Две стороны одного Юри

      Виктор начал догадываться, что что-то с его обожаемым учеником не так, почти с самого начала их совместной работы. Нет, даже раньше. На том самом злополучном банкете, когда пьяный в дрова Кацуки повис на нем, лопоча бессвязный бред. А потом вдруг переменился в лице, словно и не был пьян, утаскивая Виктора на неприметный балкончик подальше от посторонних любопытных глаз и вездесущих фотографов. Витя даже не успел сориентироваться, как губ коснулись чужие, пропитавшиеся вкусом шампанского губы.       Никифоров думал, что ничего лучше, чем тот дурманящий поцелуй, в его жизни уже не будет. Впервые на памяти мужчины ему пришлось срочно бежать в туалет под недоуменными взглядами и приводить себя в порядок после простого поцелуя. Хотя какой там простой. Он чуть с ума не сошел от той зашкаливающей страсти, которую выдал ему японец. Однако совесть не позволила воспользоваться не соображающим Кацуки и провести с ним веселую ночку; только если по обоюдному согласию на трезвую голову. Но при встрече Юри удрал так поспешно, что Виктор усомнился в собственной трезвости в тот вечер. Мало ли. И да, он правда считал этот поцелуй лучшим. Пока не стал тренировать Юри. Кататься с ним было лучше поцелуев, а принимать вместе ванную — интимнее секса. Хотел сдерживаться, но не смог. Поцелуй на кубке Китая. Объятия с каждым днем все жарче, а танец Юри на льду все более откровенный и соблазняющий. Завлекающий, манящий к телу.       Виктор готов был поспорить, что на льду Кацуки раскрывается полностью и кажется порой совершенно другим человеком, если сопоставлять обычного Юри и его эрос. Но не только на льду Юри бывал другим. Иногда вечерами, когда усаживался к Виктору на колени и податливо вжимался в него всем телом. Или когда после изматывающей тренировки подъезжал к цепляющемуся от усталости за бортик тренеру и широким, кошачьим движением слизывал с шеи выступившие капельки пота. И Никифоров готов был кончить прямо там. Позорно, в штаны, как озабоченный мальчишка с гормонами из ушей, а не взрослый, искушенный в постельных утехах мужчина. Правда, когда Виктор пересекался с поплывшим карим взглядом, Юри как-то бегло проходился языком по губам, словно слизывая оставшийся на них вкус кожи Виктора, а потом резко вспыхивал, поспешно отскакивал, чуть не падая, и удирал с воплем: «Да что же ты творишь, идиот!» И Виктор был готов вновь поспорить, что с глубины потемневших глаз на него смотрел совсем другой человек. Впрочем, так оно и было.       Когда Юри бросился к нему в объятия в аэропорту, Никифоров твердо решил, что именно сегодня они окажутся в одной постели, потому что дальше тянуть резину не имело смысла. Их зависимость друг от друга была очевидна. И все шло хорошо. Юри как никогда податливо отвечал на поцелуи, сам потянул с Виктора пальто, едва они переступили порог номера. Но стоило только тренеру пройтись кончиками пальцев по бокам чуть более настойчиво, с намеком на сладкое продолжение, как японец неловко покраснел и прижал пальцы к губам Виктора. — Подожди немного. Мне нужно кое-что сказать… Ну Виктор… — Юри тихо стонет, а Виктор с хитрой улыбкой продолжает целовать чувствительные подушечки пальцев, прихватывая зубами. — Витя, это важно. — Хорошо, — но Никифоров и не думал прекращать свою извращенную ласку. — Я внимательно слушаю. — Я… Я не один, — Юри краснеет сильнее и опускает взгляд в пол. — Точнее… Черт, не знаю, как объяснить. — Как есть. Издалека начни, — Виктор все же утягивает Юри на кровать, усаживая к себе на колени и обнимая. Желание немного поутихло — его милый слишком встревожен. Его надо выслушать. Все остальное подождет.       