Exulansis

Мадемуазель Дюбуа прибывала с гастролями в Америку в начале апреля. Криденс преследовал Персиваля сутки напролёт, пока всеми правдами и неправдами не уговорил до последнего сопротивляющегося Грейвса купить для них билеты. Он приводил доводы, демонстративно страдал, пытался выиграть поход в оперу за шахматной партией и, дойдя до предела, откровенно умолял, и Персиваль не без оснований посчитал, что уступить будет куда проще, чем прожить ещё неделю с Криденсом, сводящим любую тему разговора к концерту. — Это не-маговское выступление, — строго отсекал Персиваль, добавляя: — И я уже молчу про то, что ты даже не любишь оперу. — Ну и что? — приводил железный аргумент Криденс; всё начиналось сначала и растягивалось на минуты, часы, а иногда и целый день жарких споров. И тем не менее билеты были куплены. Тем вечером, когда они наконец выбрались в город на выступление мадемуазель Дюбуа, Криденс даже не пытался скрыть триумфальной улыбки человека, разгромившего полчище врагов с помощью прутика. Он был вне себя от радости. Все препятствия были преодолены, все двери отворены, и границы его вседозволенности устремились куда-то далеко, очень далеко вперёд. Он даже подумывал: а нельзя ли уговорить Персиваля переехать на Юг или, на худой конец, завести для Хэтти друга? Пела мадемуазель Дюбуа прекрасно, словно ангел, исполняя арии из известных французских и итальянских опер – разумеется, на языке оригинала. Криденс не понимал ни слова, даже примерно не догадываясь о смысле того, что слышит, но возможность побыть частью чего-то столь роскошного и возвышенного, чего-то, о чём он не осмеливался даже мечтать ещё год назад, возносила его на седьмое небо от счастья. Персиваль пребывал в замешательстве и, когда Криденс спросил, бывал ли он прежде на театральных постановках, ответил столь туманно, что Криденс так никогда и не узнал, было ли это «да» или «нет». В конце концов Криденс всё больше убеждался в проницательности старого мистера Брока – Персиваль действительно был самым застенчивым человеком из всех, с кем Криденсу довелось познакомиться. На выходе, когда Грейвс поинтересовался у него, понравилось ли ему пение француженки, Криденс намеренно ответил ему с той же неоднозначностью. «Это было что-то», — сказал он в отместку со скромной улыбкой, не давая своим тоном никакого намёка на то, что значило это таинственное «что-то». Был поздний вечер, почти ночь, и две или три звезды робко пробивались сквозь затянутое тучами небо. Половинка луны одиноко белела на нём, словно была нарисована мелом. Зрители разбредались по Нью-Йорку, возбуждённо обсуждая талант мадемуазель Дюбуа и разговаривая о том, в какое бы кафе заскочить перед возвращением в обычную жизнь. Какая-то молодая компания зазывала всех пойти в танцевальный клуб, эмоционально пререкаясь с теми, кто настаивал на необходимости дождаться выхода певицы и лично поблагодарить её за великолепно проведённый вечер. Криденс не был впечатлён ни одной из идей, но потрескивающий в воздухе энтузиазм с налётом авантюризма волей-неволей передался и ему. — Давай куда-нибудь сходим, — предложил он, отворачиваясь от редеющей толпы. — Только не к Хьюи, прошу, у меня от него всё внутри стынет. Пойдём в какой-нибудь ресторан в Сохо. — У меня не осталось долларов, — со скепсисом возразил Персиваль, не горя желанием мошенничать. Способы, которыми мистер Ригби произвёл для него обмен валют, и без того были не слишком-то легальными – Персиваль лишь надеялся, что их вылазка останется незамеченной магическим сообществом. — Хватит с тебя не-маговских развлечений, Криденс. Пожав плечами, Криденс попробовал по-другому. — Я согласен даже на «Слепую свинью», — сказал он. — А там правда выступают гоблины? — Зачем Бродерик вообще рассказал тебе о «Слепой свинье»? — Затем, чтобы я туда не ходил, — ответил Криденс. — Не очень-то умно, да? — Точно, — хмыкнул Персиваль и вспомнил о куда более приличном месте. — Есть один магический ресторанчик недалеко от конторы Дональдсона. Ты его обязательно полюбишь. — С чего ты взял? — Его содержат французские иммигранты, — сказал он с лёгкой издёвкой. — Я так понял, твоя любовь к Франции и её представителям становится всеобъемлющей. — Ты буквально живёшь во французском особняке, Персиваль. Грейвс ухмыльнулся, выбирая какое-нибудь безлюдное местечко для трансгрессии. Он выглядел неотразимо в своём чёрном смокинге и галстуке-бабочке – Криденс никогда прежде не видел его таким. Белая рубашка казалась оранжево-серой в неестественном свете фонарей. Криденс вспомнил, как когда-то пытался угадывать настроение Персиваля по одежде, которую тот выбирает, и как белые рубашки навсегда превратились для него в предвестника скорого блаженства. Образ мистера Грейвса в них словно стал светом его тогдашней жизни. Персиваль рассмеялся, когда Криденс рассказал ему о своей цветовой теории и том, как часто она оказывалась верна. — Это всего лишь рубашки, Криденс, — сказал он. — Я никогда даже не задумывался об этом. — О, смейся сколько угодно. Система работала почти безошибочно, — похвастался Криденс, заходя с Персивалем в свободный от людей переулок. Окна в его домах не горели. — Я чувствовал себя Шерлоком Холмсом, только вместо почвы и пепла я сортировал твои рубашки. — Если тебя так волновало, будем ли мы спать вместе, почему было просто не спросить? — Без понятия. Это топорное, но честное «без понятия» было произнесено настолько серьёзно, что вызвало у Персиваля новый прилив смеха. Криденс с облегчением подумал о том, что время наконец-то превратило все его полные драматизма мучения в добрую шутку, о которой можно вспомнить с улыбкой самоиронии. «Да, я был так глуп и смешон, — говорила эта улыбка, — но скажи мне, какое это теперь имеет значение?» Прошлое больше не имело значения. Ничто не имело значения, кроме будущего, власть над которым, как верил Криденс, была только в их руках. Персиваль перенёс их поближе к Пятой авеню. Улицы в столь поздний час были почти пусты, а в маленьком французском ресторанчике лениво болтали младшие сотрудники «Ньюсмангер» — пара девушек и юноша, весьма польщённый вниманием симпатичных волшебниц. На вошедших они даже не обернулись, и только одна из девушек слегка вздрогнула от резкого звука дверного колокольчика. Выбрав столик у окна, Персиваль заказал для них две чашки кофе и сливки для Криденса. — Здесь довольно мило, — сказал тот, убирая за уши волосы. За полмесяца они отросли до самых плеч, и, хотя непослушные пряди упорно продолжали виться, Криденса его новая причёска более чем устраивала. — Ты тут уже бывал с кем-то? — С мисс Дональдсон, — ответил Персиваль и поправил подаренные Криденсом запонки. Запонки, следовало признать, оказались так себе, но лучшим решением было стерпеть это, чем вновь оставить Криденса бултыхаться в море сомнений и низкой самооценки. Светящиеся глаза Криденса, смущавшегося каждый раз, как Персиваль надевал его подарок, выходя в свет, с лихвой окупали этот маленький компромисс с самим собой. — Никакого романтического подтекста. Обычное интервью за завтраком. Криденс фыркнул его уточнению. — Я не собирался ревновать к Примуле, — пожал он плечами. — Думаешь, есть ещё шанс, что её найдут? Однозначного ответа на этот вопрос у Персиваля не было. — Думаю, сдаваться ещё рано, — сказал он, вспоминая последние письма Норберта. — Хотя мисс Вайнрих и не собирается помогать следствию. По её мнению, Дональдсоны расплачиваются за статью о смерти Маркуса Кляйна – получают по заслугам, иными словами. — Похоже на самосуд. — Ты больше всех жаждал для мисс Дональдсон «божьей кары», — напомнил Персиваль. — И обещал написать разгромную статью о её страданиях. Где она, кстати? — Не будь таким ужасным. Мало ли что я говорил? — Криденс небрежно взмахнул рукой. — Это всего лишь слова. На самом деле я ничего такого не имел в виду. Просто злился, и всё. Персиваль согласно кивнул, посчитав, что муссировать эту тему дальше будет слишком опасно. Мартовское появление имени Криденса Бэрбоуна в прессе вызвало весьма неоднозначную реакцию в массах: несмотря на то, что журналистам «Ньюсмангер» вместе с изобретательным Бродериком удалось вывернуть историю его воскрешения под удачным углом, среди волшебников неизбежно оказались и те, кто был возмущён решением президента покровительствовать убийце. Не считая душевных мук, Криденс не понёс никакого существенного наказания за содеянное в состоянии обскурии. Персиваль предупреждал его о такой вероятности, как возросшее недовольство населения, но Криденс, при всём своём внешнем безразличии к перемыванию ему костей нью-йоркскими газетами, до сих пор принимал любые грубые высказывания слишком близко к сердцу. Криденсу, как быстро выяснил Персиваль без особого удивления, было очень важно нравиться. — Колдомедики не сказали ничего нового на твоём последнем осмотре? — спросил Персиваль как бы между прочим. — Всё ещё советуют сменить климат? — Да, вроде того, — отозвался Криденс, рассматривая картинки в меню. Подняв взгляд к Грейвсу, он положил локоть на стол и чуть скучающе, чуть кокетливо подпёр рукой голову. — По крайней мере, никаких явных аномалий они найти не могут. Но мистер Макдафф говорит, что я сам по себе одна большая аномалия, так что всё это кажется довольно бессмысленным. — Криденс нахмурился, заметив изменившееся выражение на лице Персиваля. — Я сказал что-то не так? Персиваль помотал головой, открыл рот и, тут же передумав, молча его закрыл. Проследив за его взглядом, Криденс обернулся и порыскал глазами по ресторану. В углу, там, куда так изумлённо смотрел Персиваль, подметал пол тощий как щепка домовик. Сначала Криденс не понял, почему обыкновенный домовой эльф мог вызвать такую реакцию, а потом углядел голубой шарф, тщательно обёрнутый вокруг шеи этого костлявого создания. На секунду Криденс тоже потерял дар речи. — Это… — Он неловко запнулся, позабыв имя эльфа. Но Персиваль договорил за него. — Обри, да, — сказал он. — Не ожидал его здесь увидеть. — Может, позовём его? — предложил Криденс. Что ещё тут можно было предложить? — Нет, не стоит, — отказался Персиваль. Почему-то ему не хотелось, чтобы домовик видел его здесь и сейчас. По правде говоря, до сих пор у него вообще не возникало желания столкнуться с ним в своей обновлённой жизни – за все эти месяцы он даже ни разу не подумал о том, смог ли хромой Обри пристроиться куда-нибудь или найти себе новых хозяев. Жестом подозвав к себе владельца ресторанчика, Персиваль поинтересовался у него, как давно в его заведении появился эльф в голубом шарфе. Ответ его удивил. — Уже месяца два, мсье, — ответил владелец с сильным французским акцентом, который не стёрло даже многолетнее проживание в Соединённых Штатах. — А вы его раньше у нас не видели? — Нет, не доводилось. — Наверное, это была не его смена, — предположил тот. Криденс пялился на волшебника с таким огорошенным видом, что Грейвсу едва не стало за него неудобно. — Смена? — переспросил Персиваль паузу спустя. — Он работает за жалованье? — Мы с женой платим ему один спринк в неделю, — признался француз. — Вы же знаете этих эльфов, для них даже спринк — оскорбление! Мне кажется, он их копит и покупает себе веселящую воду, мсье, но нас это не касается. Не суй нос в чужие дела, мы говорим. Принесли кофе. Не сводя любопытного взгляда с мужчин, Криденс взял в руки чайную ложечку и стал методично насыпать сахар в свою чашку. Получается, домовики всё же могут получать оплату за труд? Он считал, что эльфы у волшебников — это что-то вроде бесправной рабочей силы, которая либо прислуживает капризным аристократам, либо — выражаясь совсем грубым языком — умирает в канаве. Так, выходит, есть и третий вариант? И если он есть, то можно ли было предоставить другим домовикам — Ошину, например, — самим выбрать свою судьбу? Сунув в чашку третью по счёту ложку, Криденс как следует размешал горячий напиток и сделал глоток. Не успев даже как следует распробовать получившийся кофе, он кашлянул и выплюнул его обратно в чашку. Французский волшебник испуганно посмотрел на него, а Персиваль прервался на полуслове. — Криденс? — Извините, — промямлил он, вытирая подбородок салфеткой. Повнимательнее рассмотрев «сахарницу», Криденс запоздало понял свою ошибку. — Это была соль, а не сахар. Уголки рта Персиваля задрожали, но Криденс так не понял, сдерживал ли он смех или злобу. Владелец ресторанчика с совершенно непроницаемым лицом достал палочку, произнёс какое-то немудрёное заклинание, и песчинки соли, потянувшись из чашки, всосались в кончик его волшебной палочки. Обмирая от стыда, Криденс с нечеловеческим акцентом пролепетал негромкое «merci». Волшебник поклонился, пожелал гостям приятного аппетита и оставил их наслаждаться обществом друг друга. Когда он отошёл на подобающее расстояние и защебетал о чём-то со своей обожаемой жёнушкой, Персиваль наконец сказал: — Каждый раз, как мне начинает казаться, что тебе уже нечем меня удивить, происходит что-то подобное. — Я такой неуклюжий! — корил себя Криденс, тщетно пытаясь оттереть пятнышко от кофе на своём белом воротничке. — Я тебя опозорил? — Возможно. Но не скажу, что это не было смешно. — Боже, тебе правда пора постараться перестать быть таким ужасным. Персиваль улыбнулся и повёл пальцами, используя «Экскуро». Пятно с рубашки Криденса испарилось. Тот невольно дёрнулся, почувствовав пощипывание от заклятья в области шеи, и нечаянно смахнул локтем ложку со столика. Наклонившись за ней под стол, Криденс очень удивился, не обнаружив там же своё брошенное к ногам Персиваля достоинство. Когда он выпрямился и посмотрел на Грейвса, тот уже откровенно посмеивался под ним. — Не комментируй это, — попросил Криденс и сменил тему. — Ты не будешь разговаривать с Обри? — Нет. Зачем? Криденс окинул его непонимающим взглядом. — Это твой эльф. — Был моим, — поправил Персиваль. — Ты хочешь, чтобы я забрал его обратно? Не ты ли взял с меня обещание, что в нашем доме не будет домовых эльфов? Криденс опустил взгляд в чашку. Он ничего не имел против Обри, и всё же не мог представить себе счастливой жизнь, в которой между ними с Персивалем встал бы кто-то третий — и уж тем более, чтобы этим третьим был домовой эльф, помнящий его мальчиком в объятиях Гриндевальда. Не говоря уже о том, что это было равносильно содержанию дома раба — даже не горничной или дворецкого, с существованием которых Криденс бы рано или поздно примирился, а настоящего, пресмыкающегося перед тобой раба. — Я не хочу, чтобы ты его забирал, — признался он, не став кривить душой. — Тогда, думаю, разговор окончен, — подвёл черту Персиваль. — Ты слишком много внимания уделяешь эльфам, Криденс. Относись к этому проще. И допей наконец свой несчастный кофе. Брезгливо взяв в руки мокрую чашку, Криденс ощутил прикосновение ноги Персиваля к своей. Он сделал маленький, осторожный глоток, и почти неощутимо повёл коленом в ответ. Грейвс посмотрел на него долгим, непроницаемым взглядом, от которого Криденс почему-то почувствовал приток смущения и желания, заставившего его бёдра немного напрячься. Совсем забыв про эльфа, он подумал о том, как в очередной раз подтвердилась его глупая теория белых рубашек, и до конца вечера позволил Персивалю рассматривать его столько, сколько ему хочется.

