Неспокойное время

Луна, вставшая над равниной, казалась похожей на апельсин. Такая же огромная и оранжевая. В детстве Диего часто мечтал сорвать ее с неба и надкусить. Даже рассказал об этом однажды своей кормилице, Кими, та рассмеялась. — Еще много сезонов сменится, прежде чем ты сможешь это сделать, дитя. Но когда ты достигнешь своей цели, вряд ли она тебя обрадует. Старая кормилица вырастила еще его отца, дона Алехандро. Все считали ее уже слишком старой, но никто не гнал из дома. А она рассказывала длинные истории, мешая индейские слова с испанскими, и изрекала непонятные предсказания. Диего шел шестнадцатый год, он все еще не мог дотянуться до луны. Но уже не хотел этого. Вороной Карат фыркнул и переступил копытами. Вся ночь принадлежала юному наследнику де ла Вега. Вся ночь, которую он потратит на поездку в Сан-Диего. Конечно, отец ему запретил. И вполне может быть, что и погоню отправил. Тем более, что в Лос-Анжелесе все довольно спокойно, а вот до Сан-Диего отголоски восстания пеонов и креолов докатились. Но как юный идальго может не попрощаться со своей возлюбленной? Она ведь уезжает в Испанию, через три дня на рассвете. У него так мало времени, чтобы приехать к ней. У него так мало времени, чтобы уговорить ее отца согласиться на их брак. У него вообще мало времени. Но когда Диего обращал взор к луне, поднявшейся высоко над холмами, он видел в ее лике тонкие черты лица доньи Луисы. Ах, пусть она была чуть старше, чем Диего, но какое это имело значение? И пусть она не обещала ему ничего, но ее теплые улыбки, опущенные темные ресницы, трепетание веера, все, все говорило о том, что она его любит! И как она не хотела уезжать, как шепнула Диего об этом в темноте сада, как сжала тонкими пальцами его руки! Он Диего де ла Вега, он сдержит свое слово и попросит ее руки. И она непременно, непременно согласится и не уедет в Испанию. А если и уедет! Отец через год собирался его туда послать, так что с доньей Луисой они встретятся! Обязательно и непременно, и... Замечтавшийся Диего повернул вслед за дорогой и оказался у брода, от которого расходились две дороги на Сан-Диего. В дневное время здесь всегда было много людей — кто-то переправлял товары и телеги, кто-то пригонял лошадей на водопой — бойкое место. Но сейчас было почти пусто, если не считать мужчину, устроившегося на пригорке. Походный костерок был почти бездымным, и заметить его было бы сложно, но луна светила ярче фонарей, и в ее лучах белый конь, пасшийся неподалеку, казался призраком из рассказов старой Кими. — Добрый вечер, сеньор! — радостно поприветствовал его Диего и спустился к броду. — И вам, — отозвался мужчина, положив ладонь на рукоять шпаги. — Вы не видели, тут должна была проезжать карета с прекрасной сеньоритой, я немного отстал и боюсь... Мужчина наклонил голову и странно посмотрел на Диего. — Зачем она вам? Диего улыбнулся в ответ, сверкнув зубами. — Хочу предложить ей руку и сердце. Так вы видели, куда они поехали, сеньор? — Руку и сердце? — мужчина усмехнулся, а потом махнул рукой. — По левой дороге. — Благодарю вас, сеньор! И направил Клинка через брод. Азарт горячил кровь, еще немного, и Диего их догонит! Конечно, сначала принесет извинения, потом встанет на колено, потом... Когда дорогу заступили четверо, Диего осадил коня. — А вот и он, — мужчины были оборваны, но очень неплохо вооружены. В свете луны сверкнули три тесака. — Ч-что? — голос Диего сорвался. — Извини, приятель, — отзвался самый крупный, с бельмом на левом глазу. — Та девка хорошо за тебя заплатила. — Что? Он не мог понять, что происходит. Это же просто разбойники, верно? Сейчас он покажет, как умеет обращаться со шпагой, и непременно догонит Луису, и... — Она сказала, что птенчик — идиот. Не соврала. — Лысый разбойник со шрамом на щеке криво усмехнулся и вытащил пистолет. Слова замерли на его губах. Это было не сном. Его, сына Алехандро де ла Вега, собирались пристрелить на его же земле, и он ничего, ну вот совсем ничего не мог с этим сделать. Диего положил ладонь на шпагу и вздрогнул. Стреляли из-за его спины. Лысый уже заваливался набок, беспомощно прижимая руку к горлу. Разбойник с бельмом оскалился и прыгнул вперед, а время ускорилось до отрывистых, бешеных мгновений. Диего с размаху рубанул по бельмастому, вдруг оказавшемуся слишком близко и не ожидавшему такой прыти от желторотого птенчика. Шпага, не предназначенная для рубки, хлестко ударила и только божьей милостью попала по горлу. Клинок сухо треснул, и разбойник упал, увлекая за собой оружие, выскользнувшее из влажной ладони Диего. Карат всхрапнул и отступил в сторону, а картина боя, казалось, навек запечатлелась в распахнутых глазах Диего — брошенный в сторону пистолет, взблеск шпаги, короткий выпад, и самый тощий из нападающих захлебнулся кровью. Непрошеный защитник отступил, улыбнулся так, что небу стало жарко, и легко, словно играючи добил последнего бандита. Потом Диего долго выворачивало у брода, а тот, кто его спас, придерживал за плечи. И молчал. Диего был ему за это благодарен. — Сеньор, могу я узнать ваше имя? — спросил он уже под утро, сидя у костра и держа в руках бурдюк с вином. Вино было кислым и ничуть не похожим на то, что хранилось в подвалах отцовской гасиенды. Но оно помогло унять дрожь в руках. Плечи грел чужой плащ, а по-прежнему недосягаемая луна таяла в рассветной дымке. — Зачем оно вам? Человек, спасший его, презрительно хмыкнул и встал, начав собирать вещи. Он взнуздал коня, привязал скатку, на которой сидел, к седлу, проверил переметные сумы. — Я хотел выразить вам свою благодарность, сеньор. И мой отец тоже будет вам очень благодарен. Это Диего смог произнести уже гораздо тверже и яснее. — Благодарность? — Мужчина хмыкнул. — Благодарность от благородного дона... И в чем же она будет выражена? — В том, что вы захотите, сеньор. В разумных пределах, конечно, — поспешил добавить Диего. Его снова била дрожь, и от вина вело голову. — В разумных пределах? Мужчина подошел к сидящему Диего, опустился перед ним на одно колено и, перехватив метнувшиеся было руки, поцеловал. Это был далеко не первый поцелуй Диего. Луиса наградила его тогда, в саду, легким прикосновением губ. Да и служаночки из таверны, хихикая, не отказывали молодому дону. Но это... было напористо и странно. Подбородок и щеку щекотали усы и бородка, Диего от неожиданности приоткрыл рот, и сеньор спаситель не замедлил воспользоваться этим. Поцелуй стал горячим, влажным и совершенно непристойным. И еще более будоражащим от того, что это был поцелуй с мужчиной. Диего пришел в себя только тогда, когда спаситель отпустил его губы и убрал жесткую хватку рук. Осознание того, что случилось, рухнуло на него, словно все здание гасиенды отца. В светлых глазах отразилось понимание и насмешка. — Я... вы... — Думайте, прежде чем доверять и благодарить, птенчик. Думайте. Давно уже стих стук копыт белого коня, а Диего все еще сидел, закутавшись в чужой плащ и вздрагивая — то от боли, то от ярости. Его предали, потом спасли и еще раз предали, обратив собственные слова против него. Оказалось, что достойный наследник дома де ла Вега не умел защищать собственную жизнь, обращаться со словами — как он блеял всю эту ночь! И целоваться тоже, кажется, совсем не умел. Раньше. Когда луна окончательно растаяла в рассветном небе, он сел на Карата и поехал обратно, на гасиенду де ла Вега. Впереди у него был долгий, очень долгий путь — до умения владеть языком и шпагой, и до Испании, где он непременно отыщет донью Луису и выяснит, зачем же ей понадобилась его смерть. Дорога только начиналась, но Диего был уверен, что непременно встретит еще и своего спасителя. И вызовет на дуэль. В эту ночь он перестал быть ребенком, но до того, чтобы стать взрослым, еще предстояло сделать очень и очень много. И не заглядываться на луну. *** В таверне было темно. Нет, конечно, плясали на стенах тени от свечей и горел огонь в камине. Но сквозь табачный дым, висевший не только под потолком, но и захвативший всю таверну, сложно было разглядеть черты лица собеседника. Диего сделал еще глоток пойла, которое здесь называлось вином, и улыбнулся. — И вот я ему говорю: за каким чертом тебе понадобились белые розы? Ты что, нашел бабу, что продается только за них? А он мне и отвечает, знаками в воздухе рисует, что не бабу нашел, а святую. Прикинь, сынок? Пьяный матрос потрепал его по плечу. — Да уж представляю, и что, хороша оказалась? — Да какой там! Одна красота, что лохмы соломенные да имя — Луиса. Я ж ему говорю, послушай совета старого Панчо, Бернардо, не лезь ты в это дело, от баб одна морока! — А он? — Диего щедро налил вина в стакан матроса, так что оно чуть не выплеснулось на стол. — А он плевать на все хотел, так за этой юбкой и увивается... — Так неужто они вместе сейчас живут? В том доме с горгульями на набережной? Вот ведь околдовала...