Это началось, когда Юри исполнилось семнадцать. Как раз тот возраст, когда он вполне осознал, что слишком стеснителен и не так талантлив, как хотелось бы. Когда понял, что может не оправдать возложенные на него надежды. Что просто парнишка сомнительной привлекательности, ничем особо не выделяющийся из серой массы таких же, как он. Настойчивый голос в голове, словно чужое отражение в зеркале, ухмыляющееся незнакомо и грубо. Около года Кацуки мучился, боясь сказать родителям, что с ним что-то не так. А, проснувшись ночью от того, что он не чувствовал себя в собственном теле… Кто-то другой двигал его руками и ногами, при этом усмехаясь той самой нахальной усмешкой. В общем, изрядно напугавшись, Юри тайком пошел к психотерапевту. А вышел оттуда с неутешительным диагнозом: диссоциативное расстройство личности на фоне закомплексованности и вечного недовольства собой. Психиатр назначил курс лечения и советовал или поладить со своей другой личностью, появившейся, чтобы избавить истинное Я от неуверенности, или игнорировать, чтобы Он расстроился и ушел. Юри пытался. Но Он стал только чаще соваться наружу. И вызвать Его на разговор не получилось: второе Я только отфыркивался и терялся на время, напоминая о себе только тупой головной болью. Поэтому Юри максимально загружал себя учебой и подработкой, а после догонялся тренировками на износ. Он не знал, сколько продержится в таком ритме. Но однажды случилось что-то, выходящее за рамки привычного.       Он смотрел новую программу Виктора, жадно вглядываясь в каждое движение. В этот сезон пришел обновленный Никифоров: с короткой стрижкой, идущей ему куда больше длинных волос, окончательно утративший подростковую угловатость, заметно раздавшийся в плечах и окрепнувший. Уже почти мужчина. У Юри сердце замирало на каждом прыжке — Виктор добавил новый четверной, который не прыгал в прошлом сезоне, а от страстной и импульсивной дорожки шагов почему-то хотелось кусать губы и ерзать на жестком стуле.       «Подвинься, я тоже хочу посмотреть».       Другой Он выскальзывает из темного уголка сознания, смотря вместе с Юри на Виктора, восхищаясь вместе с Юри Виктором, сгорая от желания оказаться рядом с Виктором…       В ту ночь Юри впервые опорочил образ своего кумира позорной юношеской мастурбацией. А другой Он с жаркой пошлой усмешкой заставил облизать испачканные спермой пальцы и признать уже, что детское обожание сошло на нет. Он хочет Виктора Никифорова как мужчину. И Юри признал. Где-то в глубине души. Там, где обитал другой Он.       Годы шли. Юри пытался реализовать себя в фигурном катании, чтобы приблизиться к своему идолу, а ночами другой Он изводил его тонной пошлятины, развращая тонко, со вкусом, как не смог бы никто другой. Только он сам. Потому что оба осколка души Юри одинаково сильно хотели одного и того же человека. Хоть в чем-то нашли точку соприкосновения. Лед и Виктор.       И вот он, персональный бог, свалился на голову вместе с аномальным апрельским снегом. И Юри был счастлив, а другой Он потирал руки на задворках сознания, подкидывая отчаянно краснеющему японцу картинки одна развратнее другой. Шептал ночами, что они могли бы сотворить с этим невероятным мужчиной, что спит в их доме. А уж что этот мужчина творил бы с их телом… И когда оба Юри осознали, что Виктор взаимно имеет на своего подопечного определенные виды… Сдерживать «темную» сущность становилось почти невозможно. — Как-то так, — Юри стыдливо уткнулся горячим лбом в плечо Никифорова, боясь посмотреть тому в глаза. — Родителям я так и не сказал ничего, да и к мозгоправу больше не ходил. Почти сразу уехал в Детройт. И… Я пойму, если ты захочешь разойтись, но давай дотянем хотя бы до конца Гран-при. Я не смогу без тебя, — Кацуки сглатывает подступившие слезы, сминая в пальцах мягкую ткань тонкой рубашки. — С чего бы я хотел разойтись? — тихо спрашивает Виктор, целуя вихрастую макушку. Юри недоуменно вскидывает голову. — Да кому нужен парень с шизой? Не совсем, конечно, но близко… — Мне нужен, — Никифоров пожимает плечами, словно говоря что-то очевидное. Юри не сдерживается и ревет, как девчонка. — Ну что ты, маленький, — Виктор обнимает Юри, гладит его и совершенно не знает, как успокоить. Он и правда не умеет вести себя с плачущими людьми. — Витя… Возьми меня. Чтобы из головы все вылетело. Там должен быть только ты, — сквозь сдавленные всхлипы просит Юри, и Виктор с ним соглашается, слизывая с щек соленые слезы. Юри должен думать только о нем.