***

Несколько дней спустя Криденс валялся в кресле у камина, разгребая накопившуюся почту. Довольная его близостью Хэтти сидела на каминной полке и играла с цветными ленточками, словно кошка с мышками. С тех пор, как мир узнал о нём, число получаемых Криденсом писем возросло в три, а то и в четыре раза. Некоторые из них приходили из Министерства и носили исключительно деловой характер, некоторые присылали его друзья и знакомые (Криденс сам затеял переписку с Норбертом, выражая кое-какие мысли по поводу его ситуации с Шукар, и в скором времени их общение стало носить регулярный характер), некоторые же были сплошной нелепостью: послания неизвестных ему волшебников, бог знает как доставших его адрес, были наполнены либо страстным желанием встретиться с ним, либо не менее горячими пожеланиями подохнуть в бассейне МАКУСА. Такие письма Криденс откладывал в отдельную стопку и, вскрыв и проверив все остальные послания, сжигал угрозы в вечно голодном пламени камина. Персиваль оптимистично говорил, что рано или поздно всё утрясётся, и Криденс был склонен верить ему. Будущее, в которое он малодушно боялся заглядывать всю зиму, теперь стало любимым предметом его размышлений. В мае, как раз после казни Гриндевальда, они планировали съездить в Луизиану – отдохнуть и заодно затаиться на первое время. Примерно в июле начнётся сезон отпусков – Криденс уже начал получать приглашения на летние званые ужины, и повышенное внимание среди всякого рода исследователей и деятелей науки ему было обеспечено. А Порпентина в последнем письме заговорила о репетиторе, одарённой волшебнице, готовой заниматься с Криденсом за одну только идею – так одержима она была мечтой вживую прикоснуться к чему-то настолько экстраординарному, как носитель обскурии. Криденс предпочёл бы, чтобы с ним занимался сам Персиваль, но поскольку тот до сих пор не удосужился вернуть ему тисовую палочку, ждать от него таких щедрот Криденс давно перестал. Письмо Ньюта он оставил на сладкое. Криденс как раз вынимал его из конверта, когда смутно почувствовал присутствие второго человека в комнате. Персиваль был удивлён, обнаружив его в гостиной. — Я думал, ты будешь на чердаке, — сказал он, устраиваясь в соседнем кресле. — У меня закончились крысиные хвосты, а без них Дыбоволосное зелье не сварить, — ответил Криденс, пробегая глазами по содержимому письма. Книга о фантастических тварях поступила в продажу ещё в марте, и Ньют опасался, что два посланных им экземпляра могли затеряться по пути через океан. Так что он подписал и отослал ещё два – а в случае, если придут все четыре, Криденс всегда сможет подарить одну из книг господину Грейвсу. Читая это, Криденс широко и искренне улыбнулся. Господи, как же он скучал по Ньюту! — Там же вроде целая куча была, куда они подевались? — Не знаю, — рассеянно отозвался Персиваль. — Я закажу позже, если хочешь. Криденс повёл плечами, показывая, что, в общем-то, это не к спеху. — Без палочки всё равно не то, — вздохнул он. — Ещё ничего не известно по поводу слушания о твоей? — Бродерик полагает, что всё обойдётся, — обнадёжил Грейвс, — и её вернут в двадцатых числах. — И тогда мы будем варить зелья вместе? Персиваль наградил Криденса лёгкой улыбкой, умилённый наивностью в его тоне. — Посмотрим, — сказал он, чтобы не разбивать его надежд. Самого его уже начало тошнить от зелий, но Криденсу знать об этом было совершенно не обязательно. Поверив Грейвсу на слово, Криденс обрадовался и подкинул Хэтти новую ленточку. Он сидел в кресле в одних только пижамных штанах, и жара, исходящая от разведённого камина, была невыносимой – Персиваль моментально вспотел. Но Криденс ощущал райское блаженство. Ни одно из враждебных писем не могло задеть его: он прощался с ними безо всякого сожаления, выбрасывая их в огонь, и наблюдал, как пламя пожирает стремительно чернеющую бумагу. Не прошло и часа с того момента, как он чувствовал Персиваля внутри себя. Его полуприкрытые глаза, его губы, произносящие имя Криденса, выражение на его лице – выражение на лице человека, испытывающего оргазм. Криденс сохранил в памяти все детали этого образа и смаковал их медленно, чувственно, бережно, словно заранее готовясь к тому, что каждый раз может быть последним, – и при этом совершенно не боялся, что всё закончится, потому что счастье его казалось вечным и неприкосновенным. Он был точно с похмелья, и при взгляде на разлетающиеся искры огня голова его начинала приятно кружиться. Лёжа в кровати с ним меньше часа назад, Криденс заговорил о том случае, когда Персиваль поцеловал ему ноги – с той ночи они никогда больше не делали ничего подобного, даже не обсуждали то, как это было, но разум Криденс не забыл ни мгновения. Воспоминания об этих ласках настигали Криденса в предрассветных сновидениях, тех самых, после которых тебе приходится вставать на полчаса позже обычного и сразу идти в душ. Даже секс не казался ему настолько интимным, как те несколько минут, что они разделили друг с другом в ту ночь. «Неужели тебе тогда правда понравилось? — спросил Криденс, когда Персиваль вышел, но ещё не слез с него. Он не узнал свой голос, такой расслабленный и томный после секса, совсем не похожий на его обычную невыразительную манеру говорить, и сильно смутился. — Я не обижусь, даже если ты скажешь «нет», честно». Персиваль не понял, о чём он говорит. А когда понял, то лишь пожал плечами – словно и не думал придавать той ситуации какое-то значение, пока Криденс не спросил его о ней. «Я бы не стал делать то, что мне неприятно, — ответил он. — Тебя это беспокоит?» Нет, его это не беспокоило. Он просто хотел знать зачем. «Мне показалось, из-за ног ты считаешь себя некрасивым, — сказал Персиваль так естественно, что сердце Криденса болезненно сжалось и подвинулось к горлу. — Я не хотел, чтобы ты хранил о себе подобные мысли. Ты нравишься мне целиком, Криденс. Ты – лучшее, что есть в моей жизни». Эти слова, сказанные настолько будничным тоном, всколыхнули что-то внутри Криденса – что-то настолько глубокое, о существовании чего он и не подозревал. Криденс вспоминал их, когда смывал остатки семени со своей груди, когда разводил огонь и распечатывал письма. Они стали молитвой, которую Криденс был готов самозабвенно повторять, воспроизводя низкий, ровный голос Персиваля в своей голове; и даже больше – они стали чем-то, что Криденс хотел бы пронести через всю свою жизнь. Ему хотелось просыпаться, слыша их каждое утро, и одновременно – чтобы это стало последней фразой, услышанной им перед смертью. «Ты – лучшее, что есть в моей жизни». В секунду, когда Криденс впервые услышал это, он был готов по-детски расплакаться перед Персивалем – ему было всё равно, насколько позорным это будет. Криденс не мог найти никакого другого способа, чтобы выразить свою благодарность. Он не знал, чем это было и почему всё это вдруг причинило ему настолько сильную боль, – он бы заплакал, просто начав говорить, просто попробовав как-нибудь объясниться. Но раньше, чем дурацкие слёзы хлынули и обрушили его в унижение, губы Персиваля вдруг сомкнулись вокруг его члена, отсекая от Криденса весь остальной мир. — Хотел бы я знать, о чём ты думаешь, — сказал Персиваль, погладив его по линии челюсти. Криденс не заметил, как он встал и подошёл к нему. Отогнав воспоминания, он, словно спросонья, осмотрелся по сторонам. Хэтти уронила ленточку в огонь и сидела, надувшись, словно мышь на крупу. — Ты в этом уверен? — спросил Криденс, прислонив щёку к ладони Грейвса. — У тебя и без того достаточно поводов, чтобы считать меня глупым. — Эта твоя манера критиковать себя лишь для того, чтобы я начал убеждать тебя в обратном… — Персиваль не договорил и слегка ущипнул Криденса за мочку уха, словно разыгравшегося ребёнка. — Не думай, что я не разгадываю твои маленькие представления. Кто тебя этому научил? — Никто. Я так не делаю. Персиваль взял его лицо в свои ладони и внимательно посмотрел. Криденс знал, что покраснел, и знал, какое недовольное у него при этом сделалось выражение лица, однако ничего не мог с собой поделать. Ему нравилось, как Персиваль подлавливал его на таких вещах, нравилось даже то, как тот понукал его время от времени, но Криденс не хотел признавать перед ним эту свою крохотную слабость. — Горе ты луковое. — Почитай мне какую-нибудь историю, — вдруг попросил Криденс. — Или я почитаю тебе. — Ты почитаешь мне, — решил Персиваль, опуская руки ниже. — Ты умеешь читать по ролям? Уверен, что такой хороший актёр, как ты, умеет. Криденс закатил глаза. — Я скажу Хэтти, чтобы она покусала тебя. — Твоя сова и самой Морганы не послушается, не то что тебя, — заметил Персиваль и продолжил: — Давай, изобрази старушку из сказки про Колдуна и Прыгающий котёл. Скажи: «Помогите, у моей внучки бородавки». — «Помогите, у моей внучки бородавки», — повторил Криденс безо всякого выражения. Персиваль неудовлетворённо покачал головой и погладил Криденсу рёбра, притворяясь, что сейчас пощекочет. Криденс стал убирать его руки, вжимаясь в спинку кресла. — Ты не стараешься, — поругал Персиваль. — Совсем не похоже. Попробуй покряхтеть. — Хватит меня мучить, — сказал Криденс и засмеялся, когда Персиваль в самом деле пощекотал его подмышки. — Дай я принесу книжку! Он забрыкался, хлопая Персиваля по рукам, и пару раз с торжествующим «ага!» ущипнул его за локти через рубашку. Тогда Грейвс поймал его запястья, пытаясь удержать их вместе одной рукой, а другой вернулся к своим форменным издевательствам. Криденс постарался отползти, хотя бы уж брякнувшись на пол, и в конце концов застрял в совершенно нелепой позе: голова его свешивалась с подлокотника, и он, смеясь, подметал длинными волосами пол. Сова на полке поминутно ухала, всё ещё горюя над сгоревшей ленточкой, и даже не думала приходить на помощь. — Ну перестань! — стал умолять Криденс, устав вырываться. — Всё, я больше не могу! — Хочу послушать, как ты изображаешь старушку, маленький притворщик. — Не я себя сейчас веду, как маленький, Персиваль, — посмеялся Криденс, отчаянно пытаясь отдышаться. Персиваль сделал ещё одно движение в сторону его подмышек, и Криденс издал глуповатый, переходящий в смех писк. — Ладно, ладно, не трогай меня! «Помогите, у моей внучки бородавки». — Уже лучше, — важно кивнул Персиваль, выглядя непривычно комично с этими сдвинутыми к переносице бровями и поджатыми губами. — А теперь кряхтенье. Криденс засмеялся, хоть Грейвс давно уже перестал щекотать его. Свесив язык, он по-стариковски покашлял и повторил свою реплику со всем актёрским мастерством, на которое был способен. Персиваль потянул его за руки, помогая приподняться, и в следующую секунду Криденс ощутил, как его обнажённой груди коснулись чужие губы. Весь красный от смеха и жара, Криденс растаял и погладил выбритые виски Грейвса кончиками пальцев. Волосы на них были короткими, но очень мягкими. Он был согласен провести так остаток своих дней: в гостиной у камина, распластанный в кресле в самой смехотворной позе, которую только можно себе вообразить, с губами Персиваля на своей груди и ногой, перекинутой через его спину. В конце концов, это Криденс стал тем из них, кто ещё несколько раз произнёс сакральное «Ты – лучшее, что есть в моей жизни», прежде чем наконец-то выпутаться из ловушки его рук и убежать за книгой, шлёпая по полу босыми ногами.

