***
– Куроо-сан, это плохая идея. – Брось, Акааши! Мы же всего лишь одним глазком. Они знакомы чуть ли не с пеленок. Их дома стоят по соседству. Куроо имеет наглость постоянно перелезать из своей комнаты к Акааши по двум сросшимся деревьям. А тот, в свою очередь, никогда не оставляет окно закрытым изнутри. Оба сросшиеся, как и два дерева возле их домов. – С наших факультетов совершенно точно снимут очки, – вздыхает Акааши. Но послушно плетется за Куроо по коридору. Уже глубокая ночь, в такое время спят все студенты и большая часть учителей. А Куроо дернуло пойти и посмотреть, куда по ночам ходит их профессор ЗОТИ. – Перестань, я ведь знаю, что тебе тоже интересно, – Тетсуро усмехается очень самодовольно и приостанавливается, поворачиваясь к Акааши. Небольшой шарик света на вытянутой палочке освещает их лица. Кейджи сталкивается взглядом своих зеленых внимательных глаз со смешливыми азартными искрами в глубине янтарных Куроо. Акааши очень надеется, что не покраснел. Куроо подрос за это лето – ему четырнадцать и он уже на третьем курсе, пока сам Кейджи все еще на втором. Иногда разница в их возрасте была проблемой… Год, когда Куроо впервые получил свое письмо и оказался в Хогвартсе, выдался безумно тяжелым для них. Акааши не мог нормально спать и замкнулся в себе, потому что Куроо не было рядом. Тетсуро тоже не терпелось скорее попасть домой и рассказать Кейджи о том, как же здесь круто. Он скучал. «– Круто, Акааши, только с тобой будет еще круче!» Куроо очень горюет, что Акааши попадает на Когтевран, потому что теперь они на разных факультетах. «– Но все еще в одной школе, Куроо-сан» – успокаивает Кейджи. Дружба между слизеринцем и когтевранцем – не особо редкое явление. Акааши говорит, что те, кто удивляются этому, мыслят слишком «стереотипно и узко». Куроо говорит: «– Правильно! Вот если бы ты был гриффиндорцем…» «– Еще уже и стереотипнее», – вздыхает Акааши. – Почему ты не мог взять с собой Бокуто-сана? Он же твой лучший друг, – тихо спрашивает когтевранец, шагая вместе с Тетсуро по коридору. – Или хотя бы Ойкаву-сана. Вы ведь сокурсники и с одного факультета. Куроо снова поворачивает голову и поглядывает на паренька. – Потому что, – нравоучительным тоном, вроде «я-здесь-старше-умнее-и-очень-хороший-сенпай-научу-тебя-истинным-истинам», тянет слизеринец, – есть вещи, Акааши, которые я хочу делать только с тобой. Понимаешь? Этот хитрый прищур не удостаивается скептически выгнутой в ответ брови, только потому, что Кейджи анализирует сказанное и в груди что-то тихонько тает, заливая всю грудную клетку теплом. Левая рука Куроо свободно раскрыта чуть впереди и так хочется коснуться… Но Акааши едва успевает подумать об этом, потому что в следующий момент чувствует, как чужие пальцы переплетаются с его, аккуратно скрепив ладони. Выражения лица друга Кейджи не видит, но горящие щеки и красные кончики ушей – точно заприметил. * Несмотря на то, что Куроо старше на один курс, все делится напополам – домашнее задание в библиотеке, совместные посиделки в Большом Зале (потому что в гостиных друг друга неудобно), походы в Хогсмид, практика заклинаний, каникулы, праздники. Напополам делятся и друзья – Бокуто из Пуффендуя, похожий на филина, ровесник и «бро» Тетсуро; Тсукишима – умный и саркастичный кохай Куроо, слизеринец; Староста Слизерина – Ойкава, заносчивый, хитрый, но клевый; Кенма, однокурсник Акааши, учащийся на Когтевране, как и сам Кейджи. Все поровну. Первая течка Акааши тоже делится напополам. Это происходит, когда Тетсуро учится на шестом курсе, а Кейджи – на пятом. Только в этом году назначенный старостой Когтеврана, Акааши начинает чувствовать себя крайне нестабильно. У него кружится голова, частые боли в области живота и поясницы, а кости ломит так, будто Кейджи подхватил грипп. Все происходит прямо перед «СОВами» – особенно важными экзаменами, сдающимися в конце пятого курса, и Кейджи пытается смахнуть свое плохое самочувствие на обычные нервы. Куроо один замечает это. То есть, все видят, что Акааши нездоровится, но никто не может понять причину. Почему-то всю неделю Тетсуро рычит на Бокуто и Тсукишиму, как только те подойдут к Акааши ближе, чем на три метра, огрызается на сенпая Кейджи из Когтеврана, буквально вырывает из рук взволнованного Конохи во время ужина, когда Акааши становится плохо, и сам отводит друга к мадам Помфри. Но не доходит – Акааши зажимает его возле стенки за гобеленом. Втиснув в темную выемку спину друга, он весь горит. Притирается всем телом, судорожно шепчет «Куроо», забывая добавить приевшийся уважительный суффикс. Его глаза блестят, зрачки расширены, а дыхание сбито. Куроо тянет носом и его ведет – запах Акааши такой приятный, он забивается в нос, в глотку, впитывается в одежду и заставляет вдыхать до головокружения. – Пожалуйста, – Кейджи всхлипывает, комкая джемпер на плечах слизеринца и кусает губы, – мне кажется, что я сейчас умру. – Акааши, – Куроо распахивает глаза шире, плотнее обхватывает