***

      Юри постепенно меняется, незаметно и неуловимо для окружающих, но очень явно для внутреннего себя. Он становится более открытым, уже не вспыхивает нервным свекольным румянцем на радость окружающим его русским, обожающим ворковать над ним, пока Витя не видит. Вместе с Виктором (и с еще доброй половиной мира) умиляется с неловких, но решительных ухаживаний Отабека за хорошеющей русской «феей». «Фея» злостно матерится и краснеет, но ухаживания принимает, отвечая робкой взаимностью на чужие чувства. От взгляда на их парочку отчего-то теплело на душе. Так мило и невинно.       Юри больше не боится и даже не вздрагивает, когда Виктор обнимает или целует его… не наедине. И иногда даже балует возлюбленного, позволяя себе тоже проявлять чувства на публике под умильный стрекот Милы Бабичевой. Это прекрасно.       И другой Он вроде бы утихает.       Виктор чувствует себя фетишистом. Именно на раздвоение личности Юри. Второй Он был куда раскрепощеннее в постели. У Никифорова рвало крышу, когда в середине процесса Юри вдруг переклинивало. Настоящий, его Юри, очаровательно краснеющий и сладко стонущий, превращался в истинного демона, призывно раздвигающего ноги и шепчущего такие пошлости, что краснеть начинал сам Виктор. Эрос. Ничем не разбавленный. И это сводило с ума.       Но вдруг в один из дней что-то отклонилось от привычного курса развития событий. Они закончили очередную выматывающую тренировку и завалились домой, пыхтя и обсуждая откатанные элементы. Привычно помогли друг другу снять верхнюю одежду, и Виктор, блаженно прикрыв глаза, рухнул на кровать. — Ты совсем меня загонял, выносливый чертенок, — с улыбкой протянул Никифоров и, почувствовав тяжесть на бедрах, лениво открыл глаза. — Юри? — Надеюсь, ты все же найдешь немного сил на меня? — Кацуки почти мурлыкает, наклоняясь к мужчине и широкими движениями вылизывая солоноватую кожу шеи. — Юри, а как же душ? Я грязный, потный и от меня несет, — Виктор крепко сжимает бедра прильнувшего к нему японца, вынуждая того потереться о партнера. И когда только завестись успел? — Ты не понимаешь, Витя… Твой запах… Вкус… Это с ума сводит, — Юри чувственно прикусывает мочку уха, искушая своим шепотом, срывая последние предохранители. — Ты — потрясающий, настоящий, — он забирается руками под немного влажную от впитавшегося пота футболку и оглаживает, пощипывает кожу, чуть царапает короткими ногтями. Медленно доводит до кондиции. — Я грязный, — последние попытки воззвать к здравому смыслу японца, ведь тот довольно чистоплотный, но Юри перебивает почти мгновенно: — Когда я грязный, тебя это не останавливает. Вылизываешь всего, как кот.       Виктор обреченно стонет. Перед таким Юри невозможно устоять. Они путаются в одежде, стараясь выбраться из лишних сейчас шмоток поскорее, сталкиваются руками, переплетая пальцы на мгновение. Находят губы друг друга, целуются жадно, мокро, сплетаясь языками. Отчаянно кусаются, забывая про привычную им нежность, ведь обычно Юри любит нежный секс. Кацуки трется, ерзает, сползает ниже, обводя языком контуры напряженного пресса. Мстит. Дразнит. — Решил побаловать меня? — Виктор смотрит хитро, а Юри замирает, уже приготовившись стянуть штаны вместе с бельем. — Хмм, правда, чего это я разошелся… — Юри ленивым котом облизывается так, что у Виктора в штанах отдает болезненной пульсацией, упирается руками в кровать