***

Была суббота, самая середина апреля, когда Персиваль уговорил его нанести визит мистеру Броку. Криденс прикладывал титанические усилия для того, чтобы оттянуть неизбежное признание, но времени на раздумья у них с Персивалем оставалось всё меньше и меньше: пару дней назад Криденс получил приглашение на поздний завтрак у миссис Тёрнер, и эта прилетевшая спозаранку весточка стала красным сигналом, разбившим последнее сопротивление Криденса. Разговор с мистером Броком должен был состояться, хотел он того или нет. Перед выходом Криденс задержался у зеркала: собирал волосы в хвост и тут же распускал их, не в состоянии решить, как будет лучше. Может быть, он смог бы, не плавай его мысли в десяти разных направлениях – и каждое из этих направлений было связано не только с соседским стариком, но и с ненавистью, которую он обрушит на Криденса за скормленную ему на десертной ложечке ложь. Конечно, ситуация с мистером Броком не была полностью идентична истории с Гриндевальдом, однако Криденс всё равно чувствовал себя очень-очень скверно – как будто сам встал на место того, кого больше всех презирал. Задумавшись, он совсем не заметил подошедшего сзади Персиваля. Когда тот положил руки на его плечи, Криденс едва не ударил его локтем в живот от неожиданности – так сильно он дёрнулся. — Ты меня напугал. — Извини. Ты снова ушёл в себя, Криденс, — неодобрительно сказал Персиваль, отряхивая ему жилетку. Подтяжки Криденса отправились в стирку, так что Грейвсу пришлось одолжить ему один из своих ремней. Теперь он уже слегка сожалел о том, что в своём эмоциональном порыве не догадался подарить Криденсу две пары подтяжек. Впрочем, тот совсем не расстроился – выбор одежды, казалось, сегодня занимал его меньше всего. Глядя в зеркало, он словно прощался с Криденсом Грейвсом – с порождением их общей фантазии; с ещё одним человеком в своей жизни, которого никогда на самом деле не существовало. Вздохнув, Персиваль собрал его волосы в низкий хвост. — Ты готов? — Да, — твёрдо ответил Криденс, попробовав улыбнуться. — Готов как никогда. Персиваль ободряюще похлопал его по плечу и пошёл отпирать входную дверь. Небо на улице было похоже на грязную половую тряпку – нью-йоркские тучи наконец добрались и до деревни, и в воздухе повисло тревожное приближение грозы. Редкие капли поодиночке падали тут и там, но дождь никак не начинался, словно какой-то невидимый барьер мешал природе отпустить себя. Криденс мог найти кое-какое утешение в том, что хотя бы окружающий пейзаж и погода полностью соответствуют его настроению – напряжение, волнение и ожидание скорой бури. Кто-то ему сказал, что самые сильные штормы случаются после длительного затишья, – и как же, думал Криденс субботним вечером, этот «кто-то» был прав. — В конце ужина я сам подведу к этому разговор, — пообещал Грейвс перед тем, как постучать. — И скажу, что всё это изначально было моей идеей. Но о себе ты расскажешь сам. Мы договорились, Криденс? Криденс заставил себя кивнуть. Он опустил глаза и обнаружил, что держит руки плотно стиснутыми. Персиваль взял его за ладонь, слегка разглаживая проступающие под кожей жилки большим пальцем. Криденс даже не заметил, как это ненавязчивое движение помогло ему прийти в себя и немного успокоиться. Может быть, его действительно ждал бесконечно тяжёлый разговор с мистером Броком, но зато Персиваль был рядом с ним, был готов помочь ему, он не бросит его, не предаст. Криденс покраснел при мысли об этом, но не стал пытаться скрыть это – вместо этого он с благодарностью переплёл вместе их пальцы, доверчиво прижимая свою ладонь к ладони Персиваля. Грейвс слегка расслабил руку, чтобы ему было удобнее, и, собравшись с духом, постучал по входной двери. Не прошло и минуты, как услужливый домовик распахнул её перед гостями и любезно предложил им проследовать внутрь. Щёлкнув пальцами, он переместился обратно на кухню – к кипящим кастрюлям и нарезающей себя кружочками варёной морковке. — Бедный Ошин, — шёпотом пожалел его Криденс, ненадолго задержавшись с Персивалем в прихожей: мистер Брок был наверху и переодевался в парадное, чтобы спуститься к ужину. — Помнишь, как он застукал нас в кладовке? Мне до сих пор чуть-чуть стыдно. — Я уже забыл об этом, — признался Грейвс. Медленными шагами Криденс пошёл в сторону гостиной, рассматривая уже давно знакомые портреты на стенах. Волшебники, запечатлённые на них, не говорили и не моргали, но иногда Криденсу казалось, что их позы не соответствовали тем, что отложились в его памяти за время прошлого визита. Может быть, они двигались только тогда, когда на них никто не смотрит? — Послушай, — тихо начал Криденс, разглядывая узоры на платье одной из пожилых волшебниц, — а мы расскажем мистеру Броку о том, что мы… Ты понимаешь. Это не будет странно? — А ты хочешь ему рассказать? Криденс коротко и неуверенно посмотрел на него. — Хочу, — шепнул он. — Можно ты сам ему это скажешь? — Скажу, что мы пара? — Да, — одними губами ответил Криденс. Взгляд его потеплел. — Что мы пара. Персиваль колебался не дольше минуты, прежде чем наконец кивнуть. — Я буду в столовой, — сказал он, поправив галстук у зеркала. — Пойдём со мной, если хочешь. — Нет, пожалуй, я подожду мистера Брока в гостиной, — решил Криденс. — Полистаю какую-нибудь книжку. Со мной всё будет в порядке. Не став его уговаривать, Персиваль отпустил Криденса с обещанием не волноваться. Окна в гостиной были приоткрыты, усиливающийся ветер беспощадно трепал полупрозрачные занавески. Какие-то записки разлетелись по комнате, снесённые со стола, перемешались и попадали кто куда. На улице начался дождь. Криденс подошёл к окну и, приложив немалые усилия, захлопнул створки. Несколько капель дождя успели попасть на него, а от стола, стоящего совсем рядом, теперь навязчиво пахло влажной древесиной. Хорошо, что ничего важного не успело намокнуть. И жаль, что он не знал никаких заклинаний, чтобы самостоятельно высушить стол и обивку кресел. Он уже было хотел сходить за Персивалем и попросить его использовать «Тергео», заклинание струй тёплого воздуха или что-нибудь вроде того, как услышал шлёпанье босых ног по полу. Ошин стоял позади него, держа в одной руке половник, а в другой – поваренную книгу. Увидев Криденса, он выронил и то, и другое, да ещё и с оглушительным «бряк». Наверное, Криденс на секунду потерял контроль над своей мимикой, потому что Ошин вдруг ахнул, вжал голову в плечи и стал трясущимися руками вытаскивать из-под стола закатившийся туда половник. Сев на корточки, Криденс поднял с пола книгу и протянул её домовику. — Вот, возьми, — сказал он как можно дружелюбнее. Ошин потупился и задрожал, но книгу взял. — Здесь окна были открыты – ты, верно, забыл о них совсем. Я никому не скажу, ты только высуши тут всё, ладно? А то я… — Криденс прикусил язык. — А то я волшебную палочку дома оставил. Ошин схватился за щёки, словно только сейчас рассмотрел кавардак, снова уронил несчастный половник и забегал по гостиной, на ходу причитая и колдуя какие-то заклинания. Разводы с кресел исчезали, разбросанные ветром записки слетались в общую кучу и пытались лечь на стол в правильном порядке. Криденс почувствовал дежавю. Встав на ноги, он поймал одну из страниц и, заранее ругая себя за нездоровое любопытство, пробежался глазами по записям. На листе было подробно описано использование гноя бубонтюбера – на полях красовалась какая-то криво нарисованная чёрная лужица, ни капельки не похожая на растение бубонтюбер. Удивившись, Криденс ослабил хватку – и страница, освободившись, тут же улетела обратно. — Спасибо, Ошин, — поблагодарил он домовика, когда тот закончил с уборкой. — Мистер Брок ещё не спустился? — Нет, мастер Грейвс, — пробормотал Ошин, не глядя на него. Сев в кресло, Криденс грустно посмотрел на эльфа. Он чувствовал себя плохо из-за того, что Ошин по какой-то причине не мог спокойно дышать в одной с ним комнате. — Хочешь печенье? — предпринял Криденс ещё одну попытку, заметив на столике у кресла коробочку с сахарным печеньем. Мистер Брок постоянно угощал им Криденса и вообще разрешал ему брать столько, сколько захочется. «А иначе засохнет, и придётся выбрасывать», — объяснял он, будто бы смущаясь своей привязанности. — Оно очень вкусное. Ты такое пробовал? Ошин отрицательно помотал головой. Криденс не понял, ответом на какой из вопросов это являлось, так что всё равно взял наиболее симпатичную печеньку и дал её домовику. Тот застыл с ней и с половником в руках и с видом настолько обречённым, словно Криденс предложил ему выпить яду. Поваренная книга валялась у его босых ног, и Ошин, похоже, совсем растерялся, думая, как бы ему отрастить третью руку – лишь бы не есть это злосчастное печенье. Криденс вздохнул. — Можешь не есть, если не хочешь, — сказал он на всякий случай. — Я просто пытаюсь быть добрым. — Спасибо, мастер Грейвс. Решившись, Ошин запихнул печенье в рот – прямо целиком, не раскусывая. Криденс заметил, что на руке у него, где-то в районе запястья, желтели старые синяки. Неужели домовик так часто стукается? Или он подрался с какими-то другими эльфами? Криденс поморгал, не зная, уместно ли будет спрашивать такое, и потому придумал совсем другой вопрос: — Будем друзьями? Ошин всё ещё не смотрел на него, молчал, и Криденс в расстроенных чувствах откинулся на спинку кресла. — Почему ты меня так боишься? — спросил он. — Разве я тебе что-то сделал? Домовик вдруг поглядел на него во все глаза. Криденсу стало не по себе от того животного страха, что он в них прочитал. У него возник порыв немедленно отвести взгляд, но Криденс не мог, буквально прикованный всем телом к этим большим, невероятно огромным глазам. На секунду в комнате стало очень светло. «Молния», — мелькнуло где-то на задворках сознания. — Потому что вы Криденс… За молнией грянул гром, не дав Ошину договорить. Криденс услышал весёлый голос мистера Брока, зовущего его по имени. Испуганно опустив уши, Ошин подхватил книгу, сунул её под мышку и, спустя один щелчок, уже переместился куда-то в другое место. Мистеру Броку пришлось позвать «мастера Грейвса» как минимум дважды, прежде чем Криденс наконец вышел из транса и, вскочив на ноги, отправился за ним в столовую.

