Марионетки

Время от времени Цукуши снится не Домёдзи, а Руи. Постепенно это повторяется так часто, что в конце концов становится одним из её самых больших секретов, которым она не осмеливается делиться ни с кем, даже с дневником. Слишком стыдным оказалось сознавать, что, оказывается, даже самая большая в мире любовь не смогла вытеснить из её сердца тонкий силуэт того, с кем она раньше так часто сталкивалась на одной из боковых лестниц ненавистной школы. Слабый огонёк смертельно опасного вируса, затаившегося в груди, не собираясь превращать её воспоминания о Руи в пепел, медленно тлел и носил имя, которое она до сих пор произносила с трепетом и только полностью. Ханазаву Руи нельзя было поделить на части. Во сне он улыбался и глядел на неё с насмешливой нежностью, от которой щемило сердце и хотелось то ли убежать за тридевять земель, то ли заплакать, то ли крепко-крепко прижаться, надеясь лишь на то, что это всё не наяву, и она не предаст этим Домёдзи. Руи её сновидений был таким же несуществующим, каким она видела его в жизни. Цукуши никогда не говорила об этом, но иногда ей казалось, будто кто-то когда-то выдумал себе самого идеального в мире принца, и он воплотился в это отстранённое, меланхоличное совершенство по имени Ханазава Руи. Совершенство с безбрежной нежностью в глазах, до сих пор произносящее её имя так, как этого никогда не смог бы Домёдзи. — Ма-ки-но, — он треплет её во сне по голове, и Цукуши сжимается в комочек, прячась от прикосновения человека, который не имеет на это права. Иногда она просыпается именно в этот момент, прерывисто дышит, а потом долго лежит в темноте, успокаивая болезненно колотящееся в грудной клетке сердце. Наверное, это просто потому, что Домёдзи давно не пишет из своей Америки, наверное... Наутро она с опаской косится на Руи, а он делает вид, будто не замечает этого. Хотя ей всегда кажется, что Ханазава всё давным-давно знает. Какие-то девчонки облепляют его, словно забыв, как сильно Руи не любит навязчивое внимание со стороны окружающих, большинство из которых ему смертельно безразлично. Цукуши пользуется этим, чтобы с облегчением ускользнуть из поля его зрения: она знает, что в школу Руи заглядывает, только чтобы повидать её. Единственное, чего девушка никак не может понять — почему Ханазава приходит лишь тогда, когда она видит его во сне. Это вселяет тревогу и беспокойство, и ещё иррациональное ощущение того, будто сновидения могут материализоваться в любой момент. Она знает — пройдёт ещё несколько дней, а может, и целая неделя, и Руи, наклонившись к ней с высоты своего роста, коснётся её волос, заглядывая в глаза своей Макино, и Цукуши, даже во сне изо всех стараясь поступить правильно, вновь скорчится в своей постели нервным комочком. *** Руи было странно осознавать тот факт, что время от времени ему становится необходимым общество этой смешной девчонки, Макино Цукуши. Он просыпался в своей безликой огромной комнате, некоторое время лежал на кровати, бездумно глядя в потолок, даже не пытаясь вспомнить, что видел ночью во сне, а потом в его голову внезапно приходила мысль: надо заглянуть в школу. Руи давно перестал удивляться этой внезапности. Разбираться в причине таких позывов, как и задумываться, почему из всех девушек в мире он выбрал именно ту, которую любил Домёдзи, совершенно не было желания. Жить в вечном паритете с Макино и Домёдзи, как и совершать нечастые прогулки до школы, где училась Цукуши, казалось вполне приемлемым. Можно было сказать, что Руи полностью устраивало такое положение вещей: уж очень не хотелось повторения истории с Шизукой. Тогда он, бросив всё, попытался изменить свою жизнь и быть рядом с любимой женщиной, но проиграл и вновь скрылся за привычной невидимой стеной, за которой провёл всё детство и юность. Сейчас Руи не хотел даже думать о боли. Он никогда не звал её Цукуши — только Макино. Ему нравилось раскатывать по слогам это имя. Сначала мысленно, а после и вслух. Нравилось то, как оно звучало. Пусть Руи и прекрасно отдавал себе отчёт в том, что, произнося его именно на такой манер, выдавал себя с головой, вкладывая в одно единственное слово все эмоции и чувства, которые он старательно душил в себе остальное время. Руи мог позволить себе только это: просто произносить её имя, от звука которого он не мог отказаться. Иногда ему казалось, что такого человека, как Ханазава Руи, на самом деле не существует: настолько вымученно-странным было его поведение. Разве кто-то из живущих сможет отказаться от любви, так и не попробовав испытать её, побыть рядом? Он напоминал себе марионетку, каждое действие которой было подчинено какой-то странной логике, которую никто не в силах был понять. Даже самые близкие люди. В последнее время Макино словно бы стала избегать Руи, тяготиться его обществом. Он не знал причины, но на всякий случай стал реже называть её по имени. Это оказалось неожиданно тяжело: словно ручью, с трудом пробивающемуся из-под земли, перекрыли единственный путь наверх. Раньше Руи и не осознавал, насколько важна для него эта отдушина, последняя спасительная лазейка — просто называть её по имени. Не понимал, насколько тесно его любви жить в глубинах души, не имея права вырваться на свободу. И он начал задыхаться по ночам, совершенно слабый и обессиленный. *** Больше всего Домёдзи боялся, что, пока его не будет, Цукуши вспомнит о Руи. Сам он не забыл и вряд ли сумеет забыть о том, какими глазами она смотрела на него тогда, в аэропорту, а ещё — как Руи нёс Макино на руках, стирал с её волос мусор и воду, словно ангел-хранитель, спасая от жестокого влияния F4. Ему снилось, как они оба стоят на своей чёртовой лестнице: грациозный, как кот, длинноногий Руи и его Цукуши. Руи что-то говорит ей и улыбается, потом гладит девушку по голове, и внутри Домёдзи чёрной дырой расползаются ненависть и жажда убийства. Цукаса — в этот момент он опаснее шаровой молнии — сжимает во сне кулаки, а потом резко просыпается в холодном поту. Он знает — для Руи Цукуши, принадлежащая Домёдзи, навсегда останется его Макино. Время от времени он ненавидит вторую часть её имени до скрежета зубов. Если честно, друг всегда казался ему каким-то неправильным, не от мира сего. Раньше Домёдзи плохо понимал, что именно так цепляет и одновременно отталкивает его от Руи, потом он вырос и как-то сразу, в одночасье, осознал: Руи каждый придумывает себе сам. У каждого из них он свой, другой, и всё такой же ненастоящий. Иногда ему даже становилось интересно, какого Руи видит сам Ханазава. Потом он снова вспоминал о Цукуши, и к нему возвращался страх: каким же видит его она, если даже для Домёдзи он время от времени казался воплощённым совершенством? Жизнь в Америке оказалась сложнее, чем он себе представлял. И пусть в его кошмарах Цукуши пыталась уклониться от чужой руки, Домёдзи каждый раз напряжённо думал: а вдруг на самом деле там, в Японии она улыбается Руи в ответ? Ядовитые сны всё глубже пускают в нём корни, хотя он и понимает — им с Цукуши никогда не быть вместе: на плечах наследника корпорации Домёдзи лежит слишком много ответственности, и мать давно подыскала ему подходящую невесту. *** В своих снах Цукуши вновь видит Руи.