— Диего сочувственно покачал головой. — Ведьма, истинно ведьма! И, — тут Панчо понизил голос, — жаль, что пресвятые отцы до нее еще не добрались... Диего покивал и подлил еще. Старый Панчо еще долго поминал баб, донов, святых и розы, но больше ничего толкового от него нельзя было добиться. Диего оставил на столе пару серебряных монет и вышел в темную севильскую ночь. За острыми крышами и флюгерами пряталась круглая желтая луна, напоминавшая ту, что висела над равниной четыре года назад. Но здесь, в Испании, она была бледнее и меньше. Да и сам Диего изменился. Мало что осталось от того влюбленного мальчишки, не знавшего, какой стороной брать шпагу. Найти бретера, согласного обучить его фехтованию, оказалось не так сложно. А уж если ты единственный наследник благородного дона, пусть и с другого берега Испании — все дороги для тебя открыты. Женщины твои — и даже не за золото. Достаточно легкой и сияющей улыбки. Мужчины твои тоже — если пожелаешь. А он желал. Но ни один из тех, кто делил с ним наслаждение тела, не вызывал такой дрожи, как тот случайный спаситель. И ни одна женщина не заставляла сердце трепетать так, как Луиса. Положив ладонь на эфес шпаги, Диего направился в сторону портового квартала. Гвадалквивир что-то шептала берегам нежно, как хорошая любовница, усыпляла их. Он шел по следу темноглазой Луисы, как пес, почуявший дичь. Он шел по следу и ужасался тому, что видел — она оставляла шлейф разбитых сердец, разбитых жизней. А смерть была ее подругой. Здесь, в Испании, она успела поменять несколько мужей, которые скоропостижно скончались. Но в мутных водах перемен, что захлестнули королевство, никто не обращал внимания на нее. Все жили одним днем — после нас хоть потоп! Кто-то возносился, кто-то падал, и все покрывала угрожающая тень страха и нищеты. Луиса же сейчас жила вместе с братом в старом доме с горгульями, в портовом квартале Севильи. Крутила с неким молодчиком по имени Бернардо. Весьма неплохим вором и, что не менее важно, очень молчаливым человеком. Его, говорят, в первый раз поймали на воровстве и обрезали язык. После этого он не перестал воровать, но стал таким же болтливым, как мертвец. Хотя некоторые мертвые могут многое рассказать, особенно если знать, на что смотреть и как слуг расспрашивать. Прекрасная Луиса в очередной раз собиралась исчезнуть, оставив Бернардо мальчиком для битья. К тем мужчинам, которых она окручивала, Диего испытывал невольное сочувствие. Хотя бы потому, что они были такими же глупцами, как и он. Верили в красоту глаз и ложь губ. Он, по счастливой случайности, избег их участи и сейчас охотился на Луису. Она любила стравливать своих любовников и смотреть, как они убивают друг друга во славу ее прекрасных глаз. Победитель не выживал. Его приканчивал ее брат. Хитрая бестия умело путала следы, но прикосновения ее красивых ручек отпечатывались на золоте и крови. Диего не знал, чем закончится их встреча, убить женщину он не сможет. Даже если она такая, как Луиса. Но вырвать ей ядовитые зубы — можно. Диего подошел к дому с горгульями. В отличие от особняков знати, он не был окружен глухим забором — только чугунная решетка старой ограды да маленький заросший сад напоминали о том, что когда-то это место претендовало на респектабельность. Диего огляделся — луна как раз зашла за тучи — и полез через ограду. Едва не соскользнув с поросшей диким виноградом решетки, он мягко спрыгнул в сад. За растениями давно никто не ухаживал, и они разрослись буйно и дико, так что к концу своего путешествия Диего был больше похож на сатира, готового украсть юную пастушку. Весь в обрывках листвы и побегов плюща. Повязать на лицо шейный платок, на манер пастухов отца, защищающихся от вечной пыли, было делом пяти минут. Забраться на балкон тоже труда на составило. Ниши с горгульями оказались очень удобны. Диего даже похлопал одну из них по уродливой голове, а потом осторожно заглянул в комнату, стараясь не попасть под свет огромного канделябра, что стоял у кровати. Предосторожности были излишни: те, кто находился в комнате, вряд ли заметили бы даже выстрел из пушки. Луиса в тонком пеньюаре сидела на кровати. Время не отняло ее красоты — золотые волосы стали еще длиннее, а грудь, что виднелась в вырезе и пене кружев, казалась еще соблазнительней. Она наблюдала, как двое мужчин сражаются, и странная улыбка цвела на ее лице. Один из сражавшихся был вор Бернардо. Невысокий мужчина с простоватым лицом и ранними залысинами. Странный выбор для Луисы, обычно она предпочитала красавчиков. Вор неплохо владел ножом и был ловок, этим и объяснялось то, что он был еще жив. Противником же его был военный, судя по мундиру, никак не меньше капитана. Высокий, смуглый, черноволосый. И вот он-то совершенно замечательно владел шпагой. Диего даже засмотрелся на смертельно опасный танец, что вели эти двое. Выпад, блок на длинный нож, отступление. Звон столкнувшейся стали. Нежная улыбка Луисы, гладящей белую кошку, что сидела на ее коленях. Откуда-то из темного угла комнаты появился третий мужчина, тот, которого она называла братом. Такой же золотоволосый и красивый, как она, но было в его лице что-то странное. Если Луиса казалась ангелом, то на роль дьявола в этой сцене претендовал именно он. Был ли он на самом деле ее братом, Диего не знал, да и не хотел выяснять. Кошка жмурила глаза под лаской хозяйки. Ей было привычно видеть подобные сцены. Брат подошел к Луисе и что-то передал ей, скрыв длинным плащом. Улыбка ее стала еще шире, а Диего понял, что сейчас произойдет. — У них пистолеты! Это он выкрикнуть успел, а больше не успел ничего. Луиса выстрелила, попав прямо в грудь повернувшемуся к ней военному. Кошка спрыгнула с ее колен и метнулась под кровать. Брат Луисы выстрелил тоже, но вор, пошатнувшись от пули, попавшей в плечо, успел сделать быстрый прыжок и вогнать нож в его горло. — Алваро! — крик Луисы был похож на вой раненого зверя. Она шагнула к Бернадо, не иначе как собираясь задушить его голыми руками. Капитан, про которого она забыла, схватил ее за плечо и рванул, разворачивая к себе. — Т-ты... ведьма. — Кровь выплеснулась изо рта ему на подбородок, Луиса вцепилась ногтями в его лицо, словно дикая кошка. А он вонзил кинжал в ее живот. Все это случилось так быстро, что Диего мог только ошарашенно наблюдать за тем, как падает на пол убитый брат Луисы, и как она сама, слившись в смертельном объятии с капитаном, отдает душу дьяволу. Через минуту в комнате осталось три мертвеца, раненый вор и Диего. И кошка где-то под кроватью. А потом на первом этаже взвыла собака. — Нужно уходить. Диего оборвал с кровати кусок простыни и наскоро перевязал вору плечо. Бернардо смотрел на него устало и пусто, совсем как отражение в зеркале в тот день, когда Диего едва избежал гибели. — Идем. — Бернардо застыл на месте, смотря на тело женщины, которую любил. Диего тихо вздохнул, прошептал: “Requiescat in pace” — и тронул вора за здоровое плечо. — Она недостойна скорби, сеньор. Идемте. Они выбрались через тот же балкон, пересекли сад и затерялись в узких переулках портового города. Диего хотел бы проститься с Бернардо и закончить эту историю, эту часть своей жизни. Но он не смог его бросить. Словно собаку, выгнанную на улицу. Притащил в ту комнату, которую снимал, наново перевязал рану, поставил перед вором бутылку вина... и сам не заметил, как начал рассказывать всю историю. Преимущество немого собеседника в том, что он лучший исповедник, которого можно найти в этом мире. А может, и за его пределами. К утру Диего был пьян и пуст той пустотой, которую дает завершенная цель. Луиса наказана, пусть и не так, как он хотел. Справедливость восторжествовала. Но зачем ему эта справедливость, если он так и не смог с ней поговорить? Спросить — за что? И почему она пыталась его убить... На эти вопросы не было ответов. Смерть стала окончательным приговором, который нельзя было отменить. А у молодого Диего де ла Веги остались студенческие пирушки, доступные женщины и мужчины, соревнования по фехтованию и немой слуга. Цели в жизни больше не было. *** К корабельной качке Диего привык довольно быстро, и ежедневные тренировки с капитаном стали традицией. Это было своеобразным вызовом его ловкости — удержаться на качающейся палубе, не пропустить удар, суметь парировать. Ближе к концу путешествия они даже вели во время поединка непринужденные разговоры о погоде и попутном ветре. До прибытия в порт оставалась пара дней, когда Диего впервые решил перевести разговор на интересующую его тему. — Сеньор капитан... оу, а если так? — Ну-ну... так что вы хотели спросить... молодой человек? — звон скрещивающихся клинков, выпад, отступление. — Поинтересоваться. Ага! Вот скажите, отец мой писал, — Диего заставил противника снова повернуться так, чтобы солнце слепило глаза, — что новый комендант — не слишком хороший человек. — О! — капитан отвел свой клинок в сторону, признавая поражение. — Монастарио-то? Не могу сказать вам точно, хороший он или плохой. Для испанской короны — несомненно полезный человек, столько налогов собирает, а вот для жителей... Кстати, хочу вас предупредить, что сейчас багаж всех прибывающих пассажиров досматривают. Так что если у вас что-то неучтеннное... — Нет, конечно, нет, — Диего сверкнул улыбкой, — но я схожу, на всякий случай проверю, мало ли что... — Да-да, конечно. Приятно было с вами дуэлировать, сеньор де ла Вега. Даже жаль расставаться. — Мне тоже было очень приятно. Они вежливо раскланялись, и Диего спустился в каюту, намочив платок водой, вытер лицо. Конечно, можно было ополоснуться и на палубе, но это было бы только сменой одной соли другой. Ни один идиот не позволит себе мыться в море питьевой пресной водой. Так что Диего с нетерпением ждал того момента, когда окажется, наконец, на суше. Первым делом он непременно снимет комнату в таверне, вымоется... и найдет подходящую служаночку. Почти два месяца наедине с собственной рукой — для молодого человека это довольно много. Диего де ла Вега точно понял, что не бывать ему ни моряком, ни капитаном, когда поймал себя на том, что начинает заглядываться на тощие щиколотки юнги Хосе. Но если отвлечься от нужд тела, появлялось очень много интересных тем для размышлений. Дверь каюты хлопнула и внутрь просочился Бернардо — у него вообще все получалось делать тихо и незаметно, но за три месяца его службы Диего уже успел к этому привыкнуть. Как и к тому, что от него можно получить неплохой совет. — Послушай, Бернардо... Слуга с готовностью кивнул, выражая внимание. — Отец срочно вызывает меня домой, не дожидаясь окончания обучения, и в письме упоминает о том, что в Лос-Анжелесе вот уже год, как новый команданте. Капитан, у которого я поинтересовался, что же там происходит, ответил весьма уклончиво. Когда я сорвался с учебы, ну ты помнишь, я думал, что дома — повторение тех событий, что происходили десять лет назад, что какой-то священник снова поднял индейцев и креолов и выступает за обретение конституции и свобод от Испании. Я бы не удивился, на самом-то деле... ты же знаешь, что сейчас в королевстве происходит... Его Величество, — тут Диего поморщился, он был воспитан в уважении к испанскому королевскому дому, но то, что происходило в Испании, вся эта нищета и голод, прикрытые позолотой, все это заставляло задуматься том, каков же их король, который ничего для страны, так и не вставшей на ноги после французского владычества, и не пытается сделать, — готов подавить любое собрание, показавшееся бунтом, и я уже думал, что в наш дом вот-вот введут войска. Но происходит что-то совсем непонятное. Отец