***

Проливной дождь стоял стеной, ритмично стуча по подоконнику в столовой. Сидя во главе стола – место, которое почему-то очень любил предоставлять ему мистер Брок, – Персиваль занимал старика беседой об одном городке на границе с Коннектикутом: выяснилось, что они оба бывали там когда-то, и, хотя воспоминания Грейвса о той поездке устарели уже на пару десятков лет, мистеру Броку было крайне интересно, как изменился город с тысяча восемьсот семьдесят восьмого года. Ни одна попытка Персиваля сменить тему разговора до сих пор не увенчалась успехом: Олдус был упорен в своём любопытстве, пресекая любые сторонние размышления. Ошин прислуживал у стола, то и дело подкладывая своему хозяину новую порцию тыквенной запеканки. Криденс сидел поникший, даже не притрагиваясь к еде. То и дело Персиваль замечал, как он нервно подносит пальцы ко рту и тут же с отвращением передумывает, до боли зажимая ладони между коленями. Персивалю пришлось намазать ему ногти специальным зельем, чтобы отучить от дурной привычки, – оно никак не пахло, но на вкус было словно грифонья желчь. На самом деле, из грифоньей желчи оно и состояло. Иногда их взгляды встречались, и он читал в глазах Криденса невысказанную просьбу о помощи. Персиваль подозревал, что что-то произошло за то короткое время, что они были порознь, но не имел никакой возможности спросить об этом, не вовлекая в разговор мистера Брока. Приходилось обходиться обнадёживающими улыбками, которые Персиваль посылал ему при каждой возможности, и фразой «Ты совсем ничего не ешь», сказанной одновременно и озабоченным, и ласковым тоном. Мистер Брок мог бы посчитать это привязанностью дяди к своему племяннику. «Скоро, — напомнил себе Персиваль, сложив ладони под подбородком, — всё это представление останется в прошлом». Он чувствовал себя человеком, готовящимся прыгнуть с вышки в бассейн. Нужен лишь удачный момент. — Удивительно, как давно я никуда не выбирался, — пожаловался Олдус, вытирая с губ остатки запеканки. У него были заметные круги под глазами, которые толстые стёкла очков словно бы делали ещё больше. — Не вредно мне будет съездить куда-нибудь летом. — Полезно иногда сменить обстановку, — поддержал его Персиваль. — Как вы можете убедиться, Криденсу это пошло на пользу. Мистер Брок одобрительно усмехнулся. Персиваль собрался придумать что-нибудь деликатное и полушутливое, чтобы подвести старика к признанию, которое они намеревались сделать, назвать Криденса «тёмной лошадкой» или чем-нибудь в таком духе, но случилось то, чего Грейвс никак предвидеть не мог. Ошин, несущий на подносе чашки с чаем и кофе, вдруг споткнулся и выронил свою хрупкую ношу. Это произошло в одно мгновение, безо всякой возможности сориентироваться и произнести заклинание: звякнули, ударившись друг о дружку, фарфоровые ручки; упал и разбился, отломив себе носик, маленький чайник. Одна из чашек с кофе кувыркнулась в воздухе и пролилась на жилет Криденса – он сидел ближе всех. — Ай! — воскликнул Криденс, вскакивая на ноги. Задетый стол покачнулся, попадали на скатерть солонки и подставки для салфеток. — Господи, как горячо! Судорожно охая, Криденс дрожащими руками стал расстёгивать промокшую жилетку. Едва не плача, Ошин ринулся ему помогать. Персиваль услышал писк и жуткий, полный боли звук, с которым домовик наступил голыми ногами на устланный осколками пол. Мистер Брок, залившись краской по самые уши, застыл и, кажется, не знал, как реагировать. Мельком Персиваль успел разглядеть какое-то странное, не до конца понятное выражение в его глазах, – а потом комнату вновь осветила яркая вспышка молнии. «Криденс позвал господа, — вдруг догадался Персиваль, переводя удивлённый взгляд на домовика. Лицо его было точно белое полотно. — Неужели Ошин сделал это специально?» Эльф пытался использовать какое-то остужающее заклинание на груди Криденса, трясясь рядом с ним, словно осиновый лист на ветру. Из глаз Криденса рефлекторно брызнули слёзы от обжигающей кожу боли. Всё это длилось какие-то смешные секунды, буквально мгновения, и Персиваль поражался, как его мозг успел ухватить все эти детали: выражение на лице мистера Брока, напуганные глаза Ошина, искривившиеся в скулеже губы Криденса. Запоздавший гром прогремел в полную мощь над их головами, и фигуры вокруг Персиваля вновь ускорились, стали самими собой. Тряхнув головой, он придержал Криденса за плечи и помог ему сесть обратно – тот глядел испуганно, словно заяц, и то ли не понимал, то ли ещё не почувствовал, что сработало охлаждающее заклинание. — Всё хорошо, — успокоил его Персиваль, осматриваясь в поисках стакана с водой. — Очень больно? Криденс облизнул губы, хотел что-то ответить, как вдруг раздался звучный, режущий уши голос мистера Брока. — Болван! — провозгласил он, перекрикивая шум дождя. Взяв приставленную к стулу трость, он замахнулся и ударил эльфа под коленками – тот как раз собирал осколки чайника и, завизжав, в ужасе прижал их к груди. — Чтоб тебя драккл разодрал, полоумный кретин! Персиваль ничего не сказал. Не знал, следует ли ему вмешиваться. Он смотрел на Криденса, смотрел, как дрожала его нижняя губа и перебегали справа налево зрачки – с мистера Брока на Ошина, с мистера Брока на Ошина. Что-то, похожее на поднимающийся из недр гнев, плескалось в темноте его глаз. Мистер Брок ругал домовика, покрывая его самыми нелестными выражениями. Тот никак не мог найти то ли солонку, то ли сахарницу (Персиваль так и не разобрался), извинялся и шарахался от каждой молнии. Когда он выполз из-под стола, Олдус ударил его по рукам, приговаривая, что ни в одном приличном доме не водится такого неуклюжего эльфа, как у него, что он позорит его перед гостями и недостоин даже зваться домовиком – где это видано, чтобы домовики проливали кипяток на волшебников? — Раньше домовики всегда знали своё место, — ворчал Брок. Персиваль наконец воочию узрел природу синяков, которые время от времени замечал на теле забитого Ошина. Прежде он старался максимально игнорировать этот факт. — В мои времена за такое сразу отрубали голову, а не церемонились. Мистер Брок замахнулся ещё раз, и Персиваль почувствовал, как обкусанные ногти Криденса с силой вонзились в его ладонь. — Не надо, — шепнул он глухо. Грейвс слышал, как учащённо бьётся его сердце. — Не надо, Персиваль, скажи ему, чтобы он перестал. Олдус взглянул на Криденса, а затем на Персиваля. Наверное, услышал шёпот. — Он получил то, на что напрашивался, — строго сказал он. На лице у него ничего не отражалось, кроме мрачной уверенности в собственной правоте, в тех принципах, в которых старик был воспитан. — Сам виноват. Криденс решительно встал на ноги. Персиваль отпрянул, едва не налетев на валяющийся поднос. — Он не напрашивался! — процедил Криденс. Руки у него тряслись, словно в приступе – сильно, неестественно, как у эпилептиков. Он то сжимал их в кулаки, то напряжённо растопыривал пальцы. — Вы не можете его бить! — Если их не бить, они могут совсем распоясаться, — сказал мистер Брок, повернувшись к скукожившемуся Ошину. Во взгляде у него мелькнуло презрение. — Им это только на пользу, мальчик мой. Криденс не поверил своим ушам. — Никому не может быть на пользу такое! — Он нащупал рукав Персиваля, отчаянно ища поддержки. В этом внезапном потоке слов было что-то настолько откровенное, настолько ужасное... Грейвс ощущал себя неловко, словно Криденс вдруг оказался перед ними без одежды, даже без кожи. Это была голая неприглядная правда, которую они так долго скрывали. — Скажи ему! Персиваль, умоляю, скажи ему! Стук дождя и дыхание Криденса казались единственными звуками, существующими в мире. И тут Ошин зарыдал. — Криденс, — мягко сказал Персиваль, попытавшись приобнять его за плечи, — мне кажется, это не наше дело. Криденс вырвался из рук, словно прикосновение вдруг ударило его током. — Ты… — Он конвульсивно сглотнул, беспомощно посмотрев на каждого в комнате. — Ты что, знал, что мистер Брок бьёт Ошина? Персиваль промолчал, и Криденс принял его молчание за согласие. А потом неожиданно засмеялся. Он смеялся с открытыми глазами, с губами, чуть скошенными на левую сторону. Ненормальный, болезненный смех, дерущий ему горло и душу. Персиваль никогда не слышал такого смеха. Люди не должны так смеяться. На какой-то страшный миг Персивалю захотелось обнять его ноги и умолять остановиться. — Ты знал, что он бьёт его, и ничего не делал! Тебе просто всё равно! В одну секунду Криденс вырвал трость из рук старика. Крепко взявшись обеими руками, он в бешенстве разломил её пополам о своё колено. Персиваль моргнул – ему показалось, что трость треснула ещё до того, как соприкоснулась с ногой Криденса. Яростно, не заботясь ни о чём, Криденс швырнул её остатки в стену: один из портретов на ней покачнулся и остался висеть набекрень. Ошин продолжал рыдать, вцепившись в свою наволочку. Никто не подошёл помочь ему, никто даже не попробовал его утешить. Рыдания Ошина были таким же внешним звуком, как гомон ветра и раскаты грома. — Криденс, — вновь позвал Персиваль, шагнув к нему, — пожалуйста, послушай. Криденс не отреагировал. Он стоял совершенно неподвижно, безвольно опустив длинные руки. На бледном, похожем на маску лице жили лишь тёмные бассейны его глаз. Казалось, ему потребовалось время, чтобы в полной мере осознать то, что он только что сделал. Наконец он отмер, схватил домовика за руку и силой поставил на ноги. Ошина мотало из стороны в сторону, словно тряпичную куклу. Дрожащие руки Криденса ничуть не помогали. — Тише, — продолжил Грейвс, делая ещё один шаг навстречу. — Дай я помогу тебе. Криденс отошёл и спрятал руки за спину, видимо, как-то не так прочитав его намерения. Глаза Криденса уставились на него с такой ненавистью, что Персиваль не осмелился шевельнуться. Сверкнула молния, и свет от неё упал Криденсу на лицо - превратил его глазные яблоки в два белых пятна. Ошин, увидевший это, взвизгнул и закрыл голову руками. — Не трогай меня, — ощетинился Криденс. Загородив Ошина, он медленно оглядел волшебников. Олдус ничего не говорил, он стоял, подёргивая себя за усы. Во взгляде у Криденса отразилось то же презрительное выражение, что ещё недавно адресовал мистер Брок своему домовику. — Пошли вы к чёрту, вы оба. Я ухожу. И, схватив Ошина за руку, он вышел из комнаты. Домовой эльф волочился за ним, не сопротивляясь, не плача, даже не отрывая застывшего взгляда от пола. Наверное, ему было бы всё равно, протащи его Криденс за ноги через все круги ада. Персиваль слышал топот его ботинок, слышал, как захлопнулась за ним входная дверь. Бормоча какие-то оправдания перед мистером Броком, он даже не понимал, что говорит – какая-то чушь, чепуха, бессмыслица, какие-то сбивчивые и бестолковые обещания объяснить всё позже. Плохо сформулированные фразы были сказаны с неправильной интонацией, становясь ещё хуже. Персиваль выбежал следом за Криденсом, даже не пожав старику руку. — Криденс! — позвал он сквозь дождь. Никто не отозвался. Прищурившись, Персиваль разглядел бредущий по вымощенной дорожке силуэт. Он шёл, нетерпеливо раздвигая перед собой низкие ветви. — Криденс, ты сошёл с ума. Вернись. Криденс сказал что-то в ответ. Персиваль не разобрал ни слова за гулом воды. Он шагнул прямо в размокшую грязь, пытаясь настигнуть Криденса как можно быстрее. — Что будешь делать? — спросил Криденс, когда Персиваль догнал его у калитки. Ему приходилось кричать, чтобы Грейвс хоть что-то слышал. Ветер гнал листья им в лицо. — Попытаешься меня остановить? Заберёшь Ошина и пойдёшь допивать кофе с мистером Броком? — Криденс, давай вернёмся в дом, — убеждал Персиваль. — Мы не можем говорить под дождём! Это сумасшествие, сейчас гроза. — Да мне без разницы! Грейвс попробовал взять его за руку. Криденс отстранился, схватился за дверцу калитки и судорожно толкнул её. Ошин покачнулся на месте: ноги у него заплелись, и он безвольно упал в лужу грязи. — Ошин так провинился, так провинился, — бормотал он, даже не пытаясь подняться. — Ошин так виноват. Криденс взял его на руки и попробовал усадить к себе на плечи. Мокрые волосы облепили ему лицо, тяжёлый дождь хлестал по впалым щёкам. Ошин буквально висел на нём, беззвучно плача. Из порезанной ноги у него сочилась кровь, впитываясь в одежду Криденса вместе с дождём. От грома, казалось, заходила ходуном сама земля. Без палочки у Персиваля не получалось наколдовать зонтик. — Ты бил Обри? — выпалил Криденс. — Я пойму, если ты врёшь. О Персиваль, лучше бы тебе не врать мне. — Криденс, сейчас не время. — Говори! — Я таскал его за уши, — несдержанно выкрикнул Персиваль, всё же взяв Криденса за локоть. В ответ тот вцепился в него с такой силой, что Грейвсу стало больно. — Ты доволен? — Для тебя это нормально? — Это домашние эльфы, Криденс. Персиваль задрожал от капель, пробежавших по его позвоночнику. Снова сверкнула молния, где-то вдалеке истошно замяукала кошка. Ветер клонил верхушки сосен к земле, хотел сломать их, словно хрустящие кости. Грейвс вытер лицо рукавом. Ему казалось, что он сходит с ума. Что мир вокруг перевернулся с ног на голову и пытался утопить себя вместе с Криденсом, с Персивалем, со всеми домами и деревьями вокруг. — Домашние эльфы? — переспросил Криденс, остервенело смаргивая дождь с ресниц. — Знаешь что? В истерике он снял ремень и бросил в Персиваля. Пряжка царапнула по руке. — Пойди, — выплюнул Криденс, — избей кого-нибудь вместе с этим старым ослом! — Криденс, тебе нужно успокоиться. — Я так не думаю! Тут он вдруг выругался так грязно и грубо, что Персиваль поморщился. Он даже не знал, что Криденсу известны такие бранные, исключительно не-маговские выражения. Хватка Ошина вокруг Криденсовой шеи внезапно ослабла, и непропорционально большая голова эльфа склонилась набок. Радужки у него закатились. Криденс запаниковал, и Персиваль осторожно подхватил обмякшее тельце домовика – опоздай он на пару секунд, и тот обязательно свалился бы обратно в лужу. — Он без сознания, — констатировал Персиваль, стряхивая с себя пиджак и накрывая им Ошина, словно больного щенка или котёнка. — Давай отнесём его домой.