и подтягивается обратно вверх, чувствительно проехавшись практически всем торсом по внушительному стояку любовника. Никифоров отзывается глухим стоном. — Но я совсем не против, чтобы ты меня «обработал». Я перед тренировкой ходил в ванную, так что… — Согласен только на взаимность, — Витя мнет упругие ягодицы, тесно вжимая в себя, задыхаясь от хриплых выдохов в губы. Такого Юри он не просто любил — он его обожал. — Хорошо. Будем считать, что уговорил, — поспешно лепечет Юри, резво разворачиваясь, подставляя для ласк свою восхитительную задницу, а сам сдергивает с любовника штаны и с ходу заглатывает почти наполовину. Слышит громкий проникновенный стон и довольно усмехается — Виктор любил минет, потому что не было съедающего ощущения презерватива. Только влажный и горячий рот и юркий язык.       Впрочем, Виктор тоже не собирался бездельничать. Юри не нуждался в растяжке, но от римминга скрыто тащился, как кот от кошачьей мяты, и после хорошей «обработки» становился мягким и податливым, как пластилин. Никифоров разводит пальцами ягодицы, вылизывает влажную от испарины ложбинку, расслабляет напряженный анус, толкается языком почти в такт движениям черноволосой макушки между его ног под сладкий аккомпанемент шумных выдохов и гортанных едва слышных стонов.       Они оба уже давно выучили слабости друг друга. Виктор ритмично трахает языком, перебирая пальцами мошонку и специально не прикасаясь к подрагивающему члену, а Юри заглатывает до основания, сдерживая остаточный рвотный рефлекс (Виктор хорошо тренирует не только на катке, но и в постели…), прижимает член языком и отстраняется, почти доведя до пика. Витя разочарованно стонет, дернувшись, когда любовник грубовато пережал член у основания. — Юри… — крепкая задница мгновенно розовеет от звонкого шлепка. Кацуки глухо стонет и трется влажной головкой о грудь Виктора. — Сегодня командую я, — японец совершенно развратно вильнул бедрами, слезая с любовника, впрочем, почти тут же усаживаясь на бедра. — Ты сегодня сплошная эротическая фантазия, — Виктор впивается пальцами в бедра, помогая Юри тереться об него. Член скользит между ягодиц, упираясь во влажную растянутую дырочку. — Смотри не кончи сразу, — жарко шепчет Кацуки, рукой направляя член в себя, предварительно на скорую руку растерев по нему смазку — слюны точно будет недостаточно, а дискомфорт Юри не любил. Он медленно опускается, принимая весь член в себя. Никифоров широко распахивает глаза и давится стоном: без резинки ощущения совсем другие — сильнее, жарче, чувственнее. Настоящая полноценная интимная близость. Это просто подарок.       Юри двигается неторопливо, с оттяжкой, царапая ноготками грудь любовника, едва слышно постанывая и сладко сжимаясь, отчего совсем поплывшего Виктора прошивает искрами удовольствия. Он подается бедрами навстречу, и Кацуки прогибается в спине и запрокидывает голову, опускаясь до конца, до пошлого шлепка кожи о кожу. А когда вновь смотрит на Никифорова… — Хорошо вы начали в этот раз, — у Виктора почти останавливается сердце. Это… другой. Неужели до этого и правда был его… его Юри? — Я приятно… удивлен. Черт, — Юри поводит бедрами и стонет. — Как же охрененно без презерватива. — Зачем ты пришел? — Виктор крепче сжимает пальцы, сам начиная двигаться. Кацуки заходится в сорванном крике. — Черт… Да… Витя, как хорошо… — Юри кусает губы, мешая три языка