жалуется на коменданта, который представляет собой королевскую власть, и пишет о том, что подняли налоги и угнетают индейцев. И ни слова о восстании. Я не могу понять, что же делать... Бернардо изобразил выпад шпагой и то, как потом с лезвия снимается тяжелое тело. Если б он не был вором, то стал бы великим актером. Правда, немым. — Нет-нет, это не выход. Даже если я напорюсь на дуэль с команданте, его всегда могут заменить. Нужно сначала разобраться во всем происходящем. Посмотреть со стороны, так сказать, не вызывая подозрений. Боюсь, если я заявлюсь туда, размахивая шпагой, это будет не лучшей идеей. Бернардо закивал, а потом выкинул невидимую шпагу, взял Библию, лежащую на столе, и одухотворенно возвел глаза к небу. — Монашек? Бернардо, да ты издеваешься, какой из меня монах? Тем более после университета! Слуга хитро улыбнулся и закивал. Отложил Библию, снова изобразил чтение книги и взмахи пером — так сам Диего сочинял серенаду для какой-нибудь неуступчивой вдовушки. — О! А вот это идея! Если я изображу, что не слишком-то изменился, что все тот же наивный и глупый мальчишка, этакий поэт-книжник... Меня же не будут совершенно брать в расчет! Отлично, Бернардо, до прибытия в порт еще есть время, нужно перепаковать багаж... Кстати, как же пригодятся те книги, которые я везу падре! Только нужно будет что-то сделать с той частью груза, ну ты понимаешь. Будет весьма подозрительно, если я заявлюсь на таможню с тем количеством мушкетов и пороха, которые мы сейчас везем. Бернардо приложил руки к правому глазу, изображая подзорную трубу, и потом повернул голову в сторону рубки. — Считаешь, можно поговорить об этом с капитаном? Ладно, посмотрим. Главное — доставить все это домой. Даже у нас могут наступить немирные времена, а из оружия, насколько я знаю, у нас на гасиенде имеется только отцовская шпага... *** Солнечные лучи прожигали насквозь, через щегольский костюм с позументами и широкополую шляпу. Или Диего отвык от калифорнийского солнца, или ради его возвращения родина расщедрилась на жаркий день. Сержант Гарсия, старый знакомец, пытался объяснить Бернардо, что необходимо снять багаж. Ловкий слуга решил притвориться не только немым, но и глухим, что было на руку Диего. Ванна, принятая в портовой таверне, уже казалась сном или, может быть, мечтой. Диего оглядывал знакомый с детства город и не мог не признать — что-то изменилось. Что-то неуловимое, и это наполняло душу тревогой и тянущей тоской, словно вот-вот должно было случиться что-то неожиданное. Или несбыточное. Но по узкой городской улице к воротам гарнизона подъехал отряд улан, в центре которого пленником ехал дон Начо Торрес, сосед отца и один из крупных землевладельцев. Диего подумал, какой силой должен обладать человек, способный арестовать сеньора Торреса, ведь это почти то же самое, что арестовать часть Лос-Анжелеса. И весьма значимую притом. Кавалькаду сначала задержал алькальд, пытавшийся разобраться, почему же сеньор Торрес под арестом, а потом в воротах гарнизона появилась фигура в военном мундире со знаками различия команданте. И мир замер в одной точке. Краем уха Диего слышал разъяснения о государственной измене и о том, что это дело военного суда, а никак не алькальда, но все это совершенно не имело значения. Он сделал шаг и замер, потому что в плечо кузнечными клещами вцепились пальцы Бернардо. Тот подал ему книгу и остановил порыв, заставив прийти в себя. Но ненадолго, потому что новый команданте подошел к Диего и, поймав его взгляд, так же замер. — Вы Диего де ла Вега? — К вашим услугам, комендант. — Диего улыбался и машинально что-то отвечал, но глаз не опускал и не отводил. Невозможно, немыслимо было отвести взгляд и сдаться. — Капитан Энрике Санчес Монастарио... Извините за это неудобство. Легкая насмешка в голубых глазах и пламя степного пожара, четкие черные ресницы, и морщинка между бровями. Кожа горела, губы, на которых остановилось синее пламя взгляда, тоже уже были солоны от пепла, но все это не имело значения. Желание, так и не утоленное после почти двухмесячного путешествия, пылало в жилах. — О, ничего, капитан. Это позволило мне дочитать главу про влияние мавританской культуры на испанскую поэзию... Вы не читали? — как двусмысленно и почти неприлично, но он же поэт и наивный юноша, он может. — Нет, не читал. — Короткий наклон головы и взгляд, охватывающий всего Диего, от краешка щегольской шляпы до кончиков запыленных сапог. — Я обязательно дам вам ее почитать. — Ну? Сеньор спаситель не спешит принимать вознаграждение? Диего облизнул нижнюю губу и улыбнулся. — Спасибо, как-нибудь в другой раз, — но ресницы опускаются, скрывая взгляд, и комендант едва заметно кивает. — Вам не составит труда зайти ко мне? Я вас надолго не задержу. И усмешка в углу рта. Конечно, надолго и не нужно. Это быстро. Тем более, что белые бриджи скоро совсем перестанут скрывать заинтересованность капитана в их разговоре. Диего только кивнул и плавно повернулся, зацепившись рукоятью трости за аксельбанты капитана. Нервный смешок слетел с его губ. Кивнув еще раз, он направился к зданию, где всегда находился кабинет команданте Лос-Анжелеса. Монастарио последовал за ним не сразу, что дало Диего возможность перевести дух и осмотреть помещение. Ничего за время отсутствия тут не изменилось, но если раньше Диего заходил сюда, чтобы занести бумаги старому команданте, то теперь... Какого черта он творит? Какого голубоглазого черта? Но времени на размышления и попытки осмыслить происходящее не осталось. Монастарио зашел в кабинет и, закрыв за собой дверь, задвинул на ней щеколду. Диего бросил шляпу с перчатками на край стола, а дальше началось то, что иначе как пожаром назвать было нельзя. Монастарио, схватив за запястье, рванул его к себе, словно шквал, что переворачивает корабли. Быть может, не будь той встречи или произойди она по-другому, жизнь бы повернулась иначе, но сейчас ничего иного не оставалось. Губы нашли губы, пальцы легли на плечи, и безумие охватило обоих. Кажется, что не было этих четырех лет гулянок и опыта, а были четыре года одиночества и воздержания. Губы дрожали, пальцы дрожали, путались в аксельбантах, рвали пуговицы с бриджей. Желание, казалось, стало бритвой, режущей кожу изнутри, требующей больше — больше обнаженного тела, больше прикосновений, больше поцелуев и укусов. Шарф на талии Диего капитан распорол ножом для бумаг, валявшемся на столе. Стена, к которой они прислонялись плечами, казалась единственной реальностью, оком урагана, чем-то неизменным в окружающем море безумия. Дыхание сорвалось, когда пальцы коснулись горячей кожи. Первые движения были почти болезненными — все происходило слишком быстро, члены терлись друг о друга насухую, потом тонкие светлые пальцы обхватили оба, и Диего глухо застонал. Все было слишком остро и ярко, на грани беспамятства и безумия. Чужие губы снова закрыли ему рот, и возможные возражения снова исчезли под напором капитана. Диего снова чувствовал себя несмышленым юношей, которого целует незнакомый взрослый мужчина, только что спасший ему жизнь... но ему не хотелось проявлять характер. Не сейчас, когда до желанного наслаждения оставалось несколько движений, не сейчас, когда пальцы, снившиеся ему в юношеских горячечных снах, гладили его, не сейчас, когда синее пламя плясало и гасло в тени черных ресниц. Потом небо все же рухнуло на землю, корабль подчинился шквалу, и буря накрыла обоих. Стена ушла куда-то в сторону, и пламя превратилось в угли. *** Диего кипел. О, этот день не мог закончиться иначе: сначала это взаимное безумие с комендантом — иначе и не назовешь, потом разговор с отцом — один из самых идиотских и странных в жизни, и вот теперь, когда Диего попытался найти хоть одну вещь черного цвета в собственном гардеробе, он, естественно, ее не нашел! А время утекало сквозь пальцы — лучше разрешить конфликт сейчас, не доводя до суда или трибунала. Видит бог, Калифорния похожа на бочку пороха, а капитан Монастарио решил поднести к ней искру! Дверь комнаты скрипнула, на пороге появился Бернардо и, оглядев разоренный гардероб, только покачал головой. Потом прикрыл за собой дверь, поставил на стол поднос с бутылкой вина и сыром и вопросительно посмотрел на хозяина. — Да, ты прав, Бернардо. Я же еще не успел рассказать тебе о своих планах, а твоя помощь мне, определенно, понадобится. — Диего опустился в кресло и сжал пальцами виски. — С чего бы начать... Бернардо изобразил пальцами аксельбанты. — Капитан Монастарио... говоришь, солдаты проверили багаж, но под книги залезать не стали? Слуга закивал. — Что ж, значит, посылочку от капитана корабля мы привезем под видом остального моего багажа, а именно книг. Итак, судя по всему, капитан Монастарио, — Диего сделал паузу, отчаянно надеясь, что не покраснел, — верный слуга короны, собирает те налоги, которые ему сказали собирать, и при этом пытается воспользоваться своим положением для того, чтобы разбогатеть — ничего удивительного, таких капитанов в Испании каждый второй. С другой стороны, мой отец, как и остальные доны, недоволен увеличением налогов, но, в отличие от прошлых лет, готов чуть ли не драться с Монастарио. Вернее, он ожидал, что это сделаю я, с оружием в руках. Но Бернардо, это же открытый бунт! Повод к исполнению всех планов сеньора капитана, повод к трибуналам и отчуждениям наших земель! Мы можем пожаловаться губернатору Монтеррея и намекнуть на то, что действия капитана вызывают недовольство благородных людей и попытки бунта у индейцев, таким образом мы можем привлечь внимание... но ни отец, ни остальные доны не согласны на это. Знаешь, почему арестовали дона Начо? Бернардо замотал головой. — Потому что он призывал к бунту. Он на одном из вечеров, в кругу знакомых рассуждал о новых налогах, недовольстве и его величестве. Ничего удивительного, об этом говорит каждый второй, а думает каждый первый... Но он делал это в открытую, так что Монастарио имеет полное право приписать ему идеи конституции 1812 года, а это, друг мой, — подстрекательство к бунту против Испании и короля. Диего налил вина в бокал и сделал пару больших глотков. — Я не могу действовать открыто. Этот арест — искра, которой может оказаться достаточно для нового