Ветер с Неты

Снекка вождя Мстивоя возвращалась домой. Медленно, поскольку была тяжело нагружена добычей. Осторожно нащупывая дорогу, словно слепая. Невесело, потому что на борту был не то тяжело раненый, не то умирающий человек. Славомир знал, что ему осталось недолго. Чувствовал, что не довезут, и негромко окликнул побратима: — Бренн? Ты Велете не говори. Нельзя ей сейчас такие новости. И Зимка… Прав ты был. Жаль, поздно я это понимаю… Ты береги ее, вождь. На тебя оставляю… — Молчи! Молчи, Якко! — Мстивой, как и побратим, говорил по-галатски. Тихо, отчаянно, пряча лицо. Как будто Славомир не понимал, почему у брата подбородок дрожит и чего он пот утирать вздумал. — Ты еще сам ее обнимешь! И в снег мы вас по весне зароем, обещаю! Только живи. — Мне-то хоть басни не рассказывай! Сам знаешь, что значит такая рана! Я завтра уже буду молить меня добить. Увидеть бы ее только… Успеть бы… Ты помнишь, где осталась Зима? Мстивой кивнул. Еще бы не помнить! Пока шли на поиски датчан, останавливались всего один раз. У острова, в очень удобной бухте. Нарочно тогда оставил на привале нож и послал за ним девчонку. Нарочно ушел, не дожидаясь. Потому что чуял: брату нельзя отвлекаться. Если тот, как в прошлый раз, будет не за противником следить, а за тем, чтоб глупую девку ни стрела, ни меч не задели, то себя точно не убережет. Она хоть в кольчуге! А им — довольно один удар пропустить. Как сглазил! И правда, задумался Славомир, на секунду отвлекся — и как раз один удар и пропустил. Нехороший удар. В бок, чуть ниже ребер. Меч вскользь прошел, сразу не умер. Но знающему толк в ранах довольно одного взгляда… — Не вини ее. Я не о Зиме думал, Бренн. Ты ведь помнишь, о ком. Верно? Там, в Нете… Славомир закашлялся и не заметил, как мертвенно побледнел Мстивой. Да, он понял, о ком речь. Тогда, двенадцать лет назад, пока еще стояла Нета, когда Славомир — тогда еще сын кметя, Якко-белоголовый, — едва вышел из отрочества и собирался в первый настоящий поход, была одна девушка… Как же ее звали? Он ведь думал тогда о другом. И немудрено! Тогда еще совсем не Мстивой Ломаный, а просто Бренн, Бренн Удачливый, как раз ожидал прибавления в семействе, и жена его, красавица Потвора, даже после рождения двух сыновей не утратившая девичьей легкости и стати, уверяла, что теперь точно народится дочка. Он не был тогда ни вождем, ни даже его помощником. Один из многих, молодой и слишком, слишком наивный. Это Вольгаст был правой рукой вождя, и это он обратил внимание, что «малыш Якко, кажется, потерял свое сердце в Нете. Не к добру это. Может, оставить его здесь?». Тогда и он заметил ту девушку. Не девушку даже, отроковицу, которой оставалась еще зима или две до той поры, когда можно уже искать женихов. Совсем тоненькая — кажется, переломится под тяжестью толстенной, в руку, если не больше, светлой косы, которая как будто изнутри светилась, стоило встать супротив Солнца. Синеглазая, смотрящая на мир широко распахнутыми, удивленно-восхищенными глазами. Поющая так, что заслушаться можно. Рукодельница и мастерица на все руки. Без матери росла, что казалось и вовсе немыслимым. Отец ее, приезжий славянин, если он правильно помнит, не то новгородец, не то ладожанин (тогда все эти города представлялись лежащими на краю света), потеряв жену, наотрез отказался искать себе другую. Так и растил свое сокровище, свою доченьку сам. А она была ему и за сына, и за дочку. Хозяйство вела. Людей лечила, научившись у бабки-травницы. А еще — в лес на охоту наравне с отцом ходила, пока тот жив был. И говорила еще, что никогда не понимала тех, кто нападает первым. Даже охоту признавала только при крайней необходимости. А от лихих людей ее отец учил обороняться. Едва ли не наравне с кметями гонял, было дело. Она терпела и упрямо, через страх и боль, шла к цели. Старалась все сделать, чтоб отец хотя бы улыбнулся. Хотя бы сказал, что любит ее и гордится. Он сказал. Перед тем, как уйти в лес — чтобы больше уже никогда не вернуться. Куда он делся и что с ним стряслось, люди не знали. А девочка все ждала, надеялась и не верила, что больше его