***

Персиваль сидел на кухне, отпаивая домовика горячим молоком. В руках у него были пропитанные исцеляющей настойкой бинты. Он обрабатывал рану на ступне Ошина, сосредоточенно хмурясь и периодически слизывая с губ дождевые капли, стекающие с кончиков волос. Осколок чайника или чашки попал домовику под кожу, и пришлось изрядно повозиться, прежде чем наконец вытащить его без вреда для здоровья эльфа. По крайней мере, Персивалю хотелось верить, что вреда не будет. Он приказал себе не злиться, и у него это получалось. Персиваль слишком устал, чтобы злиться – может быть, через час, может быть, завтра, но сейчас – нет. Он знал, чем была обусловлена реакция Криденса, и принял решение обсудить с ним всё уже после того, как тот придёт в себя. Персиваль слышал, как он ходил по особняку: сначала резко и возбуждённо, туда-сюда, туда-сюда, а после – тихо и измученно. Как открывал и закрывал какие-то двери, как садился на пол и долго сидел в одном месте, пока вновь не раздавались наверху шаги – туда-сюда, туда-сюда, по кругу и обратно. Криденс не хотел, чтобы Грейвс его успокаивал. Он вообще ничего не хотел. Дома у старого волшебника Персиваль испугался, что не обманывался, когда сомневался в счастливом избавлении Криденса от обскурии. Колдомедики не могли быть правы, колдомедики не чувствовали на себе этого взгляда – не чувствовали концентрированной ненависти, из которой он состоял. Мысли об этом преследовали его долгие дни – мучительные, ужасные мысли, и теперь они вновь вернулись и подчинили Персиваля своей власти. Но что было делать? Опасно было оставлять Криденса одного – Персиваль помнил, чем всё закончилось последний раз, когда он попробовал предоставить Криденсу самому разрешать свои проблемы. И ещё опаснее было не оставлять Криденса одного – Персивалю казалось, что один его вид заставляет Бэрбоуна стискивать пальцы до побелевших костяшек. Грейвс не знал, как действовать, и не знал, у кого попросить срочного совета. Ньютон казался ему спасителем, и Ньютон же был так невообразимо далеко от них. Персиваль был готов на любые жертвы, лишь бы Скамандер явился перед ним сию минуту и подробно рассказал, что делать, и наглядно показал, как себя вести. Чувство собственной беспомощности было отвратительным до тошноты. Хотелось сунуть два пальца в рот и очиститься от него изнутри. Гроза за окном присмирела, утихомирившийся дождь неспешно шёл на убыль. Ошин молчал. С той самой минуты, как он пришёл в себя, домовик не издал ни писка. — Ошин так провинился, — вдруг завёл он старую шарманку. Персиваль настолько привык к тишине, что вздрогнул от неожиданности и поднял к домовику вопросительный взгляд. — Ошин так виноват, Ошин так сильно подвёл своего хозяина. Хозяину будет очень грустно. Персиваль мотнул головой, убирая волосы со лба. — Это всего лишь кофе, — раздражённо перебил он. К его удивлению, домовик лишь печально прижал ладонь к сердцу. — Нет, Ошин виноват не в кофе. Едва заметная складка появилась на лбу Персиваля. — Что? Но Ошин уже качался, обнимая кружку с молоком. — Ошин должен вернуться домой, должен вернуться к хозяину, — бормотал он словно в лихорадке. — Возвращайся, — разрешил Персиваль. Домовик просто не понимал, что лопочет. — Я сам поговорю с Криденсом. Объяснись перед своим хозяином, скажи, что всё это очень неожиданно для нас, что это результат какого-то недопонимания. Передай, что я постараюсь уладить всё завтра-послезавтра. Домовик соскочил на пол, инстинктивно поджимая больную ногу. Прихрамывая, он поплёлся к выходу из кухни. Он нашёптывал себе под нос невнятные слова, какую-то несусветную неразбериху, и периодически оборачивался, чтобы проверить выражение на лице Грейвса. Только когда он ушёл, Персиваль открыл кран и сполоснул руки в холодной воде. На улице, между густыми кронами сосен и елей, светлела радуга. Грейвс поднялся на второй этаж и различил характерный звук бегущей по кранам воды. Криденс решил, что ему недостаточно сырости на сегодня? Или заперся в гостевой ванной, чтобы поплакать втайне от Персиваля? Они так редко ссорились по серьёзным поводам, что Грейвс не имел существенного представления о том, как привык справляться в таких ситуациях Криденс – при нём он не плакал ещё ни разу. Персиваль знал, что он плачет, даже слышал его слёзы однажды на холмах, но Криденс никогда не делал этого на его глазах – просто не было поводов. Однако, когда Криденс не вышел и через полтора часа, Персиваль забеспокоился. Из-за стены ванной комнаты не доносилось никаких особенных звуков – только тихий плеск. Дверь была заперта на задвижку. Грейвс постучался и спросил у Криденса, не уснул ли он. — Нет, — раздалось по другую сторону. Персиваль вдруг почувствовал, как у него отлегло от сердца. — Ты в порядке? — спросил он, стараясь не давить. Криденс долго не отвечал. Когда он всё же сделал это, голос его звучал как-то странно – как будто Криденс из последних сил глотал ртом воздух, боясь, что он вот-вот закончится. Возможно, ему было слишком жарко в тесной комнатке. А возможно, он действительно плакал – Персиваль не был уверен, что хочет знать ответ. — Я в порядке, — повторил он за Персивалем, словно эхо. — Оставь меня. Персиваль вернулся в спальню. Кровать была аккуратно застелена, и недочитанная Криденсом книга скромно лежала возле подушки. Персиваль сел у самого края, открывая книгу на заложенной странице. Он попробовал почитать, но ни глаза, ни мысли его не слушались. Это был сборник рассказов Диккенса, переданный Порпентиной больше месяца назад, – Криденсу, вроде бы, не слишком нравилось, но он всё равно продолжал читать из упрямства и желания довести начатое до конца. Две страницы на развороте были чем-то испачканы. Персиваль вспомнил, как Криденс хотел съесть шоколадную лягушку за чтением, но та звонко квакнула и выпрыгнула из его рук прямо в открытую книжку. Вот шуму тогда было. Он отложил книгу на прикроватный столик и лёг поверх покрывала, заслонив глаза рукой. Чувство было совсем такое же, как при падении – Персиваль падал и падал куда-то вниз, не останавливаясь и не разбиваясь. От подушки исходил сильный запах Криденса. Он спал на ней так долго, что кровать пропиталась им и стала их общей кроватью, а запах вокруг стал их общим запахом. Грейвс часто раздумывал о том сексуальном опыте Криденса, связанном с этой постелью. Расскажи ему об этом кто иной, и Персиваль ни за что бы не поверил, что этот до жути замкнутый парень способен на такой безумный поступок во имя своего запретного влечения. Его граничащая с одержимостью любовь приводила Персиваля в полупьяное состояние, похожее на столкновение с каким-то неподвластным человеку природным явлением – вроде грозы. Страх перед её разрушительной силой и могуществом смешивался с трепетом и неспособностью отвести взгляд. Метафорически выражаясь, Персиваль хотел, чтобы его ударила молния – ничтожная цена за то, чтобы стоять в самом центре деструктивного великолепия. Не было ничего, что заставляло бы его почувствовать себя более живым. Персиваль не мог отследить момент, когда он впервые посмотрел на Криденса с такого ракурса. Он не мог назвать даже дня, хотя бы примерной даты, когда его пренебрежительное отношение к Криденсу впервые приобрело фальшивый характер. Сколько дней было потеряно зря? Обманывал ли он самого себя, отрицая желание поддаться его чувствам, – и если да, то как долго? Было ли это до их поцелуя или после? О, их первый поцелуй. Персиваль хотел надолго сохранить его в памяти - его гамбит в партии с самим собой. Потерев лицо, он постарался выкинуть неуместные мысли из головы. Персиваль притянул к себе вечерний выпуск газеты, развернул его на первой странице и стал мельком пролистывать. Он был уже на середине интервью полностью оправившегося после инцидента Ричарда Мэлори (волшебник как раз начал благодарить Моргану за бессонницу, спасшую ему жизнь в ту роковую ночь), когда услышал знакомые шаги у двери - Персиваль давно научился узнавать Криденса по походке. Потом ненадолго повисла тишина – видимо, Криденс раздумывал и медлил, прежде чем зайти. Но вот скрипнула дверь, и он появился на пороге. Персиваль быстро взглянул на него из-за газеты. На Криденсе был домашний халат – ни он, ни Персиваль его обыкновенно не носили. Пояс почти свободно болтался на животе. Одно движение – и узел будет развязан. — Персиваль, — позвал он тихо. Никто не произносил его имя так, как Криденс. — Криденс. Он ничего не ответил. Он сел в ногах Персиваля и поджал под себя колени, смотря в пространство пустым взглядом – словно не узнавал ни его, ни окружающую обстановку. Не сдержавшись, Грейвс присмотрелся к его глазам. Веки были сухими, бледными и не припухлыми. Криденс не плакал - разве что Персиваль не знал о его таланте прятать следы слёз пуховкой. — Ошина нигде нет. — Ошин захотел вернуться домой, Криденс, — мягко, но уверенно сказал Грейвс. — Мы не можем удерживать его насильно. Завтра всё как-нибудь разрешится, обещаю. «Завтра, — подумал он меж тем, — я попрошу колдомедиков провести более тщательный анализ. Пусть пропишут ему Охранное зелье, пусть сделают хоть что-нибудь. Что-то должно быть не так». Персиваль сложил газету на коленях, протягивая к Криденсу руку. Тот не отшатнулся, но и не ответил. — Ты в порядке? — Ты уже спрашивал, — скупо ответил Криденс. Он скользнул взглядом по ногам Персиваля, останавливаясь на выпуске «Ньюсмангер». — Зачем ты это читаешь? — Затем, что я хочу быть в курсе того, что говорят в прессе, — сказал Персиваль, не зная, как тактичнее вернуться к вопросу о его самочувствии. — Дай мне руки. Криденс недоверчиво протянул ему раскрытые ладони. Персиваль взял его руки в свои и по очереди поцеловал – сначала правую, а потом левую. Кожа Криденса пахла розовым мылом и чем-то ещё – Персиваль никак не мог распознать чем. Криденс отвернулся к окну, не сопротивляясь, но не делая и движения в ответ. На улице уже стемнело, и очертания комнаты отражались в стекле вместе с пламенем высоких свечей. — Тебе плохо из-за этого? Криденс пожал плечами. — Что-нибудь болит? — А нам обязательно обсуждать это? — перебил Криденс. — Нет, если ты не хочешь. Ещё одно пожатие плечами. Криденс не то чтобы «не хотел». Персиваль чувствовал себя странно – словно был его домашним репетитором или старшим братом, оставленным присмотреть за Криденсом до прихода родителей. Следовало ли ему принудить Криденса поговорить с ним? Отругать его, что-то объяснить, обнять? Тошнотворное чувство беспомощности вернулось, а с ним что-то новое – неспособность понять, что скрывается за этим равнодушным взглядом, не изучавшим, а лишь ложащимся поверх его лица. Персиваль ощущал его, словно прикосновение холодного воздуха. Ему было интересно, о чём думал Криденс, лёжа в ванне почти два часа – даже не плача, не зовя и не проклиная его. Он выглядел так, словно мыльная вода вымыла из него все остатки боли и чувств, и растерянно озирался, не зная, чем заполнить образовавшуюся пустоту. — Так ты знал, что… — Криденс не договорил. Он не стеснялся, он просто не считал нужным. — Скажем, я был почти уверен. — Представим, что это «да». Но ты ничего не сделал. Почему? — Я никогда не задумывался об этом всерьёз, — ответил Персиваль. Из горла Криденса вырвался тяжёлый вздох. — Криденс, не нужно считать, что я одобряю это. Я лишь не думаю, что у нас было право влезать. — Мне всё равно, было ли у нас право. — Теперь это действительно не имеет значения. Криденс взял у него газету, скручивая её в узкую трубку и кладя на стол. — Я думал, что плохих людей несложно узнать, но мистер Брок был очень добр ко мне, — задумчиво и очень тихо сказал он. — Ничего общего с мамой. Я был уверен, что сразу пойму, если встречу кого-то похожего на неё. Что я просто как-то почувствую это волшебным образом. Но у меня не было никаких подозрений, у меня даже не возникало мыслей. — Всё немного сложнее, — негромко отозвался Персиваль. — Ошин эльф, а не волшебник. А мистер Брок очень старый и одинокий человек, Криденс. Уверен, что он поймёт тебя, если вы сядете и спокойно поговорите. — Он помолчал, следя за мельчайшими изменениями в выражении лица Криденса. — Мистер Брок прислушается к тебе, даже если будет знать правду о твоём происхождении. Помнишь, мы разговаривали с тобой об этом? Ты очень ему нравишься. — А я его ненавижу, — прервал Криденс, садясь к нему на колени. Что-то в тоне его голоса зацепило внимание Персиваля – какие-то нотки, которых он прежде не слышал. — Не вставай на его сторону. — Ругань и крики – это не решение, Криденс. За окном вновь накрапывал дождь. Персиваль слышал, как стучат капли по стеклу. — Мне казалось, что в какой-то момент я ненавидел вас обоих, — признался Криденс. — Думаю, я до сих пор чувствую отголоски. Его поза одновременно выдавала тревогу и откровенную провокацию; желание уйти и желание куда более примитивное. Персивалю не нравилось, как Криденс смотрел на него. Что-то внутри Грейвса противилось этому взгляду. Он был словно хруст веток в абсолютной тишине, предупреждающий лесных животных о приближении опасности. — И что ты собираешься с этим делать? — спросил Грейвс в конце концов. Криденс медленно потянул за пояс, распахивая халат. Персиваль заметил, что у него не стоит. — Трахни меня, Персиваль, — попросил он. Моргнув, Персиваль осторожно придержал Криденса за руки. Это не дало ему наклониться за поцелуем. — Криденс, — обескураженно начал Персиваль, в самом деле не зная, что сказать. Взявшись за края халата, он попробовал деликатно запахнуть его. — Если ты намереваешься отдаться мне просто затем, чтобы наказать себя или меня, то тебе лучше остановиться прямо сейчас. — Мне это нужно. — Тебе нужно не это. Криденс безразлично пожал плечами – ну-и-что-с-того-движение. — Да что ты знаешь? — спросил он. На губах его не к месту расцвела слишком интимная улыбка. Персиваль вновь испытал это странное желание попросить его прекратить, хоть Криденс сидел на нём, ничего не предпринимая. — Предоставь мне решать такие вопросы самому. — Хорошо. Я не хочу, — возразил Персиваль. — Сейчас неудачное время. Я даже не уверен, что ты до конца понимаешь, что творишь. Криденс чуть отстранился, садясь на пятки. — Тебе необязательно быть таким осторожным со мной. — Обычно ты просишь меня быть осторожным. — Обычно я не ворую эльфов у старых мудаков, — легко парировал Криденс. — Ещё одна причина не считать эту идею такой уж замечательной. Криденс беззастенчиво скинул халат со своих плеч и позволил ему упасть на пол. «Смотри, — дерзко говорили его глаза, — вот он я, такой, какой я есть, прямо перед тобой. И что ты собираешься с этим делать?» Кровать издала натужный скрип, прогнувшись под весом его тела, когда Криденс упёрся в матрас по обе стороны от Персиваля и припал губами к единственно доступному месту – к шее. Персиваль поёжился и взял его за плечи, не зная, так ли уж сильно он хочет заставить Криденса отлипнуть от его груди. Он почувствовал, как поцелуи Криденса стали навязчивее и горячее и как чужие зубы слегка прихватили его кожу под челюстью. Он не понимал, что заставляло Криденса так упорствовать. Его член, скользящий по брюкам Персиваля, ощущался мягким и незаинтересованным, но каждый его жест, даже вздохи, которые он внезапно стал издавать, были наполнены похотью и влечением, с которым Криденс не желал или не пытался бороться. Он облизывал и покусывал кожу, словно хотел пометить её, и на секунду Персиваль представил, как Криденс, будто волк или другой хищник, отращивает клыки и перегрызает ему горло. Наверное, Криденс почувствовал перемену в его настроении или забеспокоился, когда Персиваль слишком долго не отзывался на его ласки, потому что в следующее мгновение лицо Криденса оказалось напротив его: тёмные, влажные глаза Криденса бросали вызов – и в то же время умоляли его о чём-то, чего Персиваль, по своему смутному ощущению, ни за что не смог бы ему дать. Ему показалось, что когда-то давно он уже видел нечто подобное – какую-то отдалённо напоминающую всю эту ситуацию картинку. Поддавшись импульсу, он положил большой палец на нижнюю губу