бунта. Как Диего де ла Вега я могу лишь действовать словом... Но знаешь старую пословицу? Не можешь быть львом — притворись лисой. Так вот, если некий разбойник выкрадет сеньора Начо, это не будет политическим действием, это будет чем-то новым и странным, и сам дон Начо вынужден будет обратиться к губернатору. Уже со словами, а не с силой. И капитан Монастарио тоже сможет поставить против него только слово... Бернардо изобразил перья на голове и стрельбу из лука. — Индейцы? О, нет, индейцев мы подпустить сюда тем более не можем. Поэтому разбойник — назовем его, скажем, Зорро — является лучшим выходом. Нужно тянуть время, Бернардо. Чтобы если что-то полыхнуло — то не здесь. Слуга указал рукой на ворох костюмов. — Да, я же тебе еще не показывал. Тут, в моей комнате, есть подземный ход, ведущий в одну замечательную пещеру. Вход в нее с той стороны найти невозможно. Конь у меня тоже есть, я его чуть позже покажу... но возник вопрос с одеждой. Она должна быть черной, чтобы ночью было не слишком заметно. Но у меня нет черных вещей! Тут Бернардо улыбнулся и помахал руками. — Что? У тебя есть? Кривая усмешка на лице бывшего вора была очевидной. — И никто не поймает и не поймет? Что ж, иди. Костюм мне нужен уже к закату, справишься? Бернардо только пожал плечами — уж для него это проблемой не было. — Хорошо, иди. Когда за спиной слуги закрылась дверь, Диего прикусил костяшку указательного пальца. Боль слегка прояснила мысли. Да, за затею с Зорро он не волновался. Гораздо сложнее было с маской Диего де ла Вега. То, что случилось в кабинете капитана, не лезло ни в какие рамки. Не только потому что Диего вел себя как влюбленный юнец. Гораздо сильнее и больнее было другое. Короткое объятие после всего случившегося и нежность, почти неприкрытая нежность в чужом голосе. Нежность... и облегчение. — Ты так и не повзрослел... Потом они судорожно одевались, надевая на себя не только одежду, но статус и приличия, надевая свои роли в обществе. Диего все-таки заполнил въездную декларацию, Энри... капитан Монастарио разговаривал с ним о новостях из Испании. Все было чинно и благородно. Но все же Диего казалось, что так это не закончится. Что одного раза не хватит, уже не хватает... но права показать, что он вырос и изменился, у Диего нет. Это будет куда худшим обманом, чем тот, что есть сейчас. А обманывать капитана Монас... Энрике еще больше ему не хотелось. — Боже, я только начинаю эту игру, но уже запутался в себе... Диего допил вино и поставил пустой бокал на стол. — Но ты свидетель, я начинаю это не для себя... а для Калифорнии. *** Это было совершенным безумием, но Диего был счастлив. Шпаги сталкивались со звоном, тело следовало рисунку боя — выпад, блок, контратака. Финт, отбив, уклонение. И счастливая улыбка на лице противника. Это не было похоже на бой насмерть, о нет, когда так редко встречается равный противник, тот, с кем можно танцевать и наслаждаться, преступлением будет убивать. Тем более, что сам Диего не хотел смерти капитана. Да, это бы все решило и разом, но как потом он смог бы жить? За спиной Диего четыре года тренировок и боев на узких улицах Севильи, за спиной капитана — тоже не монастырь для юных кармелиток. Поэтому еще один блок и контратака, отбив — и все шире улыбка на лице, все ярче и безумнее в лунном свете ответная усмешка Монастарио. Это было сильнее, чем то, что случилось в кабинете капитана. Здесь и сейчас они были равны, радость схватки будоражила кровь. Они кружили по двору казармы, они танцевали, но Монастарио нарушил их паритет. Видимо, пленение дона Торреса было важнее, чем бой, заставивший забыть обо всем. Он позвал улан. Диего не беспокоился, дон Начо Торрес уже перелез через стену, и вряд ли уланы смогут его поймать, тем более что несколько ловушек в конюшнях их задержат. Оставалось только ускользнуть из казарм самому, и поскольку сеньор капитан отвлекся от поединка, вызывая улан, прижать острие шпаги к его горлу оказалось слишком просто. Это... разочаровывало. Диего, издевательски улыбаясь, проводил капитана до камеры и, заперев за ним дверь, махнул плащом. — До встречи, сеньор комендант. В спину понеслись проклятья, угрозы и приказы бестолковым уланам, но взобраться на стену удалось почти без потерь. Скорее поимке мог помочь плащ, в котором Диего едва не запутался — расторопный Бернардо нашел требуемый костюм черного цвета, но плащ был великоват. А сапоги слегка жали. Но это было, право, совсем мелочью. Диего слез со стены, запрыгнул на спину Торнадо и, как лис из сказки, был таков. Он не сомневался, что завтра в пуэбло будут висеть листки с заголовком «разыскивается» и призывом получить награду золотом за поимку Зорро живым или мертвым. Несомненно, ранее запертый в камере подельник Монастарио, этот линсеадо недоучившийся, просветит капитана, как именно представился разбойник в черном костюме, нарушивший все их планы. Луна снова скрылась за тучами, тропа, по которой шел Торнадо, практически пропала из виду, поэтому голос, донесшийся откуда-то справа, из совсем уж затемненной части перелеска, заставил вздрогнуть. — Сеньор, я вам очень благодарен. Диего от неожиданности осадил коня. — Дон Начо? Что вы тут делаете, я думал, вы уже на пути в миссию... — Но я не хотел бросать моего спасителя, это было бы... Диего едва удержал себя от ругательства, нет, это не Калифорния, это колыбель идиотов. Благородных причем. И самый главный из них он сам. В гарнизоне наверняка уже оседлали лошадей, и совершенно бессмысленно отправлять дона Начо в миссию к падре. Его заметят. А до Монтеррея пара дней верхом. — Сеньор Торрес, я надеюсь, вы сейчас сразу отправитесь в сторону Монтеррея? — Что? — Если бы вы не ждали меня, то успели бы в миссию, но, боюсь, сейчас уже нет. — Но сеньор спаситель... — Зорро. Так меня зовут. — Так вот, сеньор Зорро, добиться встречи с губернатором не так просто... — Но чего вы добьетесь сидя в миссии? — Тоже верно. Что ж, благодарю вас, сеньор Зорро. — Не за что, — Диего сверкнул улыбкой, невидимой в темноте, и, дождавшись, когда стихнет стук копыт лошади дона Торреса, выехал из перелеска на открытое пространство. Луна, словно благосклонная сеньора, откинула кружево мантильти облаков со своего лика и позволила погоне увидеть Зорро. Диего усмехнулся и направил коня в степь. Здесь, неподалеку от Лос-Анжелеса, было замечательное маленькое ущелье. Гордого названия «каньон» оно не заслужило, но пастухи, перегоняющие стада, предпочитали его объезжать — перепрыгнуть на другую сторону мог только действительно хороший конь. Лошади у уланов были неплохие, но ни одна из них не могла бы сравниться с Торнадо, а это значило, что главным было не слишком удалиться от погони. Плащ хлопал за плечами, ветер бил в лицо. Ночная степь летела навстречу. А за спиной мчались уланы во главе с капитаном, и от этого скачка становилась еще опаснее и прекраснее. Быстрее, быстрее, быстрее. Бешеный восторг захлестывал горло, почти не давая дышать, Диего жил сейчас, только сейчас по-настоящему, каждым мигом, каждым вздохом, и, взлетев над каньоном, на ту сторону он они с Торнадо опустились, словно оказавшись на другом берегу Стикса. Там, на покинутом берегу, бесновалась погоня, там раздавал приказы Монастарио, и глаза его, Диего мог бы поклясться, сияли так же, как и его собственные, и сердце так же билось в горле. Диего наклонился и, благодарно похлопав Торнадо по шее, направил его в сторону пещеры. Монастарио вполне мог додуматься посетить гасиенду де ла Вега и проверить, так что не мешало бы там побыстрее оказаться. Дорога была неблизкой, но Диего не хотелось занимать голову политическими размышлениями. Поэтому он ехал, вдыхал запах ночной степи, смотрел на кокетку-луну и улыбался. Его авантюра удалась, скрестив шпаги с Монастарио, он доказал сам себе, что больше не мальчишка, неспособный защитить собственную жизнь. Копыта Торнадо сминали сухие травы. Весна уже заканчивалась, и только поникшие головки желтых маков да их тяжелый запах говорили о том, что она была, весна эта, несколько мгновений цветущей степи. Весна Диего тоже уже закончилась, после всего, что он пережил, кто посмеет назвать его юнцом? Правда, сейчас еще посмеют... Диего наклонился, въезжая под тяжелый занавес из вьющегося плюща, закрывающего вход в пещеру. Спрыгнул на землю, с наслаждением потянулся и ласково погладил Торнадо по боку. — Я скоро вернусь, друг. Конь фыркнул и запрядал ушами. Он был согласен подождать. Только недолго. Диего еще раз погладил его и вбежал наверх по лестнице потайного хода, как раз вовремя, чтобы услышать под окном резкий голос Монастарио и увидеть взволнованного Бернардо. Надеть халат и стянуть с себя маску, растрепав волосы, было делом минуты. По прошествии которой на балкон вышел заспанный юный наследник семейства де ла Вега. И совершенно обезоруживающе и мягко улыбнулся капитану. Кровь, еще не остывшая после драки и погони, заставляла совершать странные поступки. Облизывать губы, наклонять голову к плечу, смотреть чуть расфокусированно и очень сонно. Капитан внизу совершенно неожиданно и внезапно закашлялся. — Так вы говорите, никого не было? — До того как у меня под балконом не раздался ваш голос — никого, сеньор капитан. — серьезно ответил Диего. — Что ж... тогда извините за беспокойство. Уланы, за мной! Диего стоял, опираясь о прохладные перила балкона, и улыбался. Он сегодня победил... дважды. Что ж... ваш ход, сеньор капитан. *** Ответного действия капитана пришлось ждать совсем недолго. Отец уехал с визитом к Торресам и намеревался там пробыть до позднего вечера, пока не спадет жара. Сам Диего совершил короткую поездку до Лос-Анжелеса и обратно — послушал, о чем болтают в таверне, да выпил вина вместе с сержантом Гарсией. Надобно сказать, что этому благодушному толстяку совсем не шел уланский мундир. Да и вообще, человека, менее подходящего на роль солдата, надо было еще поискать. Он, конечно, с усердием выполнял приказы капитана Монастарио, но все остальное время мысли его были заняты едой и выпивкой. Ему бы гораздо больше подошла роль трактирщика, или, чем черт не шутит, даже священника. Святого отца из тех, что и сами грешат обжорством, но и грехи своей пастве отпускают поохотнее. Доброта в нем