и выдавая невероятный акцент. — Продолжай, это потря… Ааах… — Отвечай, — щурится мужчина, хотя самому затруднительно сохранять трезвый рассудок. — Тогда угомонись на минуту. Сложно думать, когда тебя… так трахают, — Виктор усмехается и замирает, любовно поглаживая наливающиеся красным отпечатки пальцев на влажной коже. Юри переводит дыхание и наклоняется к нему, неожиданно нежно ткнувшись носом в нос. — Решил прийти поцеловать тебя в последний раз. — Последний? — Никифоров удивленно моргает. — Мы явно не последний раз занимаемся сексом, да и… — Вы — да, — хмыкает тот Он. — А я — последний. — Но… — до мужчины начало доходить. — Ты же помогаешь ему. — Я больше не нужен, — покачал головой Он, ласково улыбаясь. — Дальше он справится сам. С тобой. Ты помогаешь ему меняться. Он больше… не комплексует. — Ты… Спасибо, — только и может выдавить из себя Виктор, а мысленно добавляет: «За доверие». И сердце щемит от нежности. Он правда смог полюбить обоих Юри, не видя в них особой разницы. — Береги его. И не вынуждай меня возвращаться, — тихо шепчет Юри и целует, нежно, глубоко, полностью растворяясь в своем возлюбленном, сумевшем залезть глубоко под скорлупу из комплексов и расколоть ее изнутри. Сделать из поросенка прекрасного принца. Виктор задыхается, чувствуя, как плавно поцелуй наливается страстью, вновь разжигая поутихший в откровениях огонь. Юри плавно отстраняется, смотрит мутно и пошло облизывает припухшие губы. — Не отвлекайся, Витя.       Никифоров глухо рычит и за бедра дергает на себя, двигается рвано и быстро. Юри тоже поднимается и опускается в задаваемом ритме, кусает губы и беспорядочно водит руками по собственному телу, прогибаясь, соблазняя собой. Зарывается пальцами в волосы, стонет имя Виктора, лепечет что-то на японском. Так страстно Кацуки отдавался ему, наверное, впервые. — Виктор… — Юри всхлипывает, ломано прогнувшись в спине, и кончает, крепко сжавшись и глубже насадившись на горячий член. Никифоров сдавленно охает и пытается выскользнуть из обмякшего после оргазма тела, но любимый хитро щурится и плавно, слишком чувственно для напряженного до предела Вити двигает бедрами. Он кончает, зажмурившись, чтобы не видеть довольной усмешки покорившего его демона. Юри заваливается на него сверху, тяжело дыша и немного подрагивая в послеоргазменной неге. Виктор водит пальцами по взмокшей спине и с удовольствием вслушивается в ленивое, сытое мурлыканье. — Я не просто так говорил тебе про ванную, — Кацуки касается губами пульсирующей венки на шее. — Ты меня избалуешь, — блаженно улыбается Виктор, наслаждаясь моментом. — Ни в коем случае. Просто… захотелось. Подумал, что ты не откажешь мне в инициативе, — с деланной скромностью водит пальчиком по груди, а Виктору уже хочется взять его за руку и всосать пальцы в рот, предварительно прикусив подушечки. Он воспитал монстра. — Я люблю, когда ты настойчивый, — замечает мужчина, целуя во влажный висок. Юри расслабленно улыбается. — Знаешь, он… он правда ушел. И впервые попросил, чтобы я его пустил. Попрощаться. — Теперь ты будешь решительным и без него, — Виктор перебирает темные пряди, чувствуя уютную сонливость. — Ты больше не один на один со своими надуманными проблемами. — Да, — мурлыкает Юри. — Он помог мне выиграть тебя. А разве может быть неуверенным и закомплексованным человек, сумевший увести Виктора Никифорова у всего мира?..