Падай, ты убит

— Эй, спорим, я попаду в нее отсюда? — тощий черноволосый мальчишка щурился на ярком солнце и показывал рукой на кошку, дрыхнущую на балконе гасиенды. — Неа, не попадешь, — ответил его друг, даже не оборачиваясь. Этот был повыше ростом и поспокойней. — А спорим? — первый улыбнулся, продемонстрировав дырку на месте переднего зуба. — С тобой спорить — только время терять, — рассудительно произнес второй и перелистнул страницу книги. — Ты просто сам никогда не попадешь, вот поэтому и спорить не хочешь! — Да я! — второй оторвался от книги и возмущенно уставился на первого. — Ну так что, спорим? Рррррафаэль? — Ах ты! Первый увернулся от книги, кинутой в него другом, и показал язык. — Ррррафаэээээль, Рррраффффааааэээль! — Диего! Книга уже валялась внизу, а больше на крыше не было ничего, что можно кинуть в этого поганца. Опять дразнит по имени! А ведь обещал! Друг называется. Рафаэль фыркнул и, скрестив руки на груди, уселся спиной к Диего. Горячая от солнца крыша была не лучшим местом для чтения или споров, но зато это было единственное место, где взрослые не могли им помешать. Потому что даже в десятилетнем возрасте — ты наследник. Точка. Этим все сказано. — Эй, Рафаээль! Рафаэль! — Мы с вами больше не друзья, сеньор де ла Вега. Помнится, не далее как вчера вы клялись больше никогда не дразнить меня по имени. Поэтому обращайтесь ко мне как должно — сеньор Монтеро. — Эй, Рафаэль, ну что ты как девчонка? — Я — девчонка?! Вся невозмутимость мигом слетела, и мальчишки покатились по крыше, старательно мутузя друг друга. Они лягались, кусались, рычали, а под конец де ла Вега применил нечестный прием — начал щекотать противника. Неприступная крепость Монтеро сдалась под натиском смеха, и гордый победитель уселся на грудь побежденного. — Я победил! — Ты нечестно победил. Такая победа не считается, — пробурчал Рафаэль. — Как это? Папа говорит, что победа — всегда победа! — Диего широко улыбнулся. — Ну да... — Монтеро усмехнулся. — Именно поэтому он теперь и губернатор. Это был нечестный удар. Рамон де ла Вега стал губернатором совсем недавно и неожиданно, хотя все прочили на этот пост Рафаэля Монтеро-старшего. Диего зло посмотрел на Рафаэля. — А еще он говорит, что бить в спину — это подло. — Когда это я бил в спину? — Монтеро говорил, стараясь отвлечь Диего от своих движений. На самом деле он незаметно пытался взять в руку кусок черепицы. — Вчера! — Что? — Память у тебя девичья... — Диего поморщился и сплюнул на крышу — Ладно, сдаешься? — Нет. — Чтобы Монтеро сдался этому... — Ну и лежи дальше. Ох черт, кошка! Диего вскочил с Рафаэля и лихорадочно заозирался. Монтеро медленно сел и обернулся. Кошка действительно проснулась и уходила с балкона, лишая возможности устроить спор. Рафаэль все-таки ухватил тот самый кусок черепицы и швырнул в кошку. — Мазила! — не преминул прокомментировать Диего. Монтеро, конечно, не попал в животное, зато попал в окно. Кошка мяукнула и, спрыгнув с перил, исчезла в полутьме дома. А вот за разбитым стеклом проявилось лицо сеньора Маркеса, владетеля кошки... и гасьенды, в которой та кошка жила. — Мерррзавцы! Отлуплю! — Сначала поймай! — Диего оглушительно свистнул сквозь дырку от зуба, и они с Рафаэлем побежали. С крыши пристройки, на которой они до этого сидели, спрыгнули вниз, на ящики, и потом юркнули в щель между домами. Конечно, сеньор Маркес отстал от них на первом же повороте, но они не бросили бежать то тех пор, пока не закололо в боку. — Уххх... — Ага. — Слушай, так чего ты в нее черепицей кидал-то? — Поинтересовался Диего, когда они отдышались. — Ну так спор... Де ла Вега расхохотался. — Ты чего, и впрямь решил, что я в кошку камнями кидаться буду? Ну дурааак. — Ты... Ты! Я вызываю вас на дуэль, сеньор де ла Вега! — Ваш вызов принят, сеньор Монтеро! Но дуэль не началась до тех пор, пока оба не отыскали подходящие прутья, долженствующие изображать шпаги. На самом деле, их уже учили обращаться с оружием, но, естественно, даже тренировочные шпаги им еще никто не разрешал носить с собой. Поэтому приходилось обходиться прутьями. И почти каждая драка теперь заканчивалась дуэлью. Но пока искали оружие, задор прошел, и просто так махаться прутиками, без оскорблений, было неинтересно. Рафаэль вяло отбивался и думал о том, что хотя в драке Диего сильнее его, но фехтовать умеет плохо. Да и учиться не хочет. Тем удивительнее оказался конец прута, упершийся в солнечное сплетение. Диего смотрел на него и не улыбался. — Я победил. Падай, ты убит. И Рафаэль не стал оспаривать и возмущаться, как это каждый раз делал Диего, проигрывая. Он упал на спину, раскинув руки. И томительно-долго лежал, молча смотря в небо. А потом небо заслонили голубые глаза. — Эй, Рафаэль! Хватит придуриваться! Еще раз деремся? И Монтеро не осталось ничего другого как кивнуть. *** Восемнадцать лет — прекрасный возраст. Так твердили сегодня все — старики в одежде по моде прошлого века, взрослые гости — те, которые полвечера говорили о политике, а вторую половину прятались в саду и по углам, среди бархатных штор. Так твердили даже ровесники. Те, кто поздравляли Рафаэля искренней всего. А он — ненавидел собственный возраст. — Ты уже мужчина, — сказал отец утром и хлопнул его по плечу. — Еще лет пять, и нужно будет жениться, а пока — гуляй, сынок. "Гуляй". Губы скривились в усмешке. Он, конечно, последовал мудрому совету — танцевал с дочерями соседей, говорил комплименты. Но не из-за их взглядов сжималось сердце. Не от светлой или смуглой кожи в вырезах платьев. Не от улыбок, прикрытых веерами. И именно это было страшнее всего. Рафаэль зашел в комнату и тихо закрыл за собой дверь, хотя хотелось грохнуть