была, странная для солдата, но совсем неплохая для человека. Диего даже чувствовал некий стыд, когда разговаривал с ним. Словно блаженному солгал — и вреда вроде нет, а перед собой стыдно. Сержант же разливался соловьем про жуткого бандита Зорро да про то, что дона Торреса не поймали — и домой не заезжал... Диего поохал над историей, заказал Гарсии еще кружечку вина и ушел из таверны, сопровождаемый благопожеланиями. Бернардо же, который успел, в отличие от Диего, побывать аж в двух тавернах, подтвердил рассказанное Гарсией — по всему пуэбло ходят слухи и восхищенные шепотки про Зорро, но никто не знает, кто он на самом деле. Обратно пришлось ехать в самую жару, когда все нормальные люди наслаждаются сиестой. Но Диего не хотелось оставаться в Лос-Анжелесе — шанс на встречу с капитаном Монастарио был велик, а ему встречаться не очень-то и хотелось. Да, конечно, он победил вчера два раза, и как Зорро, и как де ла Вега — но первая встреча победой не была. Воспоминания вновь окатили жаром, и Диего хлестнул лошадь — чем быстрее они доберутся до дома, тем скорее можно будет остаться в блаженном одиночестве и подумать. Бернардо благоразумно не встревал в задумчивость хозяина. Диего мог бы поклясться, что слуга не то чтобы догадывается, а знает, чем закончилось то злосчастное заполнение декларации, но язык ему отрезали довольно давно, а знаками обсуждать подобное было бы неприлично. Солнце висело в зените, прибивая тяжестью лучей к земле. Степные травы, присыпанные пылью, казались увядшими и растерзанными, и только кактусы, как стойкие солдаты, продолжали нести свою службу под обжигающим солнцем. Диего почти застонал от удовольствия, когда наконец зашел во двор гасиенды. Здесь было больше тени, и можно было снять шляпу. — Сеньор де ла Вега... Встающий с плетеного стула Монастарио в первый миг показался Диего пустынным миражом или галлюцинацией, навеянной солнечным ударом. — Мое ожидание было не напрасным. Мне... нужно обсудить с вами несколько вопросов, — а вот черная маска в руках капитана оказалась ковшом холодной воды, вылитой на затылок. — А... добрый день, сеньор капитан. Это для меня было весьма неожиданно, — растерянность Диего не была наигранной. Он, разморенный жарой и солнцем, никак не мог ни собраться, ни подготовиться к возможной драке. — Так и было задумано, сеньор... Я ищу преступника по имени Зорро, — холодный взгляд капитана, казалось, проникал насквозь. — Да, я слышал о таком. Но не здесь же вы рассчитывали его найти! — Диего улыбнулся, словно это было само собой разумеющимся. Взгляд капитана сразу же соскользнул вниз, на губы. — На свете бывает много чудес. — Монастарио отвернулся, собираясь продолжить разговор, но Диего ему не позволил. Стянув с руки перчатку, он коснулся пальцев, сжавших в кулаке черную ленту маски. — Да, сеньор капитан, но, может быть, пройдем в дом? Боюсь, тут слишком жарко, чтобы обсуждать вопросы поимки преступников. Они столкнулись взглядами, и Диего кинуло в пот, но вовсе не от летнего солнца. — Пожалуй, это неплохая идея, — капитан наклонил голову, улыбнулся Диего чуть угрожающе и насмешливо и расслабил пальцы, позволив маске упасть на землю. — Идемте. Они поднимались по скрипучим ступеням лестницы, и Диего не мог понять, зачем он это делает. Отвлечь Монастарио от поисков Зорро здесь вполне можно было и словами. Но от одной мысли, что сегодня повторится все происходившее в кабинете, возбуждение волной поднималось в теле. Когда за ними закрылась дверь комнаты, а верный Бернардо встал на страже, Диего нервно улыбнулся. Желание никуда не исчезло, но появилась какая-то странная неловкость. Будь капитан не врагом, а любовником, о, тогда бы не было никаких проблем! Но даже здесь Диего придется притворяться, а это почти невыносимо. — Вина, сеньор капитан? — Да, было бы неплохо. Горлышко графина звякнуло о край хрустального стакана, но благородное вино полилось мимо. У капитана Монастарио не было времени и терпения для того, чтобы заниматься самокопанием и вопросом, а должно ли. Он просто провел пальцами по щеке Диего и втянул его в поцелуй. Такой же жадный и жаркий, как и в предыдущий раз. Но продолжение в этот раз было несколько другим. Да, их вряд ли могли застать, и времени было чуть больше, поэтому одежда не рвалась из петель, а довольно медленно расстегивалась. Перевязь со шпагой и пистолетами утонула в кресле, как и темно-синий мундир. Шарф Диего разматывали в четыре руки, но потом стало проще — они опять не раздевались полностью, только расстегивали пуговицы на штанах и кальсонах, освобождая от ткани жаждущую плоть. И разговоров в этот раз опять не было. Только прогнулась кровать под тяжестью двух тел. Только молчаливые поцелуи и торопливые прикосновения. Но Диего этого было мало — очень мало. Даже не самому Диего, мальчишке, который все еще жил в нем. Хотелось принадлежности и слабости. Хотелось власти. Марсело, мальчишка, что жил в одном веселом доме, многое рассказывал. И Диего еще тогда хотелось ощутить ту власть, которую дает наслаждение. Хотелось, чтобы эти невыносимые глаза снова потемнели до черноты. Хотелось, чтобы капитан Монастарио хоть на миг, но превратился в Энрике, и потому Диего остановил его руки. — У меня есть масло. И в этот момент капитан замер. Замер, чтобы через мгновение наклониться и поцеловать Диего так, что тот едва не забыл обо всем. Жадно, глубоко, каждым движением языка присваивая и утверждая главенство. В ушах звенело от недостатки воздуха, и мир сузился до синего взгляда потемневших от возбуждения глаз. — Давай. Диего неловко встал с кровати и, дойдя до комода, принялся искать розовое масло, которое лежало где-то там. Флакончик темного стекла обнаружился на самом дне ящика, и Диего, торжествующе улыбнувшись, повернулся к капитану — чтобы вновь потерять разум и дыхание. Възерошенный, с яркими от поцелуев губами, капитан был — Энрике. И никак иначе. Диего сделал несколько нетвердых шагов и опустился на кровать, сжимая в повлажневших пальцах забытый флакончик. Безумие накрыло его с головой, иначе как объяснить, что дальше — он не играл. И мысли не осталось о том, чтобы изображать манерного де ла Вегу. Он снова был Диего, собравшийся дотянуться до апельсиновой луны. Но эта луна была близко. Пальцы сжимались на покрытых тканью рубашки плечах, губы ласкали губы, дыхания не хватало. Влажные прикосновения скользких от масла пальцев не вызывали испуга или отторжения. Да, Диего и раньше приходилось бывать в этом положении. Только удовольствия это не приносило. Может быть, потому, что тот, кто раньше... был не Энрике. Каждое движение, приносящее удовольствие и боль, словно морской волной смывало годы. Отдаваться любви и страсти, возносить хвалу пальцам и губам, и темному завитку влажных волос надо лбом. Сходить с ума и верить. Нет, Диего совсем не повзрослел. Иначе почему он, в слепящей вспышке наслаждения, выдохнул: — Энрике! И потом, обнимая вздрагивающую от наслаждения влажную спину, он слушал тихий, почти бессвязный шепот, в котором богохульство смешивалось с молитвой, его именем и словами о любви. Может быть, именно в тот момент он и принял то решение, которое изменило не только его жизнь. Капитан Монастарио не был достоин спасения. Но Энрике... Энрике он был готов спасать от всего мира. Включая и его самого. *** Все входило в привычное русло. Ну, если двойную жизнь можно назвать привычной, то так оно и было. Капитан Монастарио периодически арестовывал крестьян или пеонов, Зорро спасал — но тех, естественно, кто не был виновен. Спасением воров и убийц он не занимался. Благородные доны немного утихли — дон Начо исчез, из Монтеррея не доходило никаких слухов, сам капитан не слишком усердствовал с налогами, да и Зорро все время был поблизости. Река жизни медленно текла, периодически заходясь в водоворотах, но не останавливаясь. Жизнь Диего де ла Вега тоже стала довольно размеренной и привычной — визиты вежливости к соседям, посещение пуэбло, слухи, сплетни, пара кружек с сержантом Гарсией, обязательный дневной сон. Вечером — музицирование и поездки на дальние выгоны. Ночью — жизнь в облике Зорро. И свидания — сколько выйдет, сколько получится, как состыкуется время богатого бездельника и коменданта Лос-Анжелеса. Иногда днем, иногда вечером. Но в общем-то не слишком часто. Или так казалось самому Диего... Эти странные чувства были сильнее его — и дело далеко не в физической привлекательности Монастарио. Да, капитан был красив, но его стремление к личному обогащению и карьерному росту за счет других эту красоту могли бы свести на нет. Могли бы — но не сводили. Потому что в постели, в самые близкие моменты он словно снимал маску из гордости и превращался в совершенно другого человека, искренне влюбленного в Диего. И это било больнее всего. Прекратить притворяться глупым мальчишкой — о, как Диего об этом мечтал! Но сильнее этого желания было другое: не принадлежать, а захватить, не быть только принимающей стороной. О! В этом было немало удовольствия. У Диего, правда, периодически получалось слегка растянуть наслаждение — уделить внимание подушечкам пальцев, загрубевшим и чуть царапающим кожу, венам под тонкой кожей запястья, внутренней стороне руки — но потом желание, обоюдное, сумасшедшее, срывалось в галоп, и оставались только короткие поцелуи, сжатые на плечах пальцы, запрокинутая голова и удовольствие, мешающееся с болью. Бернардо был молчаливым охранником и свидетелем, когда они встречались в доме Диего. Отец же, кажется, совсем махнул на него рукой и сосредоточился на управлении гасиендой. Диего подумывал о том, что стоит намекнуть на женитьбу, только не свою, а отца. Тот еще молод. Что такое для мужчины пятьдесят лет? Но времени катастрофически не хватало. Странное шебуршение под балконом заставило Диего отвлечься от своих мыслей. Он сел в кровати. Полная луна стыдливо пряталась в ветвях апельсинового дерева, растущего рядом с домом. И судя по тому, что она еще не сменила свой золотой цвет на серебро, Диего не так уж и долго блуждал в своих мыслях. Звук раздался снова, тени от веток заплясали на полу, и через мгновение через перила балкона в дом проник злоумышленник. Темная одежда сливалась с тенями, но в ярком свете луны было отлично видно