набираясь смелости, а потом честно признается: - Я хочу тебя поцеловать. Оказывается, не так уж это и страшно. Гром не гремит, с потолка не сыпется штукатурка, здание вайджи все так же стоит на месте, ничего вообще не происходит, только шумит кулерами компьютер, да сердце, разгоняя по венам адреналин, гулко бухает в груди, почти заглушая ответ Ханбина. - Целуй. - Точно? – Бобби не сразу верит своим ушам и своему счастью. Хочется ущипнуть себя за руку или поорать, но он боится даже двинутся лишний раз, чтобы не спугнуть наваждение, заставившее Ханбина согласиться. - Если будешь задавать тупые вопросы, могу и передумать, - сдавленно бормочет Ханбин ему в плечо. Он него пышет жаром, и, судя по голосу, он смущен едва ли не до смерти. Бобби улыбается в темноту, снова зачем-то гладит его по волосам, а потом осторожно сжимает загривок, заставляя поднять голову. Даже в темноте видно, что он весь покрасневший и встрепанный, и это так мило, что Бобби почти не знает, куда себя деть, как всегда бывает в такие моменты. Он знает, как вести себя с крутым Ханбином, со злым Ханбином, с уставшим, с сосредоточенным, с дурачащимся… а вот что делать с ним, когда он становится, как булочка с корицей, вообще не представляет. - Ну, – спрашивает Ханбин почти сердито, - ты собираешься что-то делать или я могу идти дальше песню писать? У нас нет всей ноч… Губы у него совсем такие же мягкие, как Бобби себе представлял. Он снова напрягается, весь, разом, как будто каменеет, но расслабляется так же быстро, как и до этого, сам подается вперед. Иногда Бобби страшно от того, насколько велик, почти бесконечен выданный ему кредит доверия – если слово кредит вообще сюда подходит. Кредит предполагает возврат – Ханбин же ничего не требует взамен, и это почти пугает, то, какую власть над собой он готов вручить Бобби за просто так. Хорошо, что Бобби она не нужна: его вполне устраивает то, что первый поцелуй Ханбина теперь принадлежит ему, и это навсегда останется так, сколько бы потом у Ханбина не было других поцелуев с другими людьми. Он снова и снова касается его губ своими, никуда не спешит – ему так хочется, чтобы Ханбин все хорошо прочувствовал, чтобы это не было, как у самого Бобби, в спешке и без особого удовольствия, чтобы в воспоминаниях он не остался под грифом «мокро, слюняво, никак». Кажется, у него получается: Ханбин смелеет с каждым новым прикосновением, пытается отвечать, и, когда Бобби на мгновение отстраняется, чтобы посмотреть на него, потому что это вдруг кажется необходимостью, тихо вздыхает, а потом снова тянет его на себя. Бобби не знает сколько проходит времени, у него нет желания считать, но знает, что все это время они с Ханбином целуются. Он почти готов провести за этим занятием всю свою жизнь, готов вот так вот прикасаться, сжимать, гладить – в какой-то момент одних поцелуев становится мало. Ему нравится, как Ханбин издает все эти короткие, забавные звуки – то ли стоны, то ли вздохи, то ли всхлипы, - как прикасается, сжимает и гладит в ответ. Было бы, наверное, круто, если бы утро никогда не наступило. Но оно наступает вместе с противным писком, с которым срабатывает будильник у Ханбина на телефоне. - Шесть часов, - голос у Ханбина непривычно хриплый, он выгибается, чтобы дотянутся до рабочего стола, и Бобби недовольно ворчит, потому что он только-только удобно устроился, а теперь начинает сползать. – Скоро парни придут, надо и нам вставать. - Мы и не ложились, - замечает Бобби резонно, на что получает несильный тычок в плечо. – Ладно-ладно. Пойдем, угощу тебя ред буллом за свой счет. Они сидят на диванчике рядом с торговым автоматом, когда Ханбин вдруг спрашивает: - Что сказал бы твой пастор, если бы узнал, чем ты занимался сегодня ночью? Вообще-то, пастор у них был классный. Он воплощал в себе поразительную житейскую мудрость и на удивление не любил почем зря стращать свою паству геенной огненной. Он считал, что главное – быть самим собой… в рамках людских законов, конечно. - Ну, - Бобби задумчиво бултыхает ред булл в банке, - он бы сказал что-нибудь типа «хотя бы в следующий раз возьмите Иисуса с собой», - и Ханбин начинает смеяться, но быстро замолкает. - А что, - уточняет он, и в его голосе Бобби слышит неприкрытую надежду, - будет следующий раз? - Конечно, - Бобби с трудом заставляет себя сохранять невозмутимый вид, хотя рядом с Ханбином это всегда дается ему с трудом. – Мы ведь только начали.