ею со всей силы. Улыбка примерзла к губам. Да, у него отличный день рождения, да, все хорошо, да... провалитесь вы пропадом! Он сорвал с шеи платок, скинул сюртук, расстегнул пуговицы жилета и упал на кровать. В окно заглядывала луна, но на душе светлее не становилось. Чертов день рождения. Когда говорят одно, а думают другое, когда все эти девки выпячивают грудь и надеются, что он затащит их в кровать, а на следующее утро придется идти под венец. Служанки — честнее. У них просто горит кровь, так же как у него сейчас. Но женщины не утоляют жажду. Просто приносят облегчение, ненадолго. А потом снова, и снова, и снова. Тянет к запретному, тянет туда, где нельзя. Да еще и гости эти — бархатные шторы, полумрак сада. Все это мало что скрывает — и в темноте белеют женские груди и бедра, и чуть хуже различимы, но оттого и более привлекательны — мужские ляжки. Мерные движения, женские вздохи, влажные звуки. Шлепки. А тянет совсем не к женским прелестям. Тянет подойти и провести рукой по влажной от пота мужской спине, по голой коже ягодиц, по ложбинке, в которую стекают невидимые сейчас в темноте капли пота. Завести руку между ног и погладить там, ощущая ложащиеся в ладонь яички. Потом прижаться сзади самому и.... Рафаэль зарычал. Опять! — Что это ты в темноте рычишь? Я уж подумал, что не вовремя. — Ты всегда не вовремя, де ла Вега. И что, двери придуманы не для тебя? — Монтеро привстал на локте. — Ну, учитывая, что на этот великолепный праздник меня не пригласили, а я все-таки хотел подарить тебе подарок, то да, сегодня двери не для меня. Де ла Вега спрыгнул с подоконника, на котором стоял, и прошел в комнату, к кровати. Судя по чуть покачивающейся походке и слишком ровной речи, Диего был пьян. Рафаэль сумел в этом убедиться буквально через минуту, когда де ла Вега улегся на его кровать и, подперев голову кулаком, широко улыбнулся. — Ты что, выпил бочку вина? — Ну, бочку-не бочку, а достаточно... Влажное, пахнущее вином дыхание оседало на коже, и Рафаэль отшатнулся. Слишком близко. — Куда? — Де ла Вега навалился на него сверху, лишая возможности двигаться. — Мы еще не договорили. — О чем? И слезь с меня, неудобно. Горячее тело придавливало к кровати, дышать становилось все труднее, и если Диего чуть сдвинется, то поймет, насколько Рафаэлю неудобно. И где. — Ну, во-первых... не дергайся, — Диего крепче вцепился в Рафаэля и залез на него полностью, фиксируя и ноги. Монтеро покраснел и рванулся еще сильнее. — Да прекрати ты! Все равно не удерешь. Так что лежи, я сильнее. Де ла Вега всегда был сильнее. И пусть в фехтовании он по прежнему уступал Рафаэлю, но рискнуть и сойтись с ним в обычной драке, на кулаках, Монтеро уже не рискнул бы. Рафаэль выдохнул и расслабился. — Отлично. Теперь ты меня слушаешь? — Ты ворвался в мой дом, удерживаешь в кровати и не даешь вырваться, ну конечно, я тебя слушаю, — прошипел Монтеро сквозь зубы. — Ну, тогда... во-первых, я хотел сказать, что это некрасиво — не приглашать лучшего друга на день рождения. Пусть наши отцы терпеть друг друга не могут, но это не должно к нам относиться. Согласен? У Рафаэля было что сказать и про то, что враждуют не только родители, и что это не дружба, а скорее соперничество, и... но если он начнет все это высказывать, Диего не успокоится и до утра. А до утра в одной кровати с ним Рафаэлю не выдержать. Так что он устало выдохнул и сказал: — Да. — Хммм. Ну ладно, поверю, — Диего улыбнулся. — Стоило бы, конечно, заставить тебя извиниться за это, ну ладно. Теперь во-вторых. Я принес тебе подарок. — Да? — Да. Диего еще раз улыбнулся и поднялся повыше, чтобы достать подарок. И оба замерли. Потому что теперь в бедро Диего упиралось что-то твердое... и горячее даже сквозь несколько слоев ткани. Наверное, это стоило свести к результатам выпивки и вечера, где было так много прекрасных сеньорит, но Рафаэль покраснел и рванулся, выдав себя. Диего снова его перехватил и пригвоздил к кровати. На этот раз не так осторожно, как до того. — Это не... — Молчи. Они замерли на миг. Равновесие в горах, когда каждое слово может вызвать обвал. Равновесие, которое, как всегда, нарушил Диего. Он выпустил из захвата левую руку Рафаэля и осторожно, едва касаясь пальцами, провел линию к плечу. Монтеро лежал замерев, не решаясь хоть что-то сделать. Диего улыбнулся и так же осторожно коснулся губами кожи в расстегнутом вороте рубашки. Рафаэль сглотнул. Биение крови участилось, словно Рафаэль снова ввязался в дуэль с тремя соперниками. Но Диего был один, вернее, он был единственным, кто стоил троих. И как же он был осторожен. Словно боялся спугнуть. Мелкие пуговицы рубашки тяжело было расстегивать одной рукой, но он не спешил освобождать от хватки правое запястье Рафаэля. Только целовал его в шею. Сначала легко, потом чуть прихватывая губами и посылая волну дрожи по телу. Когда рубашка наконец была расстегнута, рука Диего прошлась по груди Рафаэля, задевая соски. Монтеро беззвучно выдохнул в воздух. — Что ты сказал? — Диеего... Де ла Вега не стал говорить больше, только, наконец, освободил руку Рафаэля и принялся расстегивать пуговицы на его бриджах. Монтеро молча смотрел, не помогая и не мешая. Да он и не мог ничего сделать. Все его существо сосредоточилась в нескольких точках. Там, где тела касались пальцы Диего, вспыхивали угли, обжигали и тлели, еще горячее было внизу, где под слоями ткани ждал прикосновений возбужденный член. Но сильнее всего почему-то горело в груди. В солнечном сплетении. Этот жар нельзя было утолить присокновениями, да Рафаэль и не пытался. Он просто смотрел. Когда Диего расстегнул все, что расстегивалось, развязал все, что развязывалось и дернул бриджи с