каждое его движение, складку одежды, узел на темной бандане и блеск глаз сквозь прорези маски. — Ни с места. Кончик шпаги замер у горла вора. — Вы все-таки не безнадежны, де ла Вега. Диего ошарашенно открыл рот: из-под черной маски на него смотрели знакомые голубые глаза. — Капитан? Зорро? Как вы.... — Может быть, вы уберете свою шпагу, мы уйдем с балкона, и я вам все расскажу? — А, да... Диего отвел шпагу в сторону, Монастарио прошел за ним вглубь комнаты и прикрыл за собой дверь. — Не зажигайте свет. — Хорошо, Мозг Диего лихорадочно работал, пытаясь найти подвох во всей этой ситуации. Монастарио притворяется Зорро, чтобы скомпрометировать Диего? Или подозревает, что Диего и есть Зорро, но как... — Это маскировка, де ла Вега, успокойтесь. — Маскировка? — Ну не мог же я лезть к вам на балкон в своем мундире. — А что? Это смотрелось бы весьма романтично, а если еще и с цветами в зубах... — Ты не можешь не смеяться, верно? — в полутьме комнаты невозможно было разглядеть выражение лица, но пальцы, облаченные в печатки, легли на плечи Диего. — Что-то случилось? — Пока нет, но может случиться. Постарайся на следующей неделе не приезжать в пуэбло. — Энрике? Что происходит? Пальцы прижались к его губам. — Просто не приезжай в пуэбло. И проследи за тем, чтобы и твой отец туда не ездил. Пальцы короткой лаской скользнули по лицу, и Монастарио отстранился. Снова скрипнула балконная дверь, Диего успел ухватить капитана за плечо. — Я не женщина, чтобы меня запирать и беречь. Что происходит? — Революция. — Что? — То же, что и всегда. Повстанцы. — Но здесь нет повстанцев. — Да? Ну что ж, попробуем убедить в этом сеньора Итурбиде, которого король направил в Новую Испанию с великой миссией — подавить восстание. — Но... — Не лезь в это, Диего. Ваши пеоны не бунтуют, вы, хоть и неохотно, но платите налоги. Не лезь. Прошу тебя. — Но ты полезешь, — он сдавил плечо капитана так, что не чувствовал пальцев. — Я комендант этого города, я должен. — Но это и мой город тоже. Это моя родина, Энрике! — Родина? Губы капитана скривились в привычной ухмылке, но ничего больше сказать он не успел. — Диего? Ты еще не спишь? — голос отца прервал поединок взглядов. Диего разжал пальцы, и Монастарио, легко, словно сотни раз до этого, перемахнул через перила балкона и спустился вниз, цепляясь за ветки. Диего прикрыл дверь и ответил: — Нет, еще не сплю. Подожди. Накинуть халат на ночную рубашку было делом нескольких секунд, но вот для того, чтобы вернуть на лицо привычную улыбку, потребовалось гораздо больше времени. *** Ночь выдалась безлунной, и благодарить за это следовало всех святых и деву Марию особенно. Судя по тому, что ему рассказал отец, город находился практически на военном положении. Вернее, сейчас мог находиться, потому что Хосе Антонио Йорва, владелец долины Святой Анны, совсем сошел с ума. Он, сержант испанской армии, которому за участие в подавлении мятежа Мигеля Идальго испанский король даровал эту землю, теперь, десять лет спустя, решил, что повстанцы были правы. И, вооружив пеонов и крестьян, выступил в сторону Лос-Анжелеса. Благородные доны были возмущены этим поступком, но ни вооружаться, ни тем более вставать на пути отряда Йорве не собирались. Конечно, сержант бунтовщик — но Испания далеко, а его отряд уже совсем близко и, как говорил посланный им пеон, не имеет ничего против собственно благородных донов. Он всего лишь собирается занять город и объявить его частью независимых от Испании земель. А для этого нужно просто уничтожить гарнизон. И все. Сумасшедший рассчитывает на то, что сопротивления не будет, ведь всем известно, что команданте Монастарио терпеть не могут местные жители. А доны, скорее всего, просто не будут вмешиваться. Но это дела благородных сеньоров. И политики. А ведь войско или отряд надо кормить, и до отца уже дошли слухи о мародерстве. Так что не все так однозначно, как надеется сеньор Йорве. Поэтому сейчас Диего пробирался в город, находящийся на военном положении, и очень надеялся, что его не заметят. Смешно было бы попасться как раз тогда, когда он собирался не противодействовать, а помогать существующей власти. Черепица казармы уже казалась родной — вот здесь, неподалеку от стены, она была совсем старой, и перемещаться приходилось с осторожностью. Над кабинетом Монастарио и над конюшней черепица оказалась, наоборот, прочной, но еще не стесанной временем и потому довольно скользкой. Яркие звезды равнодушно смотрели с вышины, может быть, какая-то из них и отвечала за судьбу Диего, но он надеялся, что это не та, которая упала только что. В комнате, отведенной Монастарио под спальню, горела свеча, и пришлось улечься на крышу и подождать. Капитан расшагивал там, внутри, что-то недовольно бормотал, но спать не собирался. Черепица еще не успела охладиться, и лежать было довольно удобно, если, конечно, не считать того, что шпага упиралась в бедро. А подвинуть ее бесшумно было бы сложновато. Диего вздохнул и посмотрел вниз. По вытоптанной уланами и конями земле плясала тонкая черная тень — Монастарио ходил по комнате из угла в угол, не потрудившись закрыть ставни или задвинуть занавески. Уланы спали в казармах, и только несчастный дежурный бродил по городу. Его сонный голос «Час ноочи и все спокоойно!» доносился откуда-то из переплетений улочек, так что капитану не от кого было скрывать свою нервозность. Если не считать, конечно, непрошеного зрителя на крыше. Иногда четкая тень растворялась в другой, огромной и жуткой, трепещущей крыльями — но очередной мотылек, привлеченный пламенем свечи, сгорал, и снова становилось видно только капитана. Диего успел подумать и испугаться, что Монастарио решил бдить всю ночь, но свеча наконец погасла. И пока капитан, чертыхаясь сквозь зубы, укладывался спать, Диего соскользнул с крыши и проник в окно, не издав при этом почти никакого шума. Монастарио все равно насторожился, но много ли можно навоевать, когда к шее прижата собственная шпага, а к губам — чужой палец в перчатке? — Тише, капитан, это я. — Зорро! — прошипел Монастарио сквозь зубы. — Н-не совсем, — Диего убрал шпагу от горла и стянул с лица маску. Ночь была безлунной, но это не значило, что в комнате царила кромешная темнота. Абрис лица, особенно не скрытого маской, можно было увидеть очень даже хорошо. Монастарио выдохнул, словно кто-то ударил его кулаком в грудь и вышиб оттуда весь воздух. — Де ла Вега? — Если вы закроете ставни и зажжете свечу, я объясню. Монастарио смерил его бешеным взглядом, в полутьме потерявшим половину свой выразительности, но все же закрыл ставни. Огонек загоревшейся свечи высветил его побледневшее лицо, и Диего в темном костюме, с длинным шарфом с серебряной вышивкой, повязанным на поясе. — Это... что? — Монастарио взял в руки кончик шарфа, словно не мог поверить в то, что видит. — Это... маскировка. — Диего улыбнулся своей лучшей улыбкой. — Ведь сеньору де ла Веге вы запретили приезжать в Лос-Анжелес... Монастарио прижал ладонь ко лбу. — В бога душу мать.... Садитесь, де ла Вега, и объясните мне, какого черта вы тут делаете. Диего не собирался садиться. Совсем. Он вглядывался в лицо Монастарио. Близость войны еще не наложила свой отпечаток, капитан был всего лишь бледнее обычного, да под глазами залегли тени. Диего стянул с рук перчатки и бросил их на стол. Говорить было не о чем. Монастарио вполне был способен или разругаться вдрызг, или просто выгнать, воззвав к милосердию и справедливости, но ни того, ни другого Диего не собирался ему позволять. Он просто сделал шаг и обнял капитана. Это прикосновение не несло в себе жажды или соблазнения — просто не хотелось выпускать его из рук. Ни на какое сражение, ни на какую войну. Потому что когда Зорро ему противодействовал, это было игрой. Взаимной и приносящей удовольствие обоим, что бы там ни говорил сам Монастарио. Но мятежники были совсем другим делом. Диего прекрасно знал, что в горниле гражданской войны нет ни правых, ни виноватых. И страдают не только военные, но и мирные жители. Пощады нет. Сам Диего плохо помнил восстание Идальго. Ему было лет десять, отец находился в городе, а он с матерью — на гасиенде. Тогда у пеонов и слуг не нашлось достаточного количества оружия, и кровь заливала светлое дерево пола. Мама погибла именно тогда. Ее просто застрелил один из креолов, пытавшийся бежать из окружения. Она ничего не делала, просто стояла на дороге... И только сейчас Диего мог признаться себе, то не хочет терять еще одного ставшего дорогим для него человека. Человека, который собирался стать на пути повстанцев. — И почему ты не можешь все это бросить к чертям... Шепот был безнадежен, Диего знал это как никто другой. Он сам не мог бросить, ни людей, ни свои принципы. — Я служу Испании, а не себе. Рука Монастарио перебирала его волосы, на столе, оплывая воском, таяла свеча. Потом хриплый смешок обжег ухо. — Хорошо, что ты не женщина. Вряд ли кто-то пощадил бы мою жену. Темная пелена ярости и отчаянья заволокла глаза. Диего наконец понял, почувствовал то, что Монастарио скрывал сам от себя — он сдался. И на завтрашнее сражение собирался выходить с мыслями о собственной смерти. — Хорошо? Диего шально улыбнулся и хлопнул рукой по свече, гася ее. Монастарио вздрогнул, но не успел ничего сделать. Диего опрокинул его на узкую кровать и впился жестким поцелуем в губы, не давая говорить и возражать. В кромешной темноте комнаты, за закрытыми ставнями не было видно ничего. Зато ощущалось все острее и ярче, словно, отняв зрение, тьма наградила их обострившимся слухом. Диего на миг отстранился, дал вздохнуть и накинулся на капитана, словно голодный на кусок хлеба. Он целовал куда придется: в скулу, в щеку, на которой пробивалась щетина, в линию подбородка, скрытую бородой. В горло, в котором клокотало рычание или стон. В ямку между ключицами. Потом дернул воротник ночной рубашки и с наслаждением услышал треск рвущейся ткани. Капитан сжал коленями его бока и дернул за волосы. — Только... не увлекайся. — Уланы завидовать будут? — и Диего мстительно впился губами в стык шеи с плечом, оставляя метку похлеще, чем буква Z. — Сумасшедший мальчишка, — улыбки не было видно в темное, но она чувствовалась в голосе, и пальцы уже не тянули его за