талию друга и чувствует чужое возбуждение. Ну, либо это неудачно сползшая палочка из кармана, но Куроо надеется на первый вариант. – Акааши! – привлекает он внимание, заставляя Кейджи приподнять голову, смотря в глаза. Взгляд омеги слегка затуманен, а сам он ерзает, нетерпеливо притираясь к бедру Тетсуро. – Не говори так. Успокойся, я же здесь, – заверяет парень. – Все хорошо. Я рядом, я всегда буду рядом. Когтевранец шумно выдыхает. Его бьет крупная дрожь. – Обещаешь? – Обещаю. Они впервые занимаются сексом в Выручай-Комнате, открывшейся очень вовремя. Их хватает на три раза и, хоть тело Акааши все равно требует продолжения, как бы он ни был вымотан, Куроо убирает все следы с помощью волшебной палочки и пары очищающих заклинаний, после чего все-таки относит друга в лазарет. Конечно же, мадам Помфри ужасается и причитает, дает Акааши какие-то настои с капсулами, заставляет лежать и вызывает заместителя директора. Скандал расцветает грандиозный среди преподавательского коллектива, Куроо грозит исключение, но его интересует только один вопрос – все ли будет хорошо с Акааши? В Хогвартсе ведь не тупые преподаватели. Раз это течка, то почему никто этого не учуял? Только потом оказывается, что у Кейджи произошел гормональный сбой и запах был настолько слабый, что его не почуял никто. Кроме Куроо. Состояние Акааши ухудшается – его переводят в больницу, домой. Мисаки-сан, мать Кейджи, работает в хорошей клинике для реабилитации омег с какими-либо осложнениями. Никто уже давным-давно не верит в сказки про «истинных». Каждый альфа или бета может выбрать себе в пару любую омегу и наоборот. Не существует никаких «родственных душ» или чего-то подобного. Об этом только снимают маггловские фильмы да пишут книги, но научных доказательств такому явлению никто не нашел. Точно так же, как и магглы не верят в существование драконов или эльфов, в «истинных» не верит никто. « – Но какого черта?» – думает Куроо. « – Почему они говорят, что у Акааши нет запаха? Я же чувствую». И он действительно чувствует – это полынь, что-то очень слабое, но сладкое, кофейные зерна, какой-то цитрус и все так тесно смешанно, но при этом раздельно. Это сочетание ароматов поистине странное до невозможности, но Куроо нравится. Амортенция для него пахнет точно так же, Куроо готов дышать этим вечно – и все равно не надышится. Кейджи появляется в Хогвартсе только два раза в конце этого учебного года – сдает экзамены. Но даже тогда Куроо не удается застать парня. Они практически не видятся летом – Акааши проходит реабилитацию, у него начинает появляться аппетит и проходить слабость. Родители Кейджи винят во всем Куроо, запрещают навещать Акааши, когда Тетсуро приходит в больницу, хоть омега и сам всеми силами пытается прорваться, и Тетсуро встречается взглядом с выбегающим из палаты другом, когда самого Куроо уже заламывают санитары. Он видит кровь на тыльной стороне ладони Кейджи. « – Выдрал капельницу? Идиот, это ведь больно». Куроо успевает подарить Акааши кривоватую улыбку, в ответ на слезящиеся глаза того, но потом его уводят. Хочется крикнуть, что все будет хорошо, что он ждет, что любит и снова пообещать всегда быть рядом. Однако ничего этого не нужно произносить вслух – они оба все знают. Мать Куроо относится ко всему с пониманием – она, вообще-то, очень клевая. Тетсуро ее обожает. Акеми и в молодости нехило отжигала, поэтому всегда может поставить себя на место сына и посмотреть, что да как. Отца у Куроо нет, но он точно знает, что чистокровный – непутевый, сбежавший от ответственности, Наоки (Тетсуро знал о нем только имя, да и то, что он волшебник, а в Хогвартсе учился на Гриффиндоре. Что ж. Не все гриффиндорцы такие уж и славные, как кажется) бросил мать Куроо с маленьким сыном в утробе и свинтил куда подальше. Когда Акеми понимает, что ее сын нормально не спит уже около двух недель, то ненавязчиво начинает разговор. – Тетсу… Куроо моргает, не донеся кусочек мяса до рта. Он поднимает взгляд на мать. – Что-то случилось? Акеми вздыхает и присаживается за стол напротив парня. – У вас с Кейджи-куном… – она заминается, но не потому, что ей стыдно или противно это обсуждать. Просто не хочет лишний раз ранить чувства сына, которому и так дерьмово. Поэтому, мягко положив руку на его предплечье, женщина продолжает. – Тогда. У вас была сцепка? Куроо словно током бьет. Он вздрагивает, бледнеет, краснеет, его челюсть плотно сжимается, а сильные руки, обычно держащие биту и отбивающие ею бладжер, напрягаются так, что проступают полосы вен. – Нет, – коротко отвечает парень, отводя взгляд в сторону. – Нет, мам, он не мог забеременеть. Я бы… я бы почувствовал. Понимаешь? У Акеми сжимается сердце – впервые она видит сына таким… отчаянным? Подавленным, растерявшимся и испуганным. Но женщина знает, видит, ощущает. Тетсуро боится не за себя. Она кивает. – Да. Прости, милый, понимаю. Я все понимаю. Но не понимает лишь одного – почему родители Акааши так настроены? Для них так