кальсонами вниз, Рафаэль застонал и закрыл глаза. Ему казалось, что он весь теперь объят огнем. Губы пересохли и он их облизал, в безотчетной попытке облегчить жар. И именно в этот момент пальцы Диего коснулись его члена, размазывая выделившуюся влагу. Монтеро распахнул глаза. Диего смотрел на него, и во взгляде этом плясали все демоны ада. Там была жажда, желание и торжество. Де ла Вега наклонил голову, пряча взгляд, и, чуть съехав в сторону по кровати, провел языком по головке члена Рафаэля. Когда он снова поднял взгляд, в нем была насмешка и нежность. Но этого Рафаэль уже не видел, он лежал, судорожно комкая в пальцах простыню и зажмурившись. Диего потерся небритой щекой о его член, вызвав тихое ругательство Рафаэля и стон. А потом взял в рот, обхватывая губами ствол, стараясь не коснуться зубами. Де ла Вега опустился на локти, стараясь вобрать еще глубже, и вызвав очередной стон. Почти крик. Рафаэль был уже на грани, и хватило нескольких движений, чтобы он кончил. Диего едва успел отстраниться, и сперма залила лишь рукав рубашки, да попала на щеку. Он сел, игнорируя собственное возбуждение, которое пока не получило разрядки. И что-то темное горело в его светлых глазах. Что-то такое, чему не стоило давать власти. Он навис над Рафаэлем и провел ладонью по его щеке. — С днем рождения, Ра.... — но договорить он не успел, потому что Монтеро притянул его к себе, яростно целуя. *** Косые солнечные лучи пробивались через щели в крыше. Пыль и сенная труха, поднятая в воздух их борьбой, оседала на коже и скрипела на зубах. Тяжелое дыхание и взгляды — глаза в глаза. Ни один не собирался уступать. Шпаги оказались погребены где-то под слоем сена, усыпавшего пол. — Ну, пришел в себя? — прорычал Диего, прижимая Рафаэля к полу. Монтеро только яростно сверкал глазами. Боль в вывернутой руке заставляла просить пощады, а гордость — молчать. Они всегда находили повод для драки. — Ну? Рафаэль только оскалился и сплюнул. Диего заломил ему локоть, заставляя выгнуться еще сильнее. — Какого черта, Рафаэль? — Не твое дело. — Не мое? Бешенство застило глаза. С Монтеро всегда было так — взять его не ломая было невозможно. Нежности он не понимал. Диего мог нежничать с девчонками-служанками, с благородными доньями за закрытыми дверями их балконов. Но с Монтеро так не получалось. Стоило встретить угольно-черный взгляд, и все женщины вылетали из головы. Только пожар в крови — от одного взгляда. Когда их дружба превратилось в это? В выкручивание рук, сорванные украдкой поцелуи со вкусом крови. Поединки, всегда заканчивающиеся одинаково. Сражение переходило в постель. И, если честно, Диего не был этому рад. Может быть, ему и хотелось — довериться, почувствовать себя на равных, но Рафаэль не давал. И не давался. С каждым разом становилось все сложнее — поймать, скрутить, согнуть. Диего порой чувствовал себя насильником. И не сказать, что это ему не нравилось — в процессе. Потом он приходил в себя и просыпалась совесть. Но всегда наступал момент, когда Рафаэль сдавался и сам отвечал на поцелуи, движения, ласки. Кожа горела от каждого взгляда и прикосновения, именно тогда оставались синяки и укусы — позволил, сам позволил. Тогда Рафаэль разводил колени, прогибался, двигался в такт, рычал и выстанывал его имя так, как никто другой. Но сегодня — все было слишком. Ярость подкатывала под горло — Монтеро собирался уехать в Испанию, в университет, но ни словом не обмолвился об этом Диего. Де ла Вега узнал об этом случайно, за день, Монтеро должен был отплыть уже завтра. — Значит, мы уже не друзья? Или другу знать о твоем отъезде не полагается? — Друзья? Монтеро полыхнул взглядом из-под темных ресниц. И снова попытался вывернуться. И Диего сорвался. Черная волна гнева и ярости окатила изнутри. Он дернул Рафаэля к себе, заставляя выгнуться еще сильнее. Монтеро все-таки застонал от боли и снова оскалил зубы. Диего прижался губами к его горлу, прихватил кожу, оставлля засос, отвлекая. Ремень, на котором до этого висели пистолеты, плотно охватил запястья Монтеро. Рафаэль дернулся, и Диего отпустил его. Руки Монтеро были крепко связаны. Никуда не денется. — Благородный сеньор де ла Вега, видел бы тебя твой отец... Или та девчонка. Эсперанса, кажется? Диего замер. Эсперансе Кастильо было пятнадцать лет. И девушки прекрасней ее Диего де ла Вега никогда еще не видел. Но это же не значит... — Эсперанса? Рафаэль приподнялся, опираясь на плечо и тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от соломы, запутавшейся в темных волосах. — Ну, та влюбленная девчонка. Посмотрела бы она сейчас на своего рыцаря. Губы Монтеро кривились, он готов был еще плюнуть ядом. Но тело его предавало. — В кого влюбленная? — уточнил Диего по-хозяйски кладя руку на член Рафаэля. Монтеро судорожно вздохнул, словно только что обнаружив, как желает своего соперника и друга. — Кого ты ревнуешь, Ррафаэль? — тихо прошептал де ла Вега, расстегивая пуговицы на бриджах Монтеро. — Меня? Ее? Рафаэль закрыл глаза, отводя взгляд, и хрипло выдохнул, когда кожи коснулись пальцы Диего. Туго связанные руки не давали возможности драться или обнимать, но ему и этого было достаточно. Диего провел пальцами по его шее медленно, осторожно, чувствуя, как ярость утихает, и начал развязывать щегольской шелковый платок Рафаэля. Монтеро вздрагивал под его прикосновениями, тянулся, но не открывал глаз. Он снова сдался. В последний раз? — На сколько ты уезжаешь? — Не знаю. Несколько лет. Но, думаю, ты найдешь, кем утешиться, — Рафаэль открыл глаза и прищурился. — Или любимый папочка найдет тебе невесту. Диего опрокинул Монтеро в сено и наклонился над ним. — Почему ты не можешь нормально, а? Почему, черт