волосы. Всего лишь гладили. — А кто виноват? — Диего дернул ткань дальше и, скользнув губами по покрытой волосами груди, прикусил левый сосок. Монастарио захлебнулся ответом. В этот раз все было очень удобно, капитан успел переодеться перед сном, и потому освобождать от мешающей ткани его тело было легко. Сам Диего оставался одетым, но недолго. Соленая кожа под губами, напрягшееся тело, заострившийся от желания сосок. О, этого было вполне достаточно, чтобы свести с ума. Тем более, что в этот раз Диего не собирался отдаваться. Без одежды капитан казался худым: вот линии ребер под кожей, провести ладонью, словно спеченную солнцем глину тронуть. Это, видимо, сломано было, криво срослось. Диего поцеловал живот там, где расходились крылья ребер, и скользнул вниз, дальше, чувствуя то гладкую кожу и напряженные мышцы, то мягкую щекотку волос. Потерся щекой о горячий, вздымающийся вверх член и лизнул его, вызывая еще один стон. Солоноватый привкус, запах, ставший привычным и вызывающим дрожь. За все это время они так и не дошли до таких откровенных ласк. Слишком нерегулярные и короткие встречи. Иногда хватало всего лишь прикосновений, иногда Диего подставлял спину и все остальное. Но не так, как сейчас... Полночи впереди, и возможно, что это последние полночи.... если, конечно, Диего не переубедит. А кое-что для переубеждения у него было. Диего улыбнулся и прошептал: — Энр-р-рике. Пальцы капитана сжали пряди волос Диего до боли. О, кое-чему в борделях Испании могли научить, но он никогда не думал, что будет применять эти знания так. И с этим человеком. Диего огладил бедра капитана и начал развязывать шарф у себя на талии и расстегивать пуговицы на штанах и кальсонах, так чтобы можно было откинуть оба клапана и освободить стиснутый тканью собственный член. — Так ты решил доказать мне, что ты не женщина? Насмешливый шепот Монастарио нарушил тишину. Капитан сел, заставляя сесть и Диего, и легко провел ладонью по ткани его рубашки. — Нет. Просто дать тебе повод вернуться и отомстить. Ты же не спустишь мне такого оскорбления? Диего поймал его ладонь и, целуя, прижал к собственным улыбающимся губам. — Конечно, не спущу. Монастарио высободил руку и, обхватив Диего за шею, потянул обратно. На себя, вновь опускаясь на постель. — Ни за что не спущу. Вернусь и отомщу. Ты масло захватил? Диего отдал бы полжизни, чтобы сейчас увидеть лицо капитана. Но света не было и пришлось довольствоваться лишь поцелуем. И собственным коротким ответом: — Да. Потом им было уже не до разговоров. Кровать капитана оказалась слишком узкой даже для одного, но вдвоем они на удивление хорошо поместились. Да, у Диего не было возможности видеть, как повернувшийся к нему спиной Энрике двигается ему навстречу, как прогибается, как впивается пальцами в простыню, а зубами в подушку. Как ходят его ребра в попытке вздохнуть и не застонать. Как блестит пот на плечах и выгибается узкая спина. Как его собственный член входит в это прежде недоступное тело. Но ему не нужно было утешать себя тем, что все еще будет. Потому что вполне хватало звуков и ощущений. Влажной спины, твердости матраса под коленями, хриплого дыхания и невнятных стонов, заглушаемых подушкой. Собственных волос, прилипших ко вспотевшему лбу, и не было времени их убрать, потому что вот, под ним, его Энрике. Теперь уже полностью и безоговорочно его. И захлестывало наслаждением от ощущения горячего тела под ладонями, обжигающей тесноты и, по контрасту, прохладной кожи ягодиц, к которым прижимались его бедра. И только когда в стоне прозвучало его имя, Диего отпустил себя, опускаясь на вздрагивающее тело и видя перед глазами ослепительный полдень, а не тьму. И выдыхая, словно благословение или проклятье: — Энрике! *** — Мы убили его! Этого вашего петушка испанского! На белом коне, мразь такая! Убили! Ебан… Только увидев, как оборванный бродяга свалился в пыль двора и как удивленно смотрит на него отец, Диего понял, что это он сам ударил. Кулаком в челюсть. Так, что наверняка выбил зубы. Вон, сидит, сплевывает в пыль кровь. — Не терплю ругательств. Особенно в присутствии дам. Диего коротко поклонился сеньоре Торрес и сеньорите Элене, которые гостили на их гасиенде. Здесь все же было безопаснее, чем в доме, где из мужчин только разленившиеся слуги. В ушах шумела кровь, но боли в содранных костяшках он не чувствовал. Все внутри заледенело. — Так все же… кого вы убили? Отец Диего обратился к сидящему в пыли бандиту. Тот скривился, вытирая рот. — Капитанишку вашего. Жалко, что с одного выстрела и в самом конце, надо было подольше помучить! Ничего, сейчас черти им в аду занимаются! — Пепе, Бенито, уведите его. И так все ясно. — Отец кивнул пеонам, и те, под ругань и богохульства, утащили бандита. — Сеньора Торрес, примите мои извинения, не стоило его расспрашивать в вашем присутствии. — Ничего, самое главное, что мы узнали, что все же происходит, — она взмахнула веером. — Сеньор де ла Вега, мы, пожалуй пройдем в сад, нападение ваши слуги отразили и, я думаю, там будет вполне безопасно. Пока отец раскланивался с сеньорой Торрес и вызывал слугу проводить дам в сад, отдавал распоряжения насчет легкой закуски и вина, которые туда надо было принести, Диего дышал. Просто втягивая в себя пыльный и жаркий воздух. Сражение с отрядом Йорве, судя по рассказу пленного, состоялось сегодня на рассвете. Уланы победили и развеяли в пыль толпу крестьян и пеонов. Правда, при этом, как уверял пленный, убили капитана Монастарио. А сам Йорве сбежал, бросив своих солдат на поле боя. Хотя каких солдат — наемники, бывшие крестьяне, пеоны, в руки которым дали ружья, они не слишком хорошо умели драться. На что рассчитывал сам Йорве? На то, что доны Лос-Анжелеса станут на его сторону? Если бы он пришел не воевать, вполне могли бы встать. А теперь уже нет. Теперь остатки его отряда рассыпались по землям этих самых благородных донов, и один из таких отрядов осмелился напасть на гасиенду де ла Вега. Здесь они отпора не ожидали, но получили — ружейный залп прямо в нападающую толпу. Пригодилась посылка из Испании… Кого-то по счастливой случайности застрелили на месте, кто-то сбежал. А одного даже захватили в плен. И вот, допросили. — Диего. Крепкие пальцы сжали его плечо. — Ты сейчас пойдешь любезничать с сеньорой Торрес. Улыбаться будешь как обычно и шутить. До вечера ты должен быть здесь. Да и ночью постарайся, чтобы никто не заметил, как ты уйдешь. Диего, вырванный из молчаливого горя, изумленно посмотрел на отца. — Я все-таки не слепой, мой мальчик. Ты неплохо скрываешься, но твой капитан забывал о том, что его взгляды на тебя могут увидеть. — Отец! — И потом, может быть, этот бандит ошибся, — пальцы сжались. — Иди, не заставляй сеньору ждать. Хватит и того, что я знаю. Она тоже не слепая и может заметить. — Я… спасибо. Иду. — Иди, в конце концов, ты не зря провел время в Испании. Пусть и научился там только языком вертеть. Диего только коротко поклонился и направился в сад. Старательно не слыша за спиной короткого вздоха: — Почему он не родился девочкой? Все-таки мне придется снова жениться… Обида и боль жгла изнутри. Хотелось доказать отцу, что он мужчина. Что то, что они с Энрике… не поменяло ни его характер, ни отняло его мужественности. Но, судя по тому, что отец принял решение, маску Диего де ла Вега, поэта, хорошо владеющего языком, но не шпагой, ему придется носить всю жизнь. Рядом с сеньорой и сеньоритой Торрес стало проще. Времени на мысли не оставалось. Диего улыбался, играл на гитаре, сочинил короткую песенку и с удовольствием вечером распрощался с дамами. Потом время помчалось, словно Торнадо. Диего выпустил из конюшни пегую Лиску, попросив Хуана подержать ее в перелеске неподалеку часов около трех, потом вернулся на гасиенду, переоделся, выскользнул через подземный ход, оставив верного Бернардо сторожить приход отца. А вот дальше ехать пришлось осторожно. Потому что как бы ни хотел Диего добраться до улан и узнать, что там с Монастарио, приходилось соблюдать осторожность. Остатки отряда Йорве все еще бродили здесь, и не было ничего глупее, чем погибнуть от их рук. Диего подъехал к знакомой переправе и усмехнулся. Именно здесь четыре года назад его спас Энрике. А сейчас он сам спешит в логово врага, чтобы узнать, жив ли капитан. Диего перегнал Торнадо через брод и задумался. Судя по тому, что рассказывал тот бандит, сражение проходило чуть дальше, в долине. И вполне можно было туда проехать по правой дороге… в тот раз он тоже стоял перед выбором. Диего фыркнул, спрыгнул с коня и повел его в поводу. На левой дороге было идеальное место для засады, потому что если ехать из Лос-Анжелеса, то можно было выбрать одну из двух дорог. Но вот если ехать по дороге из Сан-Диего, то возможности объехать участок, где густо разрослись кусты, возможности не было. Вокруг такие каменистые выступы и ямы, что проще коню ноги переломать. Неужели никто и сейчас это место не приметил? Приметили. Диего похлопал Торнадо по шее, накидывая повод на ветку — просто чтобы конь сейчас не пошел за ним, и посмотрел на четырех бандитского вида мужчин, притаившихся вдоль дороги. С этой стороны их было неплохо видно, но с той — хорошо закрывали кусты, и чувствовал себя странно. Словно вновь вернулся в ту ночь четыре года назад. Когда на дороге появился всадник на белом коне, ощущение провала во времени стало полным. — Вот он, сучий потрох. Ниньо, стреляй, как только он подъедет. В этот раз Диего не стал дожидаться нападения. Он выстрелил в того из бандитов, у которого было ружье, и, отбросив уже не нужный пистолет, вступил в схватку. В этот раз все оказалось до обидного простым. Шпага входила в тела, мачете ловили лунные блики, но уже не могли выпить его крови. Через несколько минут Диего стоял на дороге, окруженный телами, и… не знал, что делать. Потому что призрак, вернее, не призрак, мужчина на белом коне, с рукой на перевязи, был уже близко. — Сеньор Зорро, вы продолжаете творить беззаконие? Монастарио улыбался, и улыбка эта на бледном лице казалась оскалом безумца. — О, сеньор капитан, как видите, — Диего развел руками. — А вы все же живы. — Расстроены? — Нет, — Диего улыбнулся — Только почему вы едете в одиночестве? Где ваши уланы, сеньор