Молчание

Босс смотрит на Пимпа и замолкает — ожидает ответа, которого не слышит. Слышно дыхание — ровное, чуть неритмичное, хриплое, — у него бронхит просто; слышно, как бьется птицей в клетке его сердце, ударяясь о ребра, как о стальные жалящие свободу прутья; слышно машины за окном, слышно мысли, слышно шепот долбанной вселенной — но только не Пимпа. Маска на парне обнажает лишь глаза и губы — у Пимпа появилась тупая привычка закатывать глаза, если Босс нес чушь, или закусывать уголок нижней губы, если он заинтересован в ахинее Босса. — Братишка, ты в порядке? — спрашивает Босс, когда Пимп не отвечает ему неделю, а на все вопросы о самочувствии выставляет средний палец, мол, не в настроении. — В смысле, я не про твой ебанный адский кашель, я про душевное состояние — может, тебя обидел кто или... Но Пимп заходится в кашле, громыхает саднящим горлом, прижимает ко рту белую подушку с диванчика, разрывается, жмурится, и его приступ продолжается минуту, если не больше, и когда хрипы стихают, а Пимп вздыхает и жмурится от боли, он обнаруживает на своем плече теплую мозолистую руку, греющую даже через лямку бронежилета. Пимп стряхивает руку с плеча, лишь на секунду задерживая на ней скользящий бездушный взгляд, швыряет подушку за диван, где она приземляется в вечную пыль, и уходит, по дороге стаскивая маску, ероша волосы и вновь кашляя. Босс не спешит его догонять — в лучшем случае его пошлют нахуй, тем более Босс не спешит его догонять — кажется, Пимпу лучше в одиночестве. Босс поднимается с дивана и заходит за него, поправляя воротник шубы. На подушку падает полосами серый свет, сама подушка в крапинку — Босс поднимает ее и видит брызги крови, крошечные капельки, смешанные со слюной. *** Пимп перестает петь. Он занимается бесполезными делами — мастерингом, вытирает пыль в студии с многочисленных полочек и панелей, бегает в магазин за пивом Боссу — судя по тому времени, на которое он пропадает, он ездит на другой конец страны, — заплетает косички на запасной бороде Босса, жестами показывает Боссу, где он промахивается, не попадает по нотам, а еще Пимп много-много пишет, и когда Босс украдкой пытается урвать хоть строчку из его поэм и романов, то не понимает ни слова — в нем явно умер талантливый врач. — Я, блять, последний раз у тебя спрашиваю, ебанный ты утырок, — злится Босс, когда на очередной нетерпеливый вопрос о самочувствии Пимп пожимает плечами, словно у него спрашивают о совершенно постороннем человеке, — что с тобой? Пимп щекой чувствует белый мех шубы Босса, залпом выпивает три таблетки антибиотика вместо положенной половинки одной и опять задыхается в кашле, пытаясь найти, чем же закрыть рот, и Босс прислоняет к его рту полы белоснежной шубы, вжимая Пимпа в спинку дивана. Шубе — пизда, и Босс понимает это после этого, как Пимп едва ли не силой покидает его невольные своеобразные объятия и уходит в неизвестном направлении. Пимп убегает, кашляя, согнувшись, и Босс смотрит на шубу — на ней красуется огромное темно-красное пятно, сложенное словно из тысячи маленьких капелек. В химчистке непременно, выгнув бровь, косо посмотрят, а дома такую дрянь вывести не просто. Босс тихо матерится, стаскивая шубу с плеч, кладет ее на диван и долго смотрит на пятно. Пимп не приходит в студию еще неделю. *** Пимп и Босс сталкиваются взглядами, взгляд Пимпа холодный, безразличный, устремленный в ноутбук уже двенадцатый час, уставший, замученный, заплаканный, как кажется Боссу. Пимп пьет горячий чай, настолько горячий, что Босс думает, что Пимп решил совершить самоубийство таким хитрым способом. Рядом с Пимпом — чашки, пачки дорогущих бесполезных антибиотиков, шприцы с витаминами — годовой запас наркомана, блять. В доме настолько грязно, что морщится даже Босс. Пимп даже не приветствует его — просто поднимает глаза, когда Босс с запасными ключами заявляется к нему домой в полтретьего ночи, хотя даже взгляд от Пимпа стал для Босса наивысшим проявлением внимания. Босс отодвигает носком кроссовка скомканные салфетки на полу, садится на диван и пьет пиво. Слышен меланхоличный стук пальцев по клавишам, редкий затяжной кашель, за которым Босс слышит адское утробное рычание, слышен шум машин и дыхание — тяжелое и хриплое. — Скажи хоть слово, — просит Босс, его голос внезапно меняется на какой-то слишком нежный, и Босс сам пытается откашляться. — Я не слышу тебя неделями. Ты, блять, даже не понимаешь, как пугаешь всех, Пимп. Ты ведешь себя, как ребенок, особенно по отношению к своему здоровью. Сходи к врачу, блять, сходи, хватит пить эти ебучие аскорбинки, блять, они не помогают! И Босс к хуям сметает все со стола, чудом не зацепив ноутбук, затем едва ли не в истерике начинает топтать все, что свалил. Под его подошвами хрустят шприцы на пару кубов, шелестят блистеры таблеток, слышится звон разбитых фаянсовых чашек. Босс просыпается лишь после того, как рука Пимпа слабо перехватывает его запястье. — Хватит, — фыркает Пимп, затем убирает руку и продолжает меланхолично постукивать пальцами по клавиатуре и покашливать. В ауте Босс садится обратно на диван, наблюдая со стороны за тем беспорядком что он учинил в и без этого загаженной квартире, перекручивает в голове едва ли не забытый голос Пимпа. — Что, блять, с тобой, братишка, скажи, блять, просто скажи, я сорвусь с места и побегу на помощь, — Босс швыряет пустую банку пива в угол и садится на подлокотник. — Ты же понимаешь, ты же все понимаешь. Твоя болезнь — чем бы она не была, — она погубит тебя, и ты умрешь, но ты мой друг, и я не могу этого допустить. Скажи, только скажи, и мы махнем хоть куда, лишь бы вылечить тебя. Пимп смотрит на Босса, долго, не моргая, время застывает вокруг, твердея, и даже маятник ебучих древних часов перестает отсчитывать минуты каждый час. Пимп переводит взгляд обратно на монитор и больше не произносит ни слова. *** От Пимпа долго нет вестей. Телефон молчит, другой конец провода настойчиво твердит, что «телефон абонента отключен или находится вне зоны действия сети», и Боссу так хочется разъебать телефон о стену, что только желание снова позвонить держит его. Казалось бы — Пимп давно сдох в своей квартире от передозировки этими аскорбинками, и ради приличия стоило бы проверить хотя бы — разложился ли его труп или нет, но Босс понимает, что зациклился, когда внезапно осознает, что «долго» это тридцать часов, семнадцать минут и пятьдесят одна секунда. Пятьдесят две. Пятьдесят три. Босс бросает все и летит на квартиру Пимпа. Выбивает с ноги трижды ебанную дверь с ее ржавыми хлипкими замками — Пимп ее даже не запирал, находит его лежащим на диване без сознания. Теплые пальцы Босса ползут по холодной белой коже Пимпа, когда он разрывает на нем олимпийку и футболку, Босс в ужасе, тихом немом крике отшатывается от бездыханного тела, когда видит темно-зеленые шипы в окружении разорванной груди Пимпа, когда на его глазах расцветает огромная сочная алая роза, блестящая от крови. Он все понял. Но было уже слишком поздно.