бы тебя драл! — Так дери. Черные глаза стали еще темнее, а Диего, наконец, понял. Он замер на мгновение, разглядывая Монтеро. Тот лежал почти на боку, стараясь не опираться на связанные сзади руки. Взъерошенные волосы, яркие губы, кровь на шее от слишком сильного укуса, измятый и полуразвязанный шейный платок, застегнутая на все пуговицы рубашка, темный от прилива крови, почти прижимающийся к животу член, опущенные чуть ниже колен бриджи и кальсоны. Де ла Вега усмехнулся и, приподняв рубашку Рафаэля, начал целовать его в живот. Монтеро тихо застонал сквозь прикушенные губы, но откатиться даже не попытался. — Почему тебя, для того чтобы любить, нужно обязательно связать, а? — Потому что тебе это тоже нужно, — тихий шепот заставил поднять голову. — С кем еще ты можешь себе позволить быть собой? Со служанками? С замужними сеньорами? С кем там? С Маритой? С Исабель? С... Рафаэль шептал, перечисляя имена его любовниц, и смотрел на Диего, который гладил его по бедру, потом по ягодицам. -... с Эсперансой? И вот на этом имени Диего резко ввел в него два пальца. Рафаэль захлебнулся воздухом и замолчал. Диего медленно двигал рукой. Чертов Монтеро готовился. Он знал, что Диего будет в гневе, он знал, что будет драка, а потом... Этот тощий мерзавец вcе предусмотрел. Кроме гнева Диего. Де ла Вега перевернул его живот. Молча разделся и аккуратно сложил собственную одежду. Вытянул тонкую соломинку и провел ею по коже Рафаэля. Под коленкой на левой ноге, выше, по внутренней поверхности бедра, между ягодицами, по мошонке. Рафаэль вздрагивал от каждого щекотного прикосновения, и наконец, не выдержав, прошептал: — Диего... Де ла Вега молчал. Отбросив соломинку, он стянул шелковый платок с шеи Монтеро. В этот раз гнев был холодным и очень рассудочным. — Ты говоришь, что мне это нужно? Рафаэль вздрогнул всем телом, когда Диего спокойно обвязал платок вокруг его шеи и чуть потянул. — Ты настолько мне доверяешь? Диего уперся рукой в спину Рафаэля, заставляя его прижаться грудью к сену, а другой потянул два конца платка на себя. В сознании было очень ясно — впервые за все это время. Рафаэль молчал. Он не издал ни звука, когда Диего вошел в него. Грубо, резко, не заботясь ни о чем. Шелк скользил в пальцах, член скользил в теле, то погружаясь полностью, то почти выходя. Жарко, скользко, тесно. Ясность исчезла и затуманился взгляд. Стянутые ремнем запястья, шрам на бедре — это когда на них напали бандиты и Диего не успел прикрыть ему спину; короткие темные волосы, влажные на затылке. Диего наклонился, расслабляя хватку на платке, начал целовать плечи, продолжая вбиваться в горячее тело. Шуршало сено, Рафаэль жадно глотал воздух и стонал, выгибался и подмахивал. Дрожал. — Еще? — Что? — Платок. Диего накрутил шелк на запястье и выпрямился, потянул на себя, придерживая за бедро. Рафаэль выгнулся и захрипел. Покорный, связанный, подчиненный. Весь во власти Диего. Весь принадлежащий ему. Де ла Вега участил движения, держа и натягивая только платок. Сено под коленями кололось, Рафаэль весь сжимался изнутри, хрипел и раздвигал ноги шире. В сарае было слышно только их дыхание, звуки шлепков, хруст сена. Наконец Диего кончил и, потянув платок в последний раз, рухнул на мокрую от пота спину Рафаэля. Перед глазами было темно. Рафаэль под ним не шевелился. Диего вздрогнул, приподнялся, перекатил Рафаэля на бок. На шее Монтеро осталась черно-фиолетовая полоса, губы были синими и он, кажется, не дышал. Диего отшвырнул в сторону чертов платок и попытался перевернуть Рафаэля на спину. Помешали все еще связанные ремнем руки. Колено соскользнуло по влажному от спермы сену, и Диего почти упал на Рафаэля. Монтеро судорожно вздохнул, закашлялся и открыл глаза. — Это... — Рафаэль? Монтеро улыбнулся ему все еще синими губами и прошептал: — Диего... Диего наклонился и поцеловал его. — Руки развяжи, а? — Сейчас. На запястьях тоже остались темные следы от ремня, но Рафаэль не дал их долго разглядывать. Он обнял Диего — впервые за все это время, сам — и улыбнулся той самой улыбкой из детства, которую Диего в нем так любил. — Эй, де ла Вега, с днем рождения. — Это твой подарок на мое двадцатипятилетие? — Диего криво усмехнулся. — Скажешь, тебе не понравилось? — Рафаэль провел пальцами по скуле Диего и ухватил его за подбородок. — Только не ври. — Я не могу тебе врать. На некоторое время в сарае не было слышно ничего, кроме шуршания сена и звуков поцелуя. Потом Рафаэль оторвался от его губ и прошептал: — Я вернусь... и мы повторим. И не вздумай жениться. *** Океан на горизонте сливался с небом в странную невесомую светло-голубую дымку. Такого же чистого и прозрачного цвета, как глаза Диего. Рафаэль опустил взгляд. Пальцы были стиснуты на перилах фальшборта. Пять лет прошло, а он все не может забыть. И хочет ли? Рафаэль горько улыбнулся. Все это время — письма каждую неделю. Словно обязанность, словно долг, который нельзя не выполнить. Дуэли и вечеринки, встречи с влиятельными людьми, деньги, презенты, объятия шлюх. И письма — в которых красоты Испании и ложь. А в ответ — урожаи и набеги бандитов, цены на ткани... и ни слова о дружбе или любви. Переписка, насквозь пронизанная ложью. Только в последнем письме — правда. О смерти отца. Рафаэль сильнее сжал дерево под пальцами. Ничего, есть время и есть сила, чтобы исправить все, что случилось. В Калифорнию едет ее новый губернатор, Рафаэль Монтеро. Он не забудет, на что пришлось пойти, чтобы добиться этой должности. Но зато теперь — все будет правильно, все будет так, как нужно... и через две недели он встретится с Диего. Сердце вновь засбоило и во рту пересохло. Чертов штиль. — Человек за бортом! Голос