никогда не увидит. Вот на нее-то и смотрел юный Якко, как смотрят на самое большое в мире сокровище. Любовался издалека, надеялся, что соберет для нее надлежащее вено, что вернется из похода и скажет ей, что любит, что просит ждать и что хочет ее называть своей водимой женой. Сам рассказывал. И глаза так блестели, и таким он казался счастливым… Бренну было не до того. Его мысли были заняты Потворой и сыновьями. Тот поход сначала казался удачным. Все шло слишком хорошо, слишком гладко. А потом — засада датчан. Бой, в котором у них не было шансов. И из трех дюжин человек, вышедших из Неты, вернулись туда только трое. Вернулись одни, без корабля, который унес к небесам души тех, кто пал в том бою. Вернулись туда, где их никто не ждал. На развалины. Туда, где были только обгоревшие остовы домов да мертвецы. Он помнил, как ходил, еще на что-то надеясь, вокруг того места, где стоял его дом. Как нашел сыновей. Потом Потвору… Потом не помнил, что было и долго ли он просидел, прижимая к себе безжизненные тела, надеясь отогреть, оживить… Пришел Вольгаст. Он и сказал, что Бренн поседел. Что живых не нашел, не считая одной-единственной девочки. Велеты. Малышку спрятали в погребе, и ее просто не заметили… Якко искали долго. Малец ведь тогда осмотрел все. Дома, лес, даже реку. Когда пытались его увести, вырывался, кричал, клялся, что найдет ее, что она жива! Не нашел. Вольгаст ему еще сказал тогда: «Радуйся, дурень! Ты думаешь, проще было б увидеть, что с ней перед смертью сделали? На Бренна взгляни. Он своих нашел. Таким же стать хочешь?». Дальнейшее Мстивой помнил смутно. Очнулся от тяжелого бреда уже потом, когда оказался в дружине, и то, стоило увидеть датчан, глаза заволакивала пелена ярости. Двенадцать лет… Страшно подумать, если б Потвора успела… Его дочка была б сейчас такой, как та девочка. Как же ее звали? Любомира. Точно. Любомира Скворушка, дочка Далеведа Новгородца. Лучик света, нежное видение, которое буквально излучало доброту, надежду и уют. Велета на нее чем-то похожа. А Зимка — еще больше. Косой, по крайней мере, — точно. И упрямством. И желанием доказать, что может. И стреляла она так же. Вот только нет ее, Любомиры. Сгинула. Двенадцать зим назад сгинула. Он, как умел, успокоил Славомира. Убедил, что сейчас приведет Зиму, что все будет хорошо и ему просто надо отдохнуть, потерпеть немного. И все равно, уходил Мстивой на берег с тяжелым сердцем. Как, впрочем, и его спутники. Как оказалось, не зря! Теперь вот еще и Зима пропала. Ну куда она могла деться на маленьком острове? Ведь проверяли же! Не было там ни единой живой души. И вплавь оттуда не выберешься. И лодки там не было. А вот, пожалуйста, исчезла! Только там, где был когда-то их лагерь, осталась записка на бересте, в которой указывалось, где именно ее искать. Про город какой-то говорилось. Мстивой почувствовал, как холодная рука стиснула сердце. Мало ему побратима, который едва дышит! Теперь еще и Зима. Та самая девушка, с которой — чего уж перед самим собой-то таиться? — он впервые за много лет снова чувствовал себя живым. Если б не нарушенные гейсы, позвал бы ее за себя. Непременно позвал бы! И к Славомиру бы тоже отпустил, сложись все иначе. А теперь вот… Уберечь хотел, называется! Крепость и правда нашлась совсем неподалеку. На удивление хорошо запрятанная, так, что увидеть ее высокие стены удалось, только подойдя слишком близко и оказавшись уже под прицелом луков защитников. Никакой паники, никакой суеты. В землю буквально у самых сапог Мстивоя ударила стрела. Все повторяется… или нет? На сей раз навстречу ему вышли двое. Невысокий предводитель в вороненой кольчуге и мальчишка лет двенадцати с хорошим охотничьим луком. Да только совсем не походил этот выход на то, что ждало его в родном печище Зимы! Это была не выдача, это были переговоры. И кметь, кажется, все-таки воевода. Слишком спокойно-оценивающий взгляд у него, слишком хорошо чувствуются на себе взгляды десятка лучников. Шевельнешься — и стрелами утыкают так, что на ежа похож станешь раньше, чем сообразишь! — Здрав будь, воевода! — почему ему так