капитан? — Это не уланы, это болваны, сеньор Зорро, я гораздо быстрее доберусь до Лос-Анжелеса самостоятельно, чем вместе с ними. — Оу, вам туда срочно нужно? Как удачно, что нам по пути! — Диего сел на Торнадо и приложил пальцы к виску. — Сочту за честь сопроводить вас до города. — Сеньор Зорро! — Монастарио почти прорычал: — Я вполне… — Ну, мне же просто по пути. Капитан переложил поводья в раненую руку и прижал левую ладонь ко лбу. — Делайте что хотите. О, если бы он мог делать что хотел! Диего подъехал чуть ближе. Да, раненый, измотанный, но несомненно живой. Какая блажь стукнула капитану в голову, что он срочно едет в Лос-Анжелес? Причем один? Он получил какое-то донесение или… это личные дела? Они пересекли брод, Монастарио огляделся и тихо хмыкнул. — В этом месте есть что-то забавное, сеньор капитан? — О, ну, по традиции, здесь можно задать вопрос о настоящем имени. — Да? А что за традиция? Кони шли рядом, и Диего жадно рассматривал капитана, стараясь, впрочем, не показывать этого. — Да так… Здесь один спасенный задал спасителю вопрос «А как вас зовут?», а вы все-таки сегодня мой спаситель, сеньор Зорро, не могу не признать. Но вопрос задавать не буду, вы же скажете, что вас так и зовут Зорро. Монастарио кинул острый взгляд на Диего и отвернулся. — Можете задавать вопрос, сеньор, боюсь я смогу ответить только так, как ответил тот спаситель. Монастарио натянул поводья и ошарашенно посмотрел на Зорро. Луна отражалась в удивленных глазах. Совсем близкая. Только руку протяни. — Так как вас зовут, сеньор Зорро? Диего наклонился и, обхватив Энрике за шею, поцеловал. *** В комнате было жарко. И вовсе не от того, что солнце стояло почти в зените. Благородные доны решали судьбу своего пуэбло. Возглавлял собрание дон Начо, все-таки вернувшийся из своей продолжительно поездки и привезший удивительные вести — Новая Испания больше не была колонией! Теперь она часть независимой Мексики, которая, согласно «Декларации независимости мексиканской империи», стала конституционной монархией. В том, что мексиканским императором станет Агустин де Итурбиде, не сомневался никто. Со слов дона Начо следовало, что теперь благородные доны являются главной силой в пуэбло. Именно решение их совета станет законодательным и ни алькальде, ни капитан Монастарио — не имеют полной власти. А назначение Монастарио комендантом Лос-Анжелеса было решением прошлой власти, которое новая власть имеет все права отменить. Благородное собрание гудело — с одной стороны, очень хорошо не зависеть от Испании и не платить огромного налога, но с другой, кто сказал, что теперь налоги станут ниже? Или, к примеру, тот же Йорве, он что, теперь имеет право заявиться в Лос-Анжелес со своим отребьем и утверждать, что раз он благородный дон, значит, то, что он делал, можно назвать сделанным во славу Мексиканской империи? Мир менялся, и от этого людям, привыкшим к неспешности и неизменности, было очень тяжело. Сам дон Начо почти не вмешивался в разговор, он прочитал текст декларации и настаивал только на одном — чтобы капитана Монастарио отстранили от командования гарнизоном. При этом он еще настаивал на аресте и суде, но здесь разгорелся жаркий спор, и в гвалте голосов Диего казалось, что он сейчас задохнется. От ненависти, которую ощущал, от ярости, от желания заставить всех замолчать и от невозможности сделать это. Поэтому он лишь крепче сжимал обложку книги и делал вид, что спор его совершенно не интересует. Благородное собрание уже было похоже не на место, где принимают судьбоносные решения, а на рынок, где каждый кричит, перебивая собеседника. Ненависть застилала глаза. — Тихо! Тихо! Дон Начо постучал молотком по столу. Судебную колотушку он позаимствовал у алькальда, и ему явно нравилось ей пользоваться. — Давайте решим сначала вопрос с капитаном Монастарио, а потом уже будем говорить о налогах. Он, несомненно, выполнил свой долг, защищая пуэбло от налетчиков Йорве, но он в первую очередь капитан испанской армии, а во вторую уже калифорниец. И именно поэтому… Диего, вспомнивший о том, как он перебинтовывал этому, калифорнийцу во вторую очередь, плечо и отчетливо фыркнул. В тишине, которой слушали слова дона Начо, это прозвучало как пистолетный выстрел. — Дон Диего, у вас есть что сказать? — А? Что? Извините, дон Начо, но тут такой забавный пассаж в книге… — Диего улыбался, стараясь не скрипеть зубами. — Но вы же были в Испании, дон Диего, и учились на юриста, если я не ошибаюсь. Может, вы нам подскажете… с юридической точки зрения? Дон Начо улыбался молодому человеку, сыну давнего друга, ожидая безоговорочной поддержки. Диего заложил страницу пальцем и улыбнулся. — А я так надеялся отдохнуть здесь от политики, которой в Испании мне хватило. Почитать поэзию, а не слушать диспуты. Видно, не судьба. Он вздохнул. — Насчет юридической точки зрения. Капитан Монастарио обвинял вас, дон Начо, в государственной измене. По факту, если бы мы сейчас оставались частью Испании, его обвинения были бы справедливы. Но сейчас мы часть, как вы это сказали — Мексиканской империи? Да, вот именно. Однако, — тут Диего встал с места, — хотелось бы заметить, что сейчас, если мы будет арестовывать капитана Монастарио, и да, я хотел бы посмотреть на тех, кто пойдет его арестовывать, ведь гарнизон подчиняется именно ему, так вот, если мы будем арестовывать капитана Монастарио, то сами же пойдем против закона. Ведь капитан сейчас ничего противозаконного не делал, он защищал наш город, согласно своим обязанностям. И если представить, что горячие головы не успокоятся тем, что написано в этом, без сомнения, важном документе… Ведь там написаны лишь общие положения, и если раньше нас объединяло то, что все мы были под властью испанской короны, то что нас будет объединять сейчас? Кто-то непременно решит, что он выше, чем Итурбиде, и имеет больше прав на то, чтобы быть императором. Или просто решит отделиться… И тогда, дон Начо, либо каждому дону придется иметь при себе наемников, которым надо платить, либо вооружать своих пеонов, либо доверить нашу защиту сержанту Гарсии. Он замечательный человек, все мы в этом уверены, однако… Диего сделал паузу. — Тогда что вы предлагаете, сеньор Диего? Оставить Монастарио капитаном? — дон Начо рассерженно хмурил брови. — Вы просили подсказать, как все это будет звучать с политической… эммм, с юридической точки зрения. Диего улыбнулся. — Что ж, верно. Спасибо, дон Диего. — Не за что. Да, конечно, благородные доны еще пошумят, но делать что-то самим для защиты своих земель? Это же надо прикладывать усилия. Крайне непривычные усилия. Платить больше денег… или идти арестовывать Монастарио самим. На это они не пойдут. И кто знает, надолго ли эта Мексиканская империя — Монтеррей и Мехико далеко, а Монастарио близко. Как и Йорве, который может и не успокоиться. Поэтому Диего открыл книгу и с удовольствием продолжил чтение. *** Ночь вступила в свои права неспешно и величественно, как подобает королевской особе. Цикады еще не успели утихнуть, в по-осеннему прохладном воздухе их стрекот смешивался с распевкой птиц, и казалось, сама ночь звенит и поет на разные голоса, словно монисто на шее у цыганки. Торнадо прядал ушами и неспешно пил воду. Луна серебрила узкие листья прибрежных кустов, но обходила стороной ткань черного плаща, расстеленного на земле. Это место у излучины небольшой речки стало местом их встреч не так давно, но уже появились свои традиции. Диего приезжал раньше — ему проще было выбраться из дома, у поэта-бездельника не так много обязанностей, и отходить ко сну можно значительно раньше. У коменданта, несмотря ни на что, все еще коменданта Лос-Анжелеса, дел значительно больше, но отбой в десять вечера никто не отменял, а уж ускользнуть из города, особенно если ты одет не в мундир, в котором жители привыкли тебя видеть — проще простого. Маленький бездымный костерок уже догорал, когда в ночную симфонию вмешался стук копыт. Монастарио подъехал поближе, спешился и, накинув повод серой неприметной кобылки на ветку, присел рядом с Диего. Говорить не хотелось — они уже виделись днем и обменялись и привычными подначками, и поцелуем в кабинете капитана. Жизнь вошла в какое-то странное подобие русла, и их больше не швыряло друг к другу при одном лишь взгляде. Но страсть не утихла. Она была похожа на костер, маленький и упрямо тлеющий, для того, чтобы вновь разгореться, хватило бы пары сухих веток и ветра. Диего откинулся на спину и посмотрел в бескрайнее, распахнувшее над ними тысячи звезд небо. Монастарио хмыкнул и лег рядом, устроив голову у Диего на животе. Звезды смотрели на них и падали вниз, предлагая загадывать желания. — Ну, расскажите же что-нибудь, сеньор де ла Вега… — Что вы хотите услышать? — Диего опустил руку и зарылся пальцами в тяжелые завитки волос. Капитан в последнее время не успевал подстричься, и волосы слегка отросли. — Стихи? — Руку! — Монастарио перехватил Диего за запястье, он не любил, когда кто-то кроме него самого касается его волос. — Я просто хотел стряхнуть пепел, Энрике. В последнее время его стало больше. Вы слишком много курите. — Диего провел кончиками пальцев по серебрящемуся сединой виску. — Ты безнадежен, — хватка на запястье ослабла. — Да. Утратить разум, сделаться больным, живым и мертвым стать одновременно, хмельным и трезвым, кротким и надменным, скупым и щедрым, лживым и прямым… Диего замолчал и снова провел ладонью по волосам Монастарио. — Ваш однофамилец? — капитан приподнялся на локте. — Да, он в отличие от меня умел писать стихи. — Зато вы умеете писать оправдательные речи, — Монастарио навис над ним, закрывая звездное небо. — Но со шпагой у меня получается все же лучше, — Диего шально улыбнулся. — Этого у вас не отнимешь. — Привычная незлая усмешка появилась на лице капитана. — Я бы хотел, чтобы у меня не отняли кое-что другое, — Диего поймал эту усмешку губами, и двое снова стали одним дыханием. По-прежнему недосягаемая луна висела в звёздном небе, ночные звуки заглушал шум крови в ушах, а ветер раздувал костер. — Не отнимут. Этой земле предстояло еще тридцать лет гражданской войны, политики и смертей, но это уже совсем другая история, потому что есть вещи, уничтожить или отнять которые невозможно.