марсового сбил с мысли. Недалеко от корабля на волнах покачивался плот, на котором были люди. Но вот в каком состоянии они там находились, сказать было сложно, слишком далеко. Да и ветра не было, чтобы подойти к ним на корабле. Рафаэль поднялся на мостик. Капитан молча стоял рядом с рулевым и не собирался отдавать никаких приказов. — Сеньор капитан, мы не будем их подбирать? — Вы так хотите полюбоваться на мертвецов, сеньор Монтеро? — А вы так уверены, что они мертвы? Несколько минут они мерились взглядами, а потом капитан, хрипло рассмеявшись, скомандовал: — Спустить шлюпку! Лопес, Мартинес — на весла. А вам, сеньор Монтеро — почетная должность рулевого. И не тащите сюда мертвецов. Рафаэль только поклонился. В конце концов, хоть какое-то действие сейчас предпочтительней, чем пустые размышления о прошлом и будущем. Весла вспенивали воду, и шлюпка летела по волнам, приближаясь к плоту. Но увидев тех, кто на нем лежал, Рафаэль пожалел, что предложил капитану проявить милосердие. На плоту лежали два вздувшихся полуобглоданных трупа. И... на ближнем крае мальчишка, по виду умерший совсем недавно. Выгоревшие на солнце волосы были измазаны кровью, и бурые потеки застыли на загорелом лице. — Пресвятая Дева! Лопес перекрестился. — Спаси и помилуй.... — Мартинес отвел взгляд от плота и посмотрел на Рафаэля. — Сеньор Монтеро, давайте обратно, а? Рафаэль открыл было рот, чтобы скомандовать возвращение, да так и замер. Потому что мальчишка открыл глаза. Светло-голубой, бессмысленный взгляд полоснул по сердцу. — Идем к плоту. Мальчишка еще живой. Ступая по разъезжающимся под ногами доскам, Рафаэль не мог бы сказать, зачем он это делает. Милосердие? Чушь! Но подхватив тощее тело, Рафаэль едва его не выронил. Мальчишка потерял сознание и выпустил из рук полуобглоданную кость с обрывками темного мяса. Монтеро едва не стошнило. Благими намерениями выстлана дорога в ад. Монтеро всегда знал об этом. Но то, что именно это спасение станет первым шагом в бездну, он и предположить не мог. Харрисон, а именно так звали спасенного, пришел в себя на третий день. Он плохо говорил по-испански, но выздоравливал очень быстро. И не отцеплялся от Монтеро. Ходил за ним хвостом, следил бледным взглядом серых глаз — и с чего Рафаэлю они показались голубыми? Если бы позволили, он, может быть, и спал бы под его дверью. А Рафаэля передергивало. Лопес и Мартинес языков своих не придерживали, и вся команда знала, что эта бледная выгоревшая моль не брезгует человечинкой. И шептались, что следующей своей целью пацан выбрал Монтеро. Рафаэль старался не обращать внимания, тем более мальчишка не был навязчив. Он просто смотрел. Пока не перешел к действиям. Рафаэль проснулся от влажных прикосновений к члену. Выгоревшие до белизны пряди щекотали живот, а парень — мальчишка? Господи, да ему четырнадцать-то есть? — облизывал вялый член Монтеро. Рафаэль вспомнил вымазанный бурой кровью рот и дернул за светлые волосы. — Ты что делаешь? — Благодарность... Белесые глаза смотрели холодно, в них не было ни искры желания, ни удовольствия. — Прекрати. Монтеро оттолкнул мальчишку. — Тогда как? Служба? Тихий хриплый голос пугал почти так же, как рыбий взгляд. — Н-ни... — голос позорно сорвался. — Ничего не нужно. — Нельзя. За жизнь. Тело? Служба? — мальчишка опять спрашивал, не поднимаясь с пола. — Если действительно хочешь отдать долг, не попадайся мне больше на глаза!! Пошел вон! — Хорошо. Еще встретимся. Мальчишка скрылся за дверью, а Монтеро нервно оделся. Сердце бухало в груди, страх точил когти.... Но впервые за пять лет ночь не была посвящена размышлениям о де ла Веге. А наутро мальчишка исчез. И не появлялся все те три дня, что им оставалось плыть до Нового Света. И Монтеро был этому даже рад. До тех пор, пока не сошел на твердую землю и не встретил в толпе у причала знакомый рыбий взгляд. А за спиной громким шепотом забормотал молитву Лопес. Миг — и наваждение исчезло. Но странный осадок остался. *** Вино горчило на губах. Не так он представлял себе это возвращение. Совсем не так. Ветер шевелил листву, кружевная, словно мантилья, тень ложилась на землю. Рафаэль прикрыл глаза. Теперь он дома, в саду той гасиенды, где вырос, где играл мальчишкой. И на это дерево они с Диего залезали по десять раз на дню, а слуга искал их и угрожал выдрать... Следующий глоток отдал такой горечью, что захотелось сплюнуть. Де ла Вега. Он приветствовал нового губернатора Калифорнии, как и все благородные доны. Улыбался. Но взглядом так и не встретился. И Рафаэль чувствовал себя обманутым. Зачем он вернулся? Ради поста? О да, конечно. Деньги и власть, это главное в его мире. Но деньги и власть — ничто без того, с кем можно соперничать, без того, кого можно любить. Монтеро выругался и направился к конюшням. Он хорошо умел выжидать нужный момент, он научился этому в мутных водах испанской политики. Там — если ты слишком поспешишь, то пойдешь на дно со вскрытым брюхом. Но почему же здесь, в Калифорнии, он потерял всякий разум и терпение? Только ли оттого, что до гасиенды де ла Вега — полчаса неспешной рыси? А если галопом — так и вовсе пятнадцать минут. Остановив коня на пригорке, Монтеро спешился и прижался лбом к горячей конской шее. Не стоило спешить, как на пожар. Мчаться сломя голову к Диего можно было в детстве, или в юности... Но не сейчас. Ведь у всех, кто живет на этой земле, есть глаза и языки. Всех не ослепишь и не сделаешь немыми. И пойдут гулять слухи, что губернатор по какой-то надобности мчался к сеньору де ла Веге. Что это, интересно, за надобность такая была... Оставшийся путь Рафаэль проехал медленно, глядя по сторонам и чуть ли не вслушиваясь в пение