знаком этот голос? Почему пахнуло вдруг, как жаром из бани, чем-то давно и прочно позабытым? Мстивой не сразу сообразил. Акцент. Едва-едва заметный, но такой же точно, как у них со Славомиром. И глаза. Синие, немного прищуренные. Светлые брови дернулись было наверх, но только дрогнули. — Узнаешь меня, Бренн? Рарог кречету речет, что враги наперечет, — шепотом по-галатски спросил кметь и сдернул с головы шлем. Золотистые волосы, немного волнистые, уложенные, как положено вдовице. Две седые прядки по вискам. Лицо… Как же ты повзрослела, дитятко! А голосок-то дрожит… Тогда, двенадцать лет назад, она плохо выговаривала «р», и он по-соседски учил ее. А потом сам же подсаживал ее на коня, как десятки других ребятишек, которым росточку не хватало. А двенадцать лет назад она просила… Мстивой почувствовал, как перехватило горло. — Мирка… А бусы тебе Якко тогда привез. Как просила, настоящие, янтарные. Он их десять лет потом с собой таскал, пока их река не забрала. — А ты седой совсем, дядько Бренн… Я и не признала сразу, — она смахнула слезинку. — Прости. Прости, что не смогла вернуться. Вы… вы когда пришли? — Через три дня. Еще тлело кое-где. Прости, но… Скажи, мои… — Они не мучились. Просто знай, у бабушки Крапивы травка была специальная. Когда стало ясно, что от датчан пощады никому не будет, она ее всем дала. Они не почувствовали. Задремали — и все, быстро ушли. Так что если вы что видели… это уже с мертвыми. А они не мучились. Она сама сказала. Когда я ее нашла — на холме, у того самого дуба, она жива еще была. Успела сказать. — А ты-то? Ты-то как выбралась, Мирка? Якко ведь каждый камень перевернул, тебя искал! Он ведь тебя любил. Жениться собирался! — Я знаю. А тогда… Меня бабушка Крапива за травами в лес послала. На неделю пути в одну сторону. Когда вернулась… Не смогла я туда спускаться, простите. Там ясно было, что живых не осталось. А смотреть не могла. Не на что там смотреть было. Шла куда глаза глядят. Ну, и набрела на земляков отцовых. Они меня и отвезли в Ладогу. А там я к одной лекарке в ученицы пошла. Я ж смышленая, вы помните! А потом вот нашелся один добрый парень. Охотник он был, жил в этих краях. Наполовину весин родом, а наполовину — славянин. Поженились мы. А он потом высоко взлетел, воеводой стал. Городок вот срубили. Да только погиб он. Как герой погиб. А я осталась. Детей его поднимаю. И мне отсюда некуда уходить. Если ты за данью — прошу по-хорошему, уходи. Просто иди своей дорогой, мы живыми не дадимся. А держать оружие тут могут все. Я помню Нету и тех ошибок, что были там, не повторю. А если ты с добром — милости просим, заходи. И самого рада видеть, и людей твоих приютим. — Здесь наш человек был. Кметь мой. Мы называем ее Зимой Желановной. Не видала? — Как же — как же! У нас она! Да только захочет ли с вами пойти? — у Любомиры сузились глаза, и вид стал какой-то почти враждебный. — Не ожидала я от тебя, Бренн, что ты своего человека бросишь. Да еще так. Без вещей, без оружия. Словно ненужную вещь. У нас она в безопасности. Мы свои, а вот ты ей кто? Свои так не поступают. — Мы в бой шли! Ну какой из нее кметь, сама посуди? Ее в первом же бою зацепило! А теперь вот… Славомир, брат мой (прости, ты его помнишь как Якко), ее невестой считает. А мы, с тех пор как с Нетой та беда случилась, с датчанами бьемся без доспехов. Сама понимаешь, тут любой удар может стать последним. А он, когда в нее шальная стрела попала, чуть сам под стрелы не бросился. А в бою отвлекаться, думать о чем-то постороннем нельзя. Тебе ли не знать! Ты ведь училась почти так же, как он. Поэтому я и решил оставить ее в безопасном месте. Здесь никого не было! И опасности — тоже. — И тем не менее мы там были. Семь человек. Охотники. Едва вы отошли от берега — мы вышли. Кстати, хорошо подготовил девочку. Она почти вовремя спохватилась, почти правильно себя вела. Для первого боя — вообще замечательно. — Где она? Я должен ее увидеть! Любомира, пойми, сейчас не время… — Я не Любомира. Отвагой Далеведовной кличут. Десять лет как. И не тебе сейчас мне указывать. — Да не время сейчас считаться! Там