Криденса и нежно погладил. Рот Криденса податливо приоткрылся под напором, и на какой-то кратчайший миг, буквально на интервал между двумя секундами, Персиваль был готов увидеть, как изо рта его посыплются гниющие хризантемы с червями. — Ты меня любишь? — спросил Криденс, и видение исчезло. — Ты любишь меня очень-очень сильно, правда, Персиваль? Только меня и никого больше? Казалось, он вновь стал самим собой: отчаянно влюблённым и вечно жаждущим подтверждения чувствам. — Конечно, я люблю тебя, — сказал Персиваль, убирая прядь с его лба. — Поверь, я бы дал тебе знать, если бы что-то изменилось. Кого же ещё, Мерлина ради, я должен любить? — И ты никогда меня не разлюбишь? — настойчиво спрашивал Криденс. — Что бы я ни сделал? Персиваль скрыл лёгкое напряжение, вызванное этим вопросом, за улыбкой. — Думаю, тебе придётся очень постараться, чтобы меня разочаровать, — ответил он, обнимая обнажённого Криденса вокруг спины. Желая как-нибудь успокоить, Персиваль погладил его в «кошачьем месте». — Я ведь уже видел тебя в том отвратительном свитере, помнишь? Персиваль заёрзал в кровати, пытаясь устроить их двоих поудобнее, и неожиданно почувствовал, как в его ногу вдавился эрегированный член Криденса. Его настолько возбудили признания в любви? — Я только твой, Персиваль? — спросил Криденс, не замечая его шуток. — Скажи мне, что я твой. — Ты мой, Криденс, — послушно повторил Персиваль. Формулировка по его меркам была слишком собственнической, но на Криденса она почему-то произвела сильное впечатление. Он прислонил ладонь к рёбрам Криденса и почувствовал, как неровно расширялась и опадала его грудная клетка. — Я уже устал спрашивать, но мне действительно важно знать, что ты в порядке. Ты сам не свой, — добавил он, не думая, как иронично прозвучало его замечание в контексте разговора. Криденс кивнул и медленно, с оттяжкой потёрся пахом о его бёдра. Персиваль поцеловал его в висок, вдруг испытав какую-то бесконтрольную, не дающую ему покоя потребность защищать его от кого-то – от любого врага, от кого угодно, даже если этим «кем-то» был сам Криденс. Хотелось накрыть его своим телом, словно замерзающего на морозе детёныша; укрыть его собой, словно от взрыва. Взяв Криденса за бока, Персиваль поменялся с ним местами и слегка придавил к кровати. Где-то вдалеке, среди зелёных холмов, вновь ударил гром. Персиваль нависал над ним, наклонялся к нему близко-близко, будто желая спрятать Криденса от грозы, вернувшейся, чтобы забрать его с собой. — Ты уверен? — спросил Грейвс, погладив его по скуле тыльной стороной ладони. Криденс перевернулся на живот, зарываясь носом в подушку. — Я уверен, — ответил он и завёл руку за спину, почувствовав, как Персиваль собрался встать и пойти за смазкой. — Нет, — пробормотал Криденс, пробуя ухватиться за его рубашку. — Нет, подожди. Не уходи, не нужно. — Я не хочу тебя травмировать. — Ты не травмируешь меня, — помотал он головой. Чуть отведя ногу в сторону, Криденс приподнялся на локтях. Персиваль пристроился сзади и, мягко похлопав его по внутренней стороне бёдер, попросил Криденса раздвинуть ноги посильнее. Когда он дотронулся подушечкой пальца до расслабленного колечка мышц, брови его невольно подскочили наверх. Кожа на ягодицах Криденса слегка блестела от полупрозрачной мази, была влажной и немного липкой. — О, — удивлённо выдохнул Персиваль, наконец поняв, в чём дело. — Ты… — Да. Картина подготавливающего себя Криденса ненадолго предстала перед его глазами. Персиваль представил его перегнувшимся через бортик ванны, зачерпывающим смазку из стеклянной баночки и неуверенно проникающим в себя пальцами, старающимся повторить движения, которые он запомнил во время их прошлых занятий любовью. Криденс уже признавался ему, что никогда прежде не делал с собой такого и обычно не рисковал перенимать на себя инициативу в этой до сих пор немного смущающей его прелюдии. Его долгое пребывание в ванной неожиданно стало понятным – и даже его необычный выбор одежды. Его полузадушенный голос, отвечающий на зов Персиваля из-за двери. Пальцы на его руках, пахнущие мылом и смазкой. Такой открытый и уязвимый. Персиваль склонился и поцеловал Криденса в изогнутую поясницу, словно извиняясь за все подозрения и обвинения, с завидным постоянством возрождающиеся в его голове снова и снова, подобно фениксу. — Я ведь говорил тебе, что хотел этого, — тихо сказал Криденс, когда пауза затянулась. — Скажи «Нокс». — Мне бы хотелось тебя видеть. — Пожалуйста, — неловко настоял Криденс. Персивалю не хотелось никаких споров, так что он просто выполнил его желание без лишних слов. Сняв рубашку, он прислонился грудью к спине Криденса и стал целовать его мелкие, разбросанные по спине родинки – Персивалю совсем необязательно было видеть их, чтобы знать, где они находятся. Теперь он знал Криденса так же хорошо, как самого себя. Персиваль привык к нему до такой степени, что его отсутствие порой воспринималось болезненно. Заставало его врасплох, словно с уходом Криденса в доме пропадала крыша. С его последнего романа прошло так много лет, и Персиваль совсем позабыл, каково это - скучать по кому-то настолько страстно. Криденс обнимал подушку, изредка отвечая ему задушенными в наволочке стонами: ему нравилось, когда Персиваль касался его выпирающих позвонков, и каждый поцелуй в них заставлял его очаровательно-красиво сводить лопатки. — Я никому не позволю поднять на тебя руку, — шёпотом обещал Персиваль, почти касаясь носом его шеи за взмокшими волосами. — Никто никогда не тронет тебя, Криденс. Никто. Ритмичные, глубокие толчки заставляли тело Криденса проезжаться по скомканным простыням. Он выставил ладонь вперёд, почти упираясь лбом в изголовье кровати, и чуть сдвинул разъезжающиеся колени. Вспышка молнии упала на их профили ярко-белым отблеском, на мгновение осветив каждый угол в комнате. Криденс до сих пор боялся спать при закрытых шторах, и Персиваль перестал их задвигать. Персиваль был так близко к нему, словно хотел загородить собой каждый дюйм на теле Криденса. Он шептал ему нежности, называл замечательным и особенным, и Криденс тонул в его словах, смешавшихся с далёким, нестрашным шумом дождя. Постепенно бёдра Криденса стали отвечать движениями, готовые принять всё, что Персиваль может дать им. Руки Персиваля держали его под животом, не давая упасть, руки Персиваля гладили его ягодицы и член, и, в конце концов, именно руки Персиваля вплелись в его волосы и вынудили оторвать голову от подушки – подушки, не дававшей свободы ни одному стону. — Мне было бы очень приятно, — с трудом произнёс Грейвс с какой-то глупой, чрезмерной вежливостью, делая долгие паузы между словами, — если бы ты давал мне слышать себя. Криденс всхлипнул и издал стон — что-то между болью и облегчением. Персиваль вошёл в него до конца, и, едва это произошло, заведённая назад рука Криденса поймала его за запястье. Она так странно изгибалась в локте, что Персиваль напрягся, подумав, какой дискомфорт должна причинять ему эта неудобная поза. — Я должен остановиться? — уточнил он, перестав двигаться. — Нет, — сбивчиво пробормотал Криденс, царапая его ногтями. Через мгновение убрав руку, он тут же поднёс ладонь к своему лицу, словно хотел спрятать румянец или заставить себя заткнуться. — Нет, не останавливайся. Назови меня своим. — Ты мой, — хрипло выдохнул Персиваль, не в силах произнести что-то более внятное в предчувствии оргазма. Криденс под ним слегка задрожал. — Конечно, ты мой. Мой замечательный. Кожа Криденса была скользкой от пота. Персиваль почти навалился на него, вжимая в постель и ненадолго лишая возможности глубоко дышать. Криденс был таким восприимчивым, с такой готовностью подстраивался под него – иногда Персивалю казалось, что их тела были специально созданы друг для друга, и вместе с Криденсом он становился больше собой, чем без него. — Назови меня своим мальчиком, — сказал Криденс на грани слышимости. — Я красивый мальчик для тебя, Персиваль? Из груди Персиваля вырвался непроизвольный вздох, и, потеряв контроль над ситуацией, он вдруг с рыком излился внутрь. Криденс, который совсем не был готов к подобному, дёрнулся и попытался соскочить. Семя Грейвса стекало к его яичкам, словно грязное обличающее доказательство. Персиваль извиняюще гладил его по бокам, растерянно повторяя, что ему жаль, спрашивая, было ли это неприятно. Нет, всё было нормально. Но стоило руке Персиваля скользнуть к низу его живота, Криденс потряс головой и начал как-то беспокойно убирать её от себя. Он не хотел ложиться на спину. — Просто говори со мной, — попросил Криденс, уткнувшись лбом в подушку и сам взявшись за напряжённый член. Персиваль точно знал, что он хотел услышать. Грейвс колебался, не зная, способен ли он произнести это ради него. Слова были простыми до нелепости, даже глупыми, но по какой-то причине – Персиваль догадывался, по какой – Криденсу отчаянно хотелось услышать их. После мучительного, ничем не оправданного молчания, Персиваль прислонился губами к его позвоночнику и легонько подул на чувствительную кожу между лопатками. — Ты красивый мальчик, — сказал он, наблюдая, как поджимаются пальцы на ногах Криденса. Он помедлил, но приказал себе продолжить: — Ты мой мальчик, Криденс. Эффект от этих слов пришёл в ту же секунду, растёкшись спермой под животом Криденса. Какое-то время они молчали, нарушая перкуссию дождя лишь своими безуспешными попытками восстановить дыхание. Персиваль чувствовал неловкость, словно привёл в постель третьего человека. Эта же неловкость искрилась в воздухе, поднимаясь от обмякшего, будто измятого тела Криденса. Гроза принесла в их окно какую-то ветку: ударившись о стекло, она вмиг разогнала гипноз. Вздрогнув, Криденс прикрыл рот ладонью и стал, сидя спиной к Персивалю, пытаться почистить себя. Грейвс открыл ящичек в тумбочке и, вытащив оттуда старую упаковку салфеток, протянул несколько Криденсу. — Спасибо, — поблагодарил тот глухо, не отнимая руки. — Нам стоит поговорить об этом? Криденс качнул головой. — Разве нам есть о чём говорить? По тону его голоса было понятно, что тот всё знал. Персиваль хотел обсудить момент, когда Криденс попросил назвать его «своим мальчиком». Но даже если это было так, даже если Криденс действительно понимал, к чему клонил Персиваль своим корректным «нам стоит поговорить?», он вовсе не собирался облегчать ему задачу и первым затевать этот разговор. Персиваль дожидался, когда Криденс наконец повернётся к нему, но тот, казалось, собирался обтирать свои бёдра вечно. — Тебе нужна помощь? — Нет, — на выдохе произнёс Криденс. Персиваль потянул его за плечо, но Криденс стряхнул руку, словно паука, и заговорил, обращаясь к скомканным салфеткам в своих пальцах: — Я посплю в своей старой комнате, ладно? Не провожай меня. Грейвс неотрывно смотрел на его сгорбленную спину. Он с самого начала знал, что им не стоило делать этого, что идея переспать «не была такой уж замечательной», но не ожидал, что чувство вины будет настолько сильным. Персиваль передёрнул плечами, буквально пытаясь скинуть его с себя, как если бы чувство это было чем-то физическим и лежало поверх него, подобно покрывалу. — Нам стоило поговорить. — Может быть, — сказал Криденс, свешивая ноги с постели. Он в самом деле собирался уйти. — Твоё желание уединения как-то связано с тем, что я сделал? Криденс накинул на себя халат, молча завязывая пояс одной рукой. — Я имею в виду… — Я понял, что ты имел в виду, — неловко перебил Криденс. — Боже, конечно нет. Мне плевать, кончил ты в меня или нет. Это всего лишь… — Он сделал неясный жест рукой, словно не зная, хочет ли он произносить слово «сперма» вслух. — Это неважно. Стёкла в окнах дребезжали от сильного ветра. Персиваль отвернулся к окну, давая Криденсу привести себя в порядок. В особняке мистера Брока, в какой-то комнатушке на втором этаже, пробивался между штор слабый свет. Потом погас и он, и единственным источником света стала округлая луна. Скоро полнолуние. Персиваль услышал звук, с которым приоткрылась дверь спальни. Криденс держался за ручку, смотря в непроглядную тьму в коридоре. Тень от двери почти полностью спрятала его лицо: Персиваль видел лишь краешек его глаза – лунный силуэт бликом мерцал на нём. Он любил Криденса, любил, должно быть, действительно больше всего на свете, но что-то в этом зрелище заставило кровь застынуть в его жилах. — Что делать, если… — начал Криденс неуверенно. Покачиваясь с пятки на носок, он то почти делал шаг прочь, то замирал, словно недосказанная мысль держала его за ноги. — Я бы тебе понравился, если бы мы встретились при других обстоятельствах? Персиваль чуть нахмурился, отрывая от него взгляд. — Я не знаю, Криденс. Это имеет значение? — Это имеет значение для меня. — Я бы не был так уверен в том, что я понравился бы тебе в иных обстоятельствах, — сказал Персиваль, чтобы не врать. — Но всё случилось так, как случилось. — Да, — тихо вторил ему Криденс, — всё случилось так, как случилось. Он погладил кончиками пальцев дверную ручку и вдруг шмыгнул носом. Криденс плакал? — Просто скажи мне, — нет, голос у него был совсем обычным, — у нас ведь был выбор? — Выбор? — не понял Персиваль. — Мы любим друг друга не потому, что нам просто ничего больше не оставалось? Со стороны слова Криденса могли показаться полной бессмыслицей. Но для Персиваля они были зеркальным отражением его собственных страхов, тех мыслей, которые мешали ему спать ночами и всегда настигали, цепкие, хитрые мысли, ломающие все защитные сооружения и перепрыгивающие через любые ограды. Единственной причиной, по которой они вообще узнали друг друга, был Гриндевальд. Персиваль прекрасно знал, что никогда бы не посмотрел в сторону Криденса в своей прошлой жизни, никогда бы не заинтересовался им ни в сексуальном, ни даже в дружеском плане, и лишь посмеялся бы над его неловкими попытками заслужить внимание Директора магического правопорядка. Дело было даже не в поле, не в возрасте. Персиваль просто знал, что прошлый он высокомерно считал бы Криденса человеком не своего уровня. Однако его прошлой жизни больше не существовало, не осталось в живых ни прошлого Персиваля, ни прошлого Криденса, и некому было горевать о них. Но Грейвсу казалось, что это жестокое, столкнувшее их вместе обстоятельство теперь всегда будет преследовать и очернять их любовь общим воспоминанием об одном человеке. «Пока Гриндевальд не умрёт, — напомнил себе Персиваль. — Уже скоро». — Я думаю, — начал он, смотря прямо на Криденса, — что всё произошедшее, в конце концов, стоило того, что у меня есть сейчас. Вот, он действительно сказал это. Криденс открыл дверь шире и, ненадолго прислонившись к косяку, ступил в прожорливую тень коридора – его фигура будто растворилась в ней, идеально подходящая не только для тела Персиваля, но и для тьмы, из которой когда-то была соткана. — Спокойной ночи, Персиваль. — Спокойной ночи, Криденс. Персиваль запустил руки в волосы и сжал их в кулаки, пока не стало больно. Рухнув в постель, он посмотрел на расплывающийся перед глазами потолок – тени деревьев чернели на нём каждый раз, как за окном вспыхивала молния. Персиваль лежал так, пока тени не начали разрастаться под его взглядом, принимая какие-то причудливые, не похожие ни на какие деревья формы, и не заполнили собой всё пространство. Грейвс не был уверен, как долго он спал, и спал ли он вообще: периодически отдалённые звуки вроде шума в мокрых кронах или скрипа ставень будили его, вырывали, тормошили и выкидывали обратно в прерывистое полузабытьё. Лишь ближе к рассвету Персиваль проснулся, выпадая из какого-то хаотичного кошмара, в котором Гриндевальд менялся местами с Криденсом и распадался на части, и трупные черви сгрызали ему мышцы на руках и ногах. Грейвс сел в кровати, беспокойно отвешивая себе пару несильных пощёчин, чтобы прийти в чувство. При первых приветственных лучах восходящего солнца он посмотрел на левую половину кровати, словно осиротевшую без второго человека в этой комнате. На подушке, в которую Криденс утыкался лицом, расплылось маленькое, уже засохшее пятнышко крови.