птиц. Правда, он не мог сказать, изменилась ли дорога за прошедшие годы. Он ее попросту не видел. В просвете между деревьев появился дом, и Рафаэль еще раз остановил коня. Руки предательски дрожали. — Дьявол! И, словно поминание нечистого помогло, стало легче. Рафаэль пришпорил коня, и во двор въезжал уже уверенный в себе сеньор Монтеро. Рафаэль отдал поводья коня конюху и направился в дом. — Сеньор, сеньор! Запыхавшийся слуга бежал за ним. — Рафаэль Монтеро к Диего де ла Вега. — Ох, сейчас, сеньор де ла Вега в саду, не изволите подождать в гостиной? Я провожу вас и... — Не нужно. Я знаю, где она находится. В гостиной ничего не изменилось. Те же шторы, та же мебель... так же распахнутые в сад двери. Ждать еще десять минут, пока слуга найдет Диего, было совершенно невозможно. Рафаэль вышел из гостиной и спустился по нагретым солнцем ступеням, по тем самым, к которых сбегал босыми ногами в детстве. А вот сад изменился. Он, кажется, зарос еще больше. Воздух казался настоем на горячих травах и цветах. Когда-то они рискнули заняться любовью в этом самом саду, в беседке, заросшей диким виноградом. Так же звенели цикады, и солнце плавило зеленые листья. Монтеро шел, и воспоминания обрушивались на него с каждым шагом. Тень от листвы, вьющиеся побеги, распущенные волосы Диего. Да ла Вега был неожиданно нежен тогда. А Рафаэль терялся в этой нежности и прикосновениях. — Диего! Женский возглас заставил его замереть на месте. — Что? — Прекращай, нас могут увидеть! — Пусть смотрят и завидуют, ни у кого нет такой женщины, как у меня. — Ты гордец. Тихий женский смех и звуки поцелуев. Сквозь зеленые листья винограда ничего нельзя было увидеть, но Рафаэль узнал голоса. Узнал обоих. Горло перехватило, в глазах потемнело, и чтобы сделать вдох, ему потребовалось несколько попыток. — Я — нет. Эспер-ранса-Эспер-анса...Ты знаешь, я подарил бы тебе всю Калифорнию, если б мог. — А себя? Ответа Рафаэль не стал дожидаться. Он развернулся и пошел прочь, не разбирая дороги. Перед глазами темнело, кровь оглушительно стучала в ушах... и никогда раньше Рафаэль не испытывал такой ненависти, казалось, произнеси он хоть слово, и она пойдет горлом. Как желчь или яд. И бабочками черными бились мысли. "Всю Калифорнию? Мою Калифорнию. Моего Диего. Уничтожу. Все" *** Ухаживать за чужой женщиной — это в крови у каждого настоящего мужчины. Это прописано где-то внутри. Если женщина не твоя – значит, она прекрасна. И тем более сладостно, если она любит другого. В дело идут улыбки и поклоны, сонеты и цветы, и взгляды, взгляды, вызывающие дрожь. Жадные, короткие, так, чтобы заметила только она. Даже если женщина любит другого, даже если все ее сердце отдано мужу... влюбленность ей льстит. Рафаэль отвел кружево перчатки и прижался к губами к нежной коже запястья. Эсперанса вспыхнула и отняла руку. — Сеньор Монтеро. — Простите, сеньора де ла Вега. Вот так, напоминая себе о истинной цели этой игры. О том, кого необходимо уничтожить. У кого нужно отобрать все, что можно. И для начала — вот эту женщину. Она нервно сжимает веер и отводит взгляд. Грудь ее в вырезе платья вздымается, и вот сейчас вполне можно было бы отвести ее за тяжелые шторы, те самые, в которых тогда прятались гости. Прижать к стене, зацеловать узкие губы, распустить тяжелый узел волос. Рафаэля не прельщают женщины, но эта — принадлежащая Диего... Он, наверно, очень нежен со своей женой. Бережно целует кожу, ласкает ее спину. Не спускает свой бешеный темперамент со своры. А вот Рафаэль... нет, он нежным не будет. Он берет ее за запястье и тянет за собой. Она — молчит, закусив губу. Не делает и шага навстречу. Но не сопротивляется жадным рукам, скользящим по коже. Грубые прикосновение заставляют вздрагивать и сильнее стискивать зубы. Но невозможно сопротивляться собственным желаниям, когда осуществляется что-то похожее на мечту. Она молчит — но разводит ноги и подается навстречу. Молчит — и отвечает на поцелуи. Обнимает за шею. Молчит — и тихо вздыхает на каждый его толчок. И молча же вздрагивает, объятая наслаждением, стараясь не слушать, чье имя прошепчет Рафаэль. Но он тоже молчит. Она не слепая, как бы этого ни хотел ее муж. Как бы на это ни надеялся Рафаэль. Она знает. И встает, расправляя измятое платье, собирая растрепанные волосы в узел. Мягко целует Монтеро в губы. И уходит молча. Если женщина не твоя – значит, она прекрасна. Но овладеть ее телом не значит отобрать ее у мужа. Рафаэль бьет кулаком по смятой постели. Он не сможет отобрать женщину, но тогда хотя бы землю — попытается. Этой ночью ему снятся не только полные страсти светлые глаза, но и молчаливо-нежные темные. Эсперанса — значит надежда. Если одного раза не хватит, значит, она уступит Рафаэлю еще несколько раз. Она надеется, что ребенок будет похожим на нее. Это все, что она может взять от него. И все, что она может дать. *** Людская толпа сверху похожа на море. Рафаэль не придумывал это сравнение, но оно ему нравилось. Тот же негромкий шум, предвещающий бурю. Приливы и отливы, водовороты... и штиль, что может прислать странную находку. Монтеро отвел взгляд от площади и сжал пальцы на перилах. Три года назад он ехал сюда, мечтая, что будет хорошим губернатором для своей земли. Но ему здесь не принадлежало ничего. Ни земля, ни люди. Особенно люди. Что ж, это его последний бенефис. Еще немного, и все необходимое будет погружено на корабли, еще немного, и он уедет отсюда. И не вернется больше никогда. Главное, чтобы ему не помешали. Солдаты раздвигали толпу и слышался стук барабанов. Все кончено, остался последний штрих. Рафаэль смотрит сверху на людское море и чувствует пустоту. Если его подозрения подтвердятся... если... В