***
…Вечер тянется невыносимо долго. Уснуть Эзра не в состоянии. Сейчас он ощущает себя маленьким жёлтым листком в вихре чувств — сильных, грозных, враждующих друг с другом… И, как бы он ни старался успокоиться, — для него просто нереально забыть о Сабин хотя бы на мгновение. Значит, нужно что-то делать. Он должен поговорить с ней. Пусть привязанности и влюблённость тысячу раз запрещены старым кодексом джедаев; но скрывать свои чувства он больше не может. Да и Орден джедаев канул в небытие ещё вместе с магистром Скайуокером, который нарушил запрет… В душе Эзры загорается глупая надежда. Быть может, они учтут прежний опыт, когда всё закончится и Орден будет воссоздан?.. Эта мысль воодушевляет его настолько, что он немедленно вскакивает с кровати. Может быть, Сабин тоже ещё не спит? Она ведь часто рисует по ночам или включает лава-лампу и мечтает в полумраке… Значит, можно не откладывать разговор: потом будет лишь труднее. …Путь довольно хорошо ему знаком и занимает меньше минуты; но каждая секунда, каждый шаг по коридору отдаётся гулким эхом сердца в ушах. Всё как обычно: дверь слегка приоткрыта, из щели струится мягкий свет лава-лампы, медленно меняя оттенки. Эзра подбирается к двери и тихонько заглядывает внутрь. Однако то, что он видит и слышит, повергает его в такой шок, что он не сразу приходит в себя. Она там не одна.***
…Сабин сидит на кровати, держа в руках лилового плюшевого лот-кота. Зеб обнимает её за плечи; его белоснежная рубашка заправлена в брюки, но верхние пуговицы расстёгнуты. Эзра цепенеет, не зная, как быть, — и не в силах уйти. Всё, что он может сейчас, — лишь смотреть и слушать. Каждая деталь врезается в сознание. Каждое слово. И всё слишком понятно. — …Да ладно тебе! — восклицает ласат. — Шкет уже десятые сны видит, а остальным так вообще наплевать. — А мне вот не наплевать. И вообще, ты… ты лысый, лиловый и страшный, как… как Траун! Она легонько отпихивает Зеба в сторону и смеётся так заразительно, что даже Эзра невольно улыбается. — А по-моему, он ничего, — вставляет тот, отчего Сабин хохочет уже в голос, и игрушка выпадает у неё из рук. — Между прочим, даже Геру очаровал!.. Она там, у имперцев-то, прижилась… Фалкрум рассказывал. Говорит — хочет пожить, наконец, спокойно. — Знаешь, после того кошмара на Рилоте я её не виню. Альянс действительно подло поступил… Сабин прекращает смеяться, и её лицо, осенённое тихой печалью, выглядит совсем юным и невыносимо прекрасным. — Ну вот. А ты — «стра-ашный, стра-ашный…» — Зеб явно пытается вернуть беседу в прежнее русло, отчего Эзре становится вдруг противно и стыдно. Надо уходить. Но уйти он не может, заворожённый красотой Сабин и этим странным разговором. Она задумчиво всматривается в пространство, явно размышляя над каким-то решением, и вскоре поворачивается к Зебу. — Знаешь, — глухо произносит она и расстёгивает «молнию» на кофте, — я готова. Сабин откладывает кофту в сторону и остаётся в длинной белой сорочке на тонких бретелях. Её лицо становится строгим; губы поджаты. Эзра едва не захлебывается от странного чувства, похожего на сострадание, но при этом слишком горького. Ревность?.. — нет, непохоже. Но что же тогда? Ласат явно доволен происходящим. Он смотрит на Сабин глазами победителя; но, по мнению Эзры, тут больше подошло бы совсем иное выражение. Восторг и — непременно — благодарность. Она согласилась провести ночь с ним! Та, за один поцелуй которой Шкет отдал бы всё на свете. Если бы только Зеб ценил это… Если бы… — Расскажи мне, как это у вас, — просит он. — Я сама не всё знаю, если честно — смущённо пожимает плечами Сабин. — Но попробую вспомнить… то, что знаю. Она напряжённо дышит; и Эзра почти физически ощущает, каких усилий ей стоит этот шаг навстречу чужому существу. К чести Зеба, он это тоже видит. — Слушай, — осторожно уточняет он. — Ты точно готова?.. — Я не знаю, — помолчав, произносит Сабин и прячет лицо у него на груди. — Неужто я и вправду страшнее Трауна?.. — грустно усмехается тот. Она поднимает на него глаза и аккуратно проводит рукой по фиолетовой коже ласата. — Нет. Ты хороший. Я правда хочу быть с тобой… Просто мне… мне страшно. — Даже смелые встречаются со страхом, когда им предстоит что-то новое, — произносит тот фразу, которую все они много раз слышали от Кэнана. Сабин ложится в постель, заворачивается в одеяло, прижимается спиной к стене. — Обними меня, Зеб. Пожалуйста. Просто обними. Тот с готовностью выполняет её просьбу. — Мне надо привыкнуть… к тебе. И к тому, что я… — шепчет она и, не найдя слов, затихает. Эзра больше не в силах наблюдать их общение и устремляется прочь. Если бы это был просто грубый флирт со стороны Зеба и односторонние попытки прорваться за заветную грань, то падаван не колеблясь прервал бы их беседу… Но, похоже, Сабин действительно неравнодушна к ласату. Настолько, что эту ночь они проведут вместе. Зайдёт ли их нынешнее общение дальше объятий, и насколько дальше — в сущности, дело не первой важности; самое важное уже произошло. А значит, надежды нет.***