Якко при смерти! Дай ты ему хоть попрощаться! — отчаянно выкрикнул Мстивой — и осекся. Как еще выговорил? Как язык повернулся?.. Но Любомира (или все-таки Отвага?) наклонилась к мальчонке, что-то шепнула на ухо. Тот кивнул и убежал к воротам. Оттуда вскоре выскочили сначала Зима (Мстивой успел отметить, что ее явно не обижали, она здорова, сыта, одета во все новое и выглядит вполне довольной. На него глянула вопросительно-испуганно, и было видно, что все равно она за своих волновалась. Все же простила то, что ее бросили! Не хочет признавать, но уже простила. А уж на Отвагу и вовсе смотрит восхищенно, как на мать родную не смотрела), а потом и еще один белоголовый мальчишка. На сей раз — лет семи. Синеглазый, неуловимо похожий на ту Мирку, которую он помнил по Нете. Сынишка, видимо. Он быстро протянул Отваге узелок, умоляюще посмотрел ей в глаза. Она отрицательно покачала головой. Двое кметей в полном вооружении, с копьями, ждали сигнала. Словно и правда считали ее воеводой. До снекки дошли быстро, Отвага птицей перелетела через борт, и около Славомира они с Зимой оказались одновременно. Зима молча глотала слезы, не зная, что делать. Было видно, что она просто оглушена свалившейся на нее бедой, а вот Отвага… Она пока держалась в стороне, чтобы ее раненый не видел. Смотрела неверяще, и лицо у нее закаменело. Губы сжаты и аж побелели, как и костяшки судорожно сжатых пальцев. Потом вздрогнула, осторожно подошла, сняла повязку. Все так же держась за спиной Зимы, которой Славомир что-то говорил, с которой прощался. Посмотрела рану, и лицо у нее прояснилось. Она развязала узелок, сходила за котелком с водой, сыпанула туда каких-то травок, перемешала и принюхалась. Получилось что-то густое и душистое. Мстивой подошел к ней и почему-то почувствовал, как во рту совсем пересохло. Было страшно спрашивать, но он все же выговорил это: — Что с ним? Сколько еще… осталось? — Сколько вам до дома плыть? Если больше двух дней — не довезете. У нас оставите — выкарабкается. За это я ручаюсь. Рана нехорошая, но воспаление еще не далеко зашло. Пока эти травы приложу, и оно хотя бы остановится. Дома можно будет прижечь рану, зашить, и, если он не будет шевелиться, перележит, — по весне он к вам на своих ногах вернется. — Врешь ведь? — Мстивой вопросительно-устало взглянул на ту, кого не чаял увидеть живой уже много-много лет. Но выбора не было. Славомир между тем провалился в тяжелое забытье и не чувствовал ни того, как ему заново перевязывали рану, ни того, как его переносили на берег. Очнулся уже в доме, на полатях. Снекка ушла через три дня, увозя с собой и Зиму. Потом он узнает, что Велета, встречавшая их на пристани, подумала худшее, не увидев одного из братьев, и в тот же день разрешилась от бремени двумя близнецами. Славомиром и Бренном. Долго еще весь Нета-Дун гудеть будет, обсуждая, что помогала ей Зима, которую близко не должны были подпускать к роженице, и что удивительно, как это обошлось без последствий, и мать, и сыновья живы и здоровы. Не иначе, Славомир помог! Как раз он тогда еще почти при смерти находился, а над Нетой видели облако, похожее на человека с мечом! А еще, как он узнал, люди баяли, что меньшого сынка Велета, когда думала, что никто не слышит, по отцу звала, Яруном. Простила, видать, те неосторожные слова. Да и Мстивой уже понимал, что погорячился, прогнав парня. Да только что теперь говорить? Все уже сделано. А еще через месяц Бренн едва не погибнет, и спасет его Зима. И именно за него она и пойдет замуж по весне. И вернутся они в Нета-Дун с Яруном и с пополнением из Зимкиных родичей, так что Велета по весне обнимет не только вернувшихся братьев и названную сестрицу-Зимку, но и вернувшегося мужа, отца своих сыновей. Впрочем, Славомиру это будет уже казаться далеким и почти чужим, только на сердце отлегло, что там, у родных все в порядке. А жить он останется в этом безвестном славянском городке. С той, кого двенадцать лет так надеялся найти, чьи черты искал во всех девушках и кого наконец-то нашел. Со своей синеглазой Миркой, воеводой городка, Отвагой Далеведовной.