тот момент, когда он начал прибирать к рукам Калифорнию, у него появился противник. Некий Зорро. Бандит, великолепно владеющий шпагой, бандит, знающий об этих местах все, бандит, мешающий его планам. Первой мыслью было — Диего. Но это неправда, ложь, самоутешение. Ведь если бы Диего противодействовал ему, это значило бы, что он его... замечает. Реагирует. Значит, де ла Веге небезразлично его существование — не любовь, так ненависть! Но Диего его не замечал. Вежливо общался на приемах и смотрел равнодушно, словно на смутно знакомого человека. А вот Зорро — тот ненавидел. Дрался как дышал, как жил — яростно, безумно, с оскалом на губах. Именно в эти мгновения Рафаэль чувствовал себя живым. Потому что Калифорния, как и Эсперанса, легла ему под ноги, отдалась... но принадлежать не стала. И пусть у Эсперансы он не мог отобрать ничего, но у Калифорнии мог — и эта казнь будет финальной точкой. И когда толпа торжествующе взвыла, Рафаэль усмехнулся. Финальной точкой станет казнь Зорро. Осталось чуть-чуть. Он непременно придет освобождать этих преступников и... Радостный вой толпы, и черная тень, летящая к балкону. Звон столкнувшихся клинков, выпады и отступления, финты... и выбитая из руки шпага звенит на камнях пола. И светлые глаза за прорезями маски. Впервые увиденные при свете дня. Диего. И надежда, глупая и смешная, что вот сейчас он усмехнется и скажет, как в детстве: "Падай, Рафаэль, падай! Ты убит!" Но острие шпаги уже чертит росчерк по его шее. Z Убивая надежду. — Ты не оставил мне выбора, — беззвучно шепчет Монтеро. Но Зорро, Диего... его не слышит. Он победил! Овации толпы к его услугам. Зорро снова победил. Но Диего де ла Вега — уже проиграл. Хотя все еще не знает об этом. *** — Отдать швартовы! — Есть отдать швартовы! Трап уже убран, слуги понесли вещи в каюту. На палубе рядом с Рафаэлем стояла только Вагошэнс, кормилица, найденная кем-то из слуг. Неважно. Все неважно. В душе ночь, черная, непроглядная. Теперь навсегда — ночь, освещенная пламенем пожара. От гасиенды де ла Вега ничего не осталось, наверное. Но Рафаэль не стал проверять. Он действовал, словно повинуясь кукловоду. Нашел кормилицу для девочки, отдал распоряжения, доехал до порта. И все нити, что держали его, словно обрезали. Он замер, глядя на берег и не видя его. Перед глазами снова вставало окровавленное плечо Диего, подтверждение его вины, выстрел и почему-то беззвучное падение Эсперансы. Медленное, страшное. Именно в этот момент его мир умер. Диего не простит. Это было первой мыслью. Это потом уже началось мутное кружение и ярость — я его не прощу. А потом мыслей не стало. Только выжженная пустота на месте души. И Диего в клетке, и решение насчет него, и все те бессмысленные слова, что произносил Рафаэль, все это стало частью пустоты. Все это было неважно. Де ла Вега умер там. Для Рафаэля он мертв. Похоронен навечно в тюрьме, откуда ему не выбраться. Никогда. Нужно смириться с этим, вот только не дает забыть и забыться отвратительный зигзаг шрама на шее. Ширится пустота в душе, забирает мысли и дыхание. Эсперанса мертва. Безо всяких оговорок и "если". Рафаэль все же сделал, что хотел, отомстил ей за то, что она отобрала у него Диего. Только почему-то именно с ее смертью мир померк. И сам Рафаэль тоже мертв. Он все еще дышит, ходит и говорит... Он чувствует что-то. Но ради чего возвращаться, ради чего дышать, кого ненавидеть? Пусто. Везде пусто. Парад мертвецов. Из мути собственных мыслей его вытащило движение на берегу. Тот самый белобрысый мальчишка, которого Рафаэль вытащил тогда с плота. Он уже не был мальчишкой. На пристани стоял подросток. Прозрачные глаза следили за Монтеро, а бескровные губы искривляла усмешка. Поняв, что Монтеро его заметил, парень махнул рукой. — Возвращайтесь, сеньор губернатор. Возвращайтесь сюда. Я подожду. Рафаэль побледнел. Если что и могло вырвать его из пустоты, так это странное видение. То самое, от которого он порой просыпался ночами, покрытый потом. Но парень уже не был похож на ту страшную тень из кошмаров. И в то же время неподвижные светлые глаза пугали. — Как тебя зовут? Корабль начал отходить от пристани, но расстояние еще было совсем небольшим, так что даже повышать голос не понадобилось. — Харрисон Лав. — Так зачем... — Долги надо возвращать, сеньор губернатор. А я вам должен. Лав прикоснулся пальцами к виску, то ли имитируя воинский салют, то ли намекая на память. — Возвращайтесь. Когда дочка подрастет. Девочка на руках кормилицы, словно поняв, что речь идет о ней, разревелась. Монтеро повернулся к ребенку. Элена. Дочь Эсперансы. Рафаэль до сих пор не был уверен, кто же является ее отцом. Она родилась через семь месяцев после того, как Эсперанса легла под него. Но доказательств того, кто отец, не было. Если бы не было прошлой ночи, она всю жизнь считала бы отцом де ла Вегу. Но теперь ее отцом будет Рафаэль. — Успокой ребенка и отнеси в каюту. Кормилица только кивнула. Монтеро развернулся обратно, но на причале уже никого не было. Только рассветные лучи ложились на портовые здания. *** Двадцать лет в аду — много или мало? Рафаэль не знал на это ответа. Ни тогда, ни сейчас, когда собирался вновь вернуться на возлюбленную и проклятую землю Калифорнии. — Отец, а где капитан Лав? Элена рассеянно перебирала яблоки в корзине. Солнечный свет обнимал ее, превращая в скульптуру Микеланджело, которую когда-то Монтеро видел в Брюгге. То же строгой лепки лицо, та же задумчивая печаль. Но потом дочь подняла на него взгляд и улыбнулась. Снова став живой девушкой, очень похожей на собственную мать. — Он будет в Калифорнии раньше нас. Нужно кое-что сделать, а некоторые дела я могу доверить только