***

Персиваль встретил Криденса, когда спустился на первый этаж ближе к полудню. Его голова раскалывалась на части, кости во всём теле болели и ныли. Он уже начал беспокоиться о том, что расклеился после вчерашнего путешествия под проливным дождём, однако в остальном всё было нормально – Персиваль ограничился лишь тем, что решил заварить вместо привычного кофе горячий чай с мёдом. Криденс как раз открыл входную дверь и стряхивал с ботинок грязь, когда Персиваль направился на кухню с твёрдым намерением найти мёд в кладовке. Остановившись, он удивлённо посмотрел на разувающегося Криденса и спросил, где он был. — Кормил птиц, — растерянно ответил Криденс, показывая Персивалю припрятанную в рукаве горбушку белого хлеба. Он выглядел каким-то оцепеневшим, словно разбуженный в незнакомом месте лунатик, и, судя по голосу, был несколько сбит с толку то ли самим фактом вопроса, то ли чем-то ещё. — Я хотел… Почему-то Ошина нигде нет. Я осмотрел весь особняк. Странно, да? Я подумал — может быть, он вышел во двор. Криденс завис с ботинком в одной руке, перестав счищать с него налипшую грязь. Его бледное лицо казалось призрачным в блёклом свете прихожей. Персиваль подошёл к нему и, забрав обувь, аккуратно поставил её на коврик. Криденс никак особенно не отреагировал: только потёр висок и сощурился, точно очень хотел спать. — Ошин вернулся домой, Криденс, — осторожно напомнил ему Персиваль, используя тот спокойный, рассудительный тон, которым колдомедики сообщают своим пациентам плохие новости. — Я сказал тебе об этом ещё вчера. Ты не помнишь? Криденс слегка пожал плечами. Персиваль прислонил ладонь к его лицу, словно пытался измерить температуру, и Криденс по-кошачьи приластился к ней. — Я не был уверен, что мне это не приснилось, — пробормотал он. — Я ходил к мистеру Броку, даже постучался, но мне никто не открыл. Послушай, я ведь вчера… У меня такое дурное чувство. Как будто я забыл что-то важное. Почему мы спали в разных комнатах? Мы поссорились? Он вдруг умолк и обернулся, словно боялся, что кто-то чужой может подслушать их разговор. — Мы не ссорились, — успокоил его Грейвс, гладя по лицу. — Ты захотел побыть один. — Я захотел? — неверяще переспросил Криденс, повернувшись. — Да. — Персиваль медленно обвёл пальцем его челюсть. — У тебя шла кровь из носа. Ты мне не сказал. — В самом деле? — шёпотом спросил Криденс, сосредоточенно хмурясь. — Извини. Да, — сказал он, точно что-то вспомнил. — Да, наверное. Не хотел, чтобы ты волновался. Ты бы не отпустил меня, если бы знал, что у меня идёт кровь. — И был бы прав. — Ты всегда прав, — вздохнул он. — Наслаждайся этим. Персиваль отвёл вяло сопротивляющегося Криденса на кухню, предлагая выпить чай вместе – он выглядел таким измождённым и невыспавшимся, убеждал его Персиваль, что чай ему совсем не повредит. Тонкая, словно паутинка, морщинка залегла между бровей Криденса. Он перебирал в памяти вчерашний день, он не понимал. Персиваль доставал из ящичков чашки с блюдечками, даже не пользуясь магией, и пытался поглубже задавить в себе дурное предчувствие. С каким-то недоумевающим видом Криденс подошёл к кухонному столу и криво присел на самый край стула. От Персиваля не укрылось это его движение. — Небольшой зуд, — едва слышно объяснил Криденс, догадавшись о сути его немого вопроса. — Боюсь, что это из-за меня. — Я это переживу. — Он попробовал улыбнуться. Персиваль поставил перед ним чашку с заваренным чаем. Погрев о неё замёрзшие руки, Криденс стал неторопливо пить под ритмичный стук пальцев. Тук-тук, тук-тук. Это Персиваль смотрел на него, барабаня пальцами по столу. А потом перестал. Отошёл к окну, остановился, глядя на посвежевшие после ночного дождя сосны. На улице было сыро и слякотно, но тучи уплыли далеко. Запах мокрой хвои ощущался даже на кухне: Криденс принёс его со своей прогулки, и теперь он щекотал им ноздри. — В понедельник я хочу отвезти тебя в МАКУСА, — сказал Персиваль. — Ты не будешь против? — Зачем? — Чтобы колдомедики приготовили для тебя Охранное зелье, — ответил он, делая глоток. Чай был горячий, даже обжигал. — Мне не нравятся твои симптомы. Ты ведь тоже понимаешь, что всё не совсем в порядке? — Я не больной. Персиваль повернулся к нему, наблюдая из-за чашки. — Я знаю, Криденс. Я просто переживаю. Сделай это ради меня. Криденс неожиданно усмехнулся, но совсем не зло. — Не совсем честный приём, верно? — Колдомедики не съедят тебя, — покачал головой Грейвс, убеждая. — И мы встретимся с Порпентиной и Куинни. Может быть, даже со Скилером и Аллистером, или с Норбертом. Мне казалось, ты к ним привязался. — Возможно. — У тебя до сих пор не было вспышек стихийной магии? Криденс отвернулся, чтобы он не видел выражения на его лице. Персиваль почувствовал, как жарко запульсировало в висках, и как быстро и нервно забилось сердце – тук-тук, тук-тук. — Мне сказали, они начнутся через год. Наверное. — Тебя это не расстраивает? — После того, как я едва не умер – ну, не в той степени, в которой я ожидал. Персиваль отодвинул стул, садясь напротив него с полной чашкой в руках. Он протянул ладонь, и Криденс, словно действуя по правилам игры, вложил в неё свою. Обвёл кончиком указательного пальца его линию жизни, помассировал и соединил друг с другом подушечки их пальцев. А потом вздрогнул от неожиданности, когда Персиваль схватил его палец своей пятернёй и крепко сжал. Криденс попытался высвободиться, но Персиваль держал со всей силой. — Отпусти, — сказал Криденс, издавая тихий смешок. — Чего ты? — Ты попался. Поедешь в МАКУСА? — Ладно, ладно. Я бы всё равно согласился, так или иначе. Мне ведь не придётся оставаться там надолго? — Конечно нет. Мы приедем и уедем. — А ты отведёшь меня в кинотеатр? — Если ты хочешь посмотреть на движущиеся без звука картинки, то купи газету. — Но я хочу посмотреть на Чарли Чаплина. — Кто, во имя Мерлина, такой Чарли Чаплин? Криденс посмотрел на него с таким лицом, будто Персиваль поинтересовался, кто такой сам господь бог. — Хорошо, Чарли Чаплин, — согласился Грейвс раньше, чем Криденс успел выразить своё возмущение его непросвещённостью. — Значит, мы договорились? — Да. Персиваль галантно поцеловал его руку и отпустил. Ветер на улице уснул, природа оцепенела в безмолвии. Казалось невероятным, что ещё вчера в это же самое время они сидели, раздумывая, что надеть на ужин к мистеру Броку. Раздалось щёлканье коготков по паркету, и на кухню, совсем как человек, вошла вернувшаяся с охоты Хэтти. Криденс обрадовался, увидев гостью, начал подзывать её, словно домашнюю кошку, какой-то странной совиной интерпретацией «кис-кис», и Хэтти взлетела ему на колени. Он поцеловал её в клюв, и та любовно цапнула его за кончик носа. «А потом ты будешь целовать меня этими губами, — жаловался обычно Персиваль, становясь свидетелем такой сцены. — Ты ещё лапы ей поцелуй, горе луковое». Но Криденс только отмахивался. Несмотря на все жалобы и нытьё, вызванное поведением избалованной совы, Криденс души в ней не чаял. — Кто самая красивая девочка на свете? — баюкал её Криденс, гладя топорщащиеся от удовольствия пёрышки. Сова самозабвенно ухала. — Ты, Хэтти, ты хорошая девочка. Персиваль вернулся к окну и молча допил чай. На земле, среди луж и грязи, лежало птичье гнездо. Должно быть, ветер снёс его ночью с одного из ближайших деревьев – заботливо переплетённые дроздами ветки рассыпались и торчали в разные стороны, словно проволока. Пара будущих родителей беспокойно ходила вокруг гнезда, щипая друг другу взмокшие перья.

***

Ближе к вечеру Персиваль поднялся на чердак, ожидая найти Криденса среди горы склянок и книг. Тот сидел прямо на полу, согнувшись над котелком в три погибели, и с увлечённым видом, словно самый настоящий зельевар, переливал какую-то гадость из колбы в колбу. Персиваль пришёл, чтобы предложить Криденсу сходить к мистеру Броку вместе с ним – Ошин так и не появился сегодня, нарушая их привычную договорённость, и Персиваль начинал немного волноваться. Не то чтобы у него были серьёзные поводы для беспокойства, но, как он говорил, иногда лучше перестраховаться, чем упустить что-нибудь из-под самого носа. К тому же это был отличный повод поговорить с Олдусом насчёт вчерашнего. Криденс вовсе не был в этом уверен, однако согласился сопровождать его – в основном из желания убедиться, что с Ошином всё в порядке. Накинув пиджак, он вышел из дома вместе с Персивалем и немедленно скривился, вступив ботинком в смачное месиво грязи у порожка. В Нью-Йорке дороги никогда не размякали настолько, чтобы по ним невозможно было пройти, и Криденс довольно скоро начал в полной мере осознавать все неочевидные минусы проживания за городом. Ни Ошин, ни сам мистер Брок не открыли им дверь. Персиваль постучал ещё раз, немного громче, но ответа не последовало – даже никаких шагов по ту сторону. — Я же говорил, — сказал Криденс. — Может быть, они уехали? Грейвс покачал головой. — Может быть, — не стал спорить он. — Давай попробуем зайти через кухню. Дверь чёрного хода оказалась не заперта. Персиваль открыл её и почувствовал, как содрогнулся позади него Криденс от мерзкого скрипа. Кухня выглядела спокойно и безмятежно, до блеска вымытая посуда рядком стояла на тумбе рядом с коллекцией столового серебра. Медленно ступая, они прошли в следующую комнату. Столовая была убрана идеально. Единственной вещью, напоминавшей о разразившемся вместе с грозой скандале, был косо висящий на стене портрет какого-то волшебника – по-видимому, предка самого Олдуса. Криденс подошёл и поправил картину, словно устыдившись этого недостатка на фоне полной гармонии особняка. — Я поднимусь и проверю комнаты наверху, — сказал ему Персиваль. — Посмотри, нет ли мистера Брока в библиотеке. Возможно, он просто задремал и не слышит нас. Библиотека казалась самой безопасной комнатой. Персиваль вспомнил о свете в окошке на втором этаже, привлёкшем его внимание этой ночью. Вспомнил, как в какой-то момент свет этот погас. Если что-то произошло, то это «что-то», скорее всего, было как-то связано с этим потухшим огнём. Рука Персиваля инстинктивно схватила пустоту в кармане, в том месте, где обычно лежала волшебная палочка. Он глубоко вдохнул и выдохнул. В конце концов, даже без палочки телосложение Персиваля позволяло ему вступить в драку, если придётся. Грейвс лишь надеялся, что потребности в этом не возникнет. Криденс ушёл в библиотеку, и Персиваль направился в сторону лестницы. Тишина была неживой – он слышал даже, как ходил внизу, открывая дверь за дверью, Криденс. Очутившись наверху, Персиваль как следует осмотрелся. Ему ещё не доводилось бывать в жилой части дома мистера Брока, и он мог лишь смутно догадываться о предназначении комнат. Наудачу он дёрнул за первую же ручку, и дверь за ней податливо открылась. Это была одна из спален, но, судя по многолетнему слою пыли на мебели, ею уже давно никто не пользовался. Может быть, когда-то эта спальня принадлежала супруге Олдуса или его матери, когда она ещё была жива и хозяйничала в этом доме. Комната была удивительно красивой, обставленной по женскому вкусу: на туалетном столике лежали рядом с флаконами духов заколки и щётки, и даже шляпка с искусственным цветком, словно кто-то выбежал из спальни лишь на минуту и вот-вот собирался вернуться. Интересно, прикасался ли к ним кто-нибудь с того момента, как последняя женщина исчезла из жизни мистера Брока? Наверное, даже Ошину не было разрешено совать сюда нос и прибираться. Персиваль повёл носом от затхлого запаха и бесшумно прикрыл дверь. Он почувствовал себя незваным гостем, дикарём, ворвавшимся в какое-то священное место в не-маговской церкви, в которое запрещено входить нерукоположенным. Он попытался представить расположение комнат более подробно, вообразить, как дом выглядел со стороны. Если он видел комнату из своей спальни, значит, окна её должны выходить на юг. Персиваль дошёл до конца коридора и повернул ручку нужной, как ему казалось, двери. Он очутился в небольшой комнате, бывшей, по всей видимости, когда-то гостевой. В отличие от той, другой спальни, эта выглядела куда более обжитой – в воздухе сильно пахло пионами и какими-то травяными настойками, которые часто используют старики для крепкого сна. На трюмо располагалась ваза со свежими цветами, и рядом, словно заботливо укрытая опавшими лепестками ярко-розовых пионов, стояла колдография. Рамка была дорогой и явно часто протиралась – выглядела она совсем новой. На колдографии была запечатлена молодая пара, мужчина и женщина в белом платье. Черты лица волшебника отдалённо напоминали мистера Брока, и Персиваль догадался, что на колдографии был он сам в день своей свадьбы с миссис Брок. Удивительно, как прочно Грейвс был уверен в том, что Олдус всегда вёл холостяцкий образ жизни – даже при том, что между ними никогда не заходило разговора о прошлом старика. В воображении Персиваля он всегда представал волшебником ста четырнадцати лет. Тот факт, что когда-то мистер Брок был молод и тоже кого-то любил, почему-то даже не приходил ему в голову: все его рассказы о череде влюблённостей казались Персивалю лишь стариковскими байками, которыми он подтрунивал над стеснительным Криденсом. Все странности мистера Брока неожиданно встали на свои места, складываясь в цельную картинку. «Его жена умерла в начале века», — неожиданно понял Персиваль. После её смерти он перестал читать газеты и стал вести затворнический образ жизни. Вот почему в его доме не было ни газет, ни даже книг позже тысяча девятисотого года. Персиваль выглянул в окно. Его собственный особняк был прекрасно виден из него, и всё же ракурс казался несколько иным, словно бы не совсем подходящим. Он осмотрелся внимательнее и увидел дверь, которую не сразу заметил за огромным шкафом. Внутри было холодно и темно из-за захлопнутых ставней. Грейвс пробормотал заклинание: окна приоткрылись, и комнату осветил луч тусклого света. Судя по всему, комната служила кабинетом. Письменное бюро занимало почти половину пространства, и весь подоконник был завален разнообразными ингредиентами и пузырящимися сосудами с изогнутыми горлышками. Персиваль присел на корточки и попробовал выдвинуть какие-нибудь ящики. Три из четырёх оказались надёжно заперты и не поддались «Алохоморе», но зато самый верхний был от низу до верху забит тетрадями с записями. Персиваль узнал почерк Олдуса, а вместе с ним и свой собственный. Это были их общие наблюдения, посвящённые тщетным попыткам изготовить зелье имитации обскурии. На последнем листе, которого Персиваль раньше не видел, была нарисована, по-видимому, и сама обскурия – какая-то то ли туча, то ли лужа, то ли, если верить заголовку, бубонтюбер. Ничего необычного. Никаких следов борьбы или скорого побега. На столе лежали ещё какие-то письма, и Персиваль застыл, не зная, стоило ли ему прикасаться к ним. Он взял одно из них, лежавшее поверх прочих, в руки и бегло почитал. Буквы были написаны неразборчиво, строки налезали друг на друга – Персиваль смог разобрать лишь отдельные слова, среди которых было «дорогой» и «думаю». Ими, собственно, письмо начиналось, так что Грейвсу это ничем не помогло. И тут раздался крик. В абсолютной тишине дома он грянул словно гром среди ясного неба. Персиваль узнал голос Криденса и похолодел, почувствовав, как сыплются листы бумаги из судорожно задрожавших рук. Хлопнув дверью, Персиваль выбежал в коридор. Крик уже прекратился, оборвался на одном резком звуке, и Грейвс бежал, перепрыгивая через несколько ступенек на лестнице. Он звал Криденса по имени, но никто не отвечал. Обезумевшее сердце билось в горле так сильно, что мешало дышать. Оказавшись внизу, он пролетел через столовую с гостиной и ворвался в библиотеку. Что-то сбило его с ног и впечатало в стену, выбив дух из груди. Персиваль открыл глаза и увидел налетевшего на него Криденса. Никогда ему не забыть его призрачно-бледного, ненормального, искажённого страхом лица. Персиваль испугался его сильнее, чем крика. — Что случилось? — спросил Персиваль, едва подчинив себе голос. — Криденс, посмотри на меня. Что произошло? Почему ты кричал? Криденс смотрел на него совершенно отупело, совершенно бессмысленно. Он был в шоке. — Мистер Брок… — пробормотал он, смотря на Персиваля невидящим взглядом. Грейвс подхватил его за плечи, испугавшись, что Криденс сейчас потеряет сознание. Но Криденс вдруг выпутался и показал дрожащей рукой куда-то в сторону стеллажей. Персиваль проследил за его жестом, но не увидел ничего, кроме лабиринта высоких книжных шкафов. Не теряя времени, он рванулся туда и огляделся. Он преодолевал стеллаж за стеллажом и на одном из поворотов увидел множество книг, сваленных со своих полок в огромную, достигающую размеров человека кучу. Грейвс сделал шаг по направлению к ней и вдруг почувствовал, как из лёгких у него словно выкачали весь воздух. Рука мистера Брока, безжизненно чёрная, лежала на полу под грудой учебников и справочников. Персиваль едва ли не рухнул рядом с ним, с остервенением откапывая тело старика из завала магической литературы. Книги летели в стеллажи, в стены, разбивались о них с противным звуком рвущейся бумаги. Персиваль чувствовал, как мир перед ним словно бы разлетелся на отдельные составляющие, и все эти части, вроде ощущения пола под ногами, библиотечного запаха, плача Криденса где-то на фоне, все они стали взрываться и пытаться свести его с ума. Он увидел тело и отшатнулся. Рот мистера Брока был приоткрыт, на пол, там, где он лежал, натекла слюна и пара капелек крови. Сломанная трость валялась за его спиной. Но не это заставило Персиваля потерять почву под ногами. Его заставила сделать это потемневшая, разбитая на трещины кожа Олдуса Брока. Не веря, Персиваль отполз назад и ударился спиной о другой стеллаж. Шкаф покачнулся, но не упал, и только какие-то книги посыпались с полок по обе стороны от Грейвса. — Персиваль, — плача, позвал Криденс откуда-то справа. Персиваль не мог даже повернуться к нему, не мог отвести взгляд от распростёртого трупа мистера Брока. Он не хотел ни слушать, ни понимать. Ему казалось, что по нему ползают насекомые, и он безостановочно дёргался от этого ужасного, забирающегося под кожу ощущения. — Пожалуйста, Персиваль… — Иди домой, — сказал он, не узнавая свой голос. — Я не пойду без тебя, Персиваль, пожалуйста… — Иди домой, — повторил Персиваль. — Я сейчас приду. Он смотрел, как туго натянута почерневшая кожа на омертвевшем лице мистера Брока. Потом раздались шаги, частые, торопливые шаги, и Криденс бросился прочь из библиотеки.

***

Ничего не осознавая, сшибая дверные косяки и углы, Персиваль кинулся в свой кабинет. Он бежал, словно за ним гнались адские гончие: ему казалось, остановись он хоть на мгновение, попробуй он хотя бы обернуться назад, и чёрные тени немедленно поглотят его. Открыв ящики письменного стола, он принялся выбрасывать из них письма: яростно, словно ослепший, он раскидывал их в стороны, раскапывая под завалами бумаги единственное, что ему было необходимо. Мысли стучали в его голове; сердце, казалось, билось уже у самого его языка, и стоит ему открыть рот — окровавленный орган просто выпадет наружу. Ему всегда прекрасно удавалось эмоционально отгораживаться от убийств, оставаться холодным на месте преступлений, сохранять трезвость ума и… Драккл бы побрал эту трезвость ума, пусть она идёт в пекло. Пусть всё идёт в пекло, пусть туда катится весь этот мир. Существовал лишь один способ узнать правду. Этот способ ему подсказал ещё Ионеску. Персивалю было плевать, насколько безумным этот способ был, ему даже было всё равно, выживет ли он или хоть кто-нибудь во всей вселенной. Он собирался воспользоваться им, чего бы ему это ни стоило. Вытряхнув всё содержимое из нижнего ящика, Персиваль нашёл тисовую палочку. Пальцы его вцепились в неё, как клещи. Сейчас или никогда. Он толкнул дверь и вышел в коридор. Полоска света вырывалась из-под двери в его спальню. Персиваль распахнул её и увидел Криденса, обнимающего свои колени в кровати. Он поднял к вошедшему свои заплаканные глаза, и стремительнее, чем чувство жалости или сомнения успело бы захватить его, Грейвс взмахнул волшебной палочкой. Ослепительная вспышка голубого сияния вырвалась из её кончика вместе с испуганным криком Криденса. Криденс зажмурился, инстинктивно закрываясь руками от опасности. Что-то вспыхнуло и погасло перед его сомкнутыми веками, и в ту же секунду он услышал треск – ударивший по перепонкам звук хрустнувшего дерева, с которым лопнула в чужой руке волшебная палочка. Когда он открыл глаза, чёрная субстанция всё ещё продолжала окутывать фатальную трещину в её выгоревшей рукояти.