Весь следующий день у Сабин необычайно торжественный вид и таинственный блеск в глазах; но от болезненно-внимательного взгляда Эзры не могут укрыться её рассеянность и припухшие веки. Значит, она плакала. Но что же послужило тому причиной? Что он с ней сделал?!.. Остаток дня Эзра сосредоточенно наблюдает за нею. И всякий раз, когда она как бы невзначай сталкивается в коридорах с Зебом, соприкасаясь с ним рукавами, обмениваясь взглядами… — падаван с трудом подавляет тёмные вихри в душе.***
Сколько времени проходит в таком болезненном угаре — сказать сложно. Помогает — и то лишь слегка — загрузить себя дурной работой до полного утомления. Поэтому Эзра целыми днями следит за порядком и почти неотлучно находится в кухне. Когда там появляются Зеб и Сабин, он уходит — врёт, что не голоден. А после, вернувшись, долго не может отделаться от гнетущих мыслей. Так тянутся долгие, мучительные дни; и конца этой пытке не видно. …Он в очередной раз протирает до блеска рабочие поверхности, когда в кухне появляется Сабин — одна, вопреки обыкновению. Она набирает в большой стакан молочный коктейль, берёт с полки фиолетовую соломинку — последнюю оставшуюся среди жёлтых, салатовых и розовых. Эта деталь особенно болезненна для Эзры; он ещё острее ощущает свою ничтожность и неспособность понять происходящее. Становится совсем тошно, и Тьма уже клубится в животе плотным комком… Тогда он так и не поговорил с Сабин. Не успел. Если же и сейчас он не сделает этого — ему не удержаться в стремлении к Свету. А если он падёт — то первым человеком, который пострадает, наверняка станет именно она. И этот страх заставляет его преодолеть всегдашнюю робость и глупое чувство обиды. — Сабин, — тихо спрашивает он, стараясь не поддаваться ни страсти, ни гневу. — Это ведь правда, что… что Зеб… и ты… — Только сейчас заметил? — она усмехается и ставит стакан на стол. Эзра незаметно выдыхает. Только бы его не унесло. Только бы сохранить равновесие… — Нет, — прямо отвечает он. — Не только сейчас. Я видел вас вместе… тем вечером. Хотел зайти к тебе по одному вопросу, но увидел, что ты не одна, и… и всё понял. — Хм. А что за вопрос-то был? — Уже не актуально, — он собирает все силы, чтобы хоть отчасти убедить в этом себя самого. — А можно тогда ещё один вопрос? Сабин с утомлённым видом прикладывается к соломинке, явно не ожидая от этой беседы ничего приятного. — Валяй. Она теперь даже разговаривает, как он. И, похоже, этим наслаждается. — Ты в последнее время… ну, в общем… часто плачешь. Я это вижу. В сердце вновь поднимается буря. Будь он хоть тысячу раз на стороне Восстания и двести тысяч раз последний ласат в Галактике — но если он смеет обижать её… — Что такого он делает с тобой? Тебе плохо? Больно?.. Откровенность — единственное спасение. На враньё и двуличие его уже не хватит; он сорвётся во Тьму быстрее любого ситха прежних времён. Лучше позор; лучше пусть она видит всю его боль. Ведь он взаправду, от всей души о ней тревожится. Сабин погружается в себя и делает ещё несколько глотков. — Тебе всё равно не понять, — с неохотой роняет она, пожав плечами. — И вообще, тебе вредно об этом разговаривать… падаван. Эзра не спорит. Он лишь надеется услышать то, что утолит его жажду, успокоит его. Что ей хорошо и она счастлива. Пусть и не с ним, — это ведь мелочи. — Да, мне бывает сложно, — тихо добавляет Сабин, — он ведь во многом не такой, как мы… Но я его люблю. И он очень старается для меня. Так что не вижу проблемы. Последняя фраза звучит так, что душит на корню все возможные возражения. Сабин прикрывает глаза и вновь берёт в руки стакан. Эзра глядит на неё; ему по-прежнему сладко и больно одновременно, но это чувство уже не имеет над ним столь сокрушительной власти. Он должен отпустить Сабин навстречу тому, кого она выбрала, — и тем самым сохранить свою любовь, освободив её от гнёта страха. — Прости, — тихо произносит он. — Будь счастлива. — Забей… в смысле, не бери в голову, — улыбается она. — Всё прекрасно. — Хорошо, — улыбается Эзра; и в этот миг его с головой захлёстывает незнакомое, пронзительное ощущение. Сила струится сквозь его сердце чистым серебристым потоком. Это не прекращается, даже когда в кухню заходит Зеб и в своеобычной манере начинает подшучивать над «шкетом». Эзра продолжает протирать столешню, подтрунивая над собой вместе со всеми. Однако, когда работа заканчивается, он вновь встречается со своим страхом. Дело зашло слишком далеко, чтобы покой вернулся после небольшого озарения. Слишком сильна привязанность; слишком больно… Слишком велик риск вновь разозлиться или оторопеть; а это крайне опасно, если ты хоть немного склонен к той стороне Силы. И Эзра спешит покинуть кухню, хотя его просят остаться. — Береги её, — тихо бросает он, проходя мимо Зеба. Собственный голос звучит в ушах Эзры настолько сурово, что ему вновь становится не по себе. Ещё долгие дни борьбы предстоят ему, чтобы по-настоящему отпустить. Или — пополнить число тех, кто когда-то не смог преодолеть себя.