ему. — Это верно. — Элена, наконец, выбрала яблоко и, озорно улыбнувшись, протянула его отцу — Ты же знаешь, я не люблю яблоки. — А оно не для еды, а для красоты, — она положила яблоко на стол, рядом с его локтем, и, наклонившись, поцеловала в висок. — Я пойду, учитель уже приехал. — Иди, иди, оставь своего старого отца разбираться с бумагами. — Папа, прекрати! — она еще раз поцеловала его, теперь уже в щеку, и, взметнув юбкой целый вихрь, выбежала из комнаты. Нет, конечно, на приемах и балах Элена умела вести себя с достоинством, как и полагается сеньорите Монтеро. Но стоило ей оказаться дома, как взрослая девушка исчезала и оставался ребенок. Который лазал по деревьям, бегал по коридорам и занимался с учителем фехтования. Рафаэль хотел быть хорошим отцом, но не был уверен, что у него получалось. Когда Элена улыбалась и просительно заглядывала в лицо — он готов был подарить ей весь мир. В Испании ей было душно. Строгие правила, сплетни двора, прошлое Монтеро, которое доставало его в Испании вернее, чем доставало бы в Калифорнии. Элена была одной из причин, по которой Рафаэль собирался вернуться. Там она сможет дышать полной грудью, там будет первой сеньоритой города. Там Монтеро сможет зажать всех в кулаке — ведь Зорро больше нет. Это и было причиной возвращения. Настоящей причиной. Узнать, жив ли Диего? Или они встретятся теперь не в земном аду, а в небесном? Монтеро закрыл лицо руками и опустил плечи. Привычная ненависть стояла за плечом, помогая дышать. Ненависть не к Диего, к себе. Ведь ад на земле он устроил себе сам — чувством вины и чувством любви, ненавистью, оскорбленной гордостью и страхом. Страхом, что когда-нибудь Элена узнает обо всем, что происходит... и что тогда? Рафаэль не умел любить. Для него любое чувство превращалось в бездну, поглощающую без остатка и требующую того же от любимого человека. Именно потому Элена до сих пор не была замужем. Хотя казалось бы, двадцать два года. Перестарок. Он говорил ей — выберешь сама, он говорил ей — не спеши. А сам готов был убить любого, кто покусится на его дочь, на его Элену. Но из всего этого было только одно исключение. Его личный дьявол. Харрисон Лав. Мальчишка нашел его в Испании через пять лет после отъезда. Остался с ним и подчинялся приказам. Был послушен и молчалив. Плохо знал испанский. Но Монтеро все равно его опасался. Конечно, потом Харрисон научился хорошо обращаться и со шпагой, и со словами, но менее чужим от этого не стал. У него были странные... пристрастия. Это можно было бы объяснить неделей, проведенной на плоту после кораблекрушения, но иногда Рафаэлю казалось, что Лав не принадлежит к племени людскому. У убитых врагов он отрубал головы и кисти рук и заспиртовывал. В подвале дома Монтеро, всегда закрытом на ключ, была комната, полная трофеев Харрисона. И каждый раз при очередном священнодействии заспиртовывания Монтеро должен был присутствовать. У Лава были странные пристрастия. А еще у них были странные отношения. Харрисон все же забрался в его постель, как и собирался с самого начала. Но это не было актом страсти, доверия или нежности. Каждый раз — словно обряд. Ледяные пальцы Харрисона, его светлые глаза. Его полное подчинение, послушное тело и неподвижное лицо. Иногда Рафаэлю казалось, что он трахает рыбу, а не человека. Но наступало утро, и он отбрасывал эти мысли туда, где им должно быть — в вечерние сумерки. А когда приходила ночь, мысли возвращались. Истерзанная душа хотела покоя. Тело хотело жить — и откликалось на прикосновения. У Рафаэля Монтеро был ангел, дьявол и ад на земле. Но он хотел покоя. А для его обретения стоило вернуться туда, где все началось. *** Может быть, эта история могла окончиться как-то иначе. Может быть, ее стоило закончить по-другому. Но если ты просишь покоя, заслуживаешь ли ты его? История повернула колесо по старой колее, вновь повторив историю двух мужчин и женщины. Отразившись в осколках разбитого стекла. Снова звенели клинки и лилась кровь. Двое старых уже мужчин стояли друг напротив друга, замерев на мгновение. И между ними ними — памятью и смертью стояла женщина. — Ты думал, я смогу убить собственную дочь? — Беги, Элена. И она отступила. Ушла. Побежала освобождать заключенных в ловушку людей. А де ла Вега и Монтеро остались. Сражаться, но не говорить. Время для их слов ушло очень давно, и если Элена ушла, это не значило, что Эсперанса их покинула. В каменоломнях ветер раздувал огонь. Пот заливал глаза, но Рафаэлю было хорошо. Наконец-то легко и свободно — снова драться, глядя в глаза, зная, что нет никого между ними. Что Диего его видит, а он видит Диего, а ад остался где-то в другой жизни, так же как и личный дьявол Рафаэля. Клинки звенели, кровь пела. И легко вошедшая в тело Диего шпага вызвала радость. От таких ран не оправляются. Скоро все кончится. Совсем скоро. Рафаэль скалился. Он улыбался даже тогда, когда ремень опутал ногу и тяжесть повозки с золотом увлекла за собой. Страх исказил его лицо, но в сердце было так же легко, как и раньше. От таких ран не оправляются. Когда грохот упавшей вниз телеги стих и остался только треск огня, Диего лег на спину. Скоро до него доберется дочь и Алехандро Мурьета. Они успеют попрощаться. Небо смотрело на него, но Диего этого не видел. Под закрытыми веками мелькали воспоминания. Первый поцелуй и детские драки, игры с огнем и плетью, и разлука — сначала на пять лет, а потом на двадцать, темные глаза Эсперансы, огненный взгляд Рафаэля. Кровь на руках, огонь в доме. Первый крик дочери, споры с Рафаэлем. Одиночество, разделенное на троих. И скоро его очередь к ним присоединиться. Де ла Вега закашлялся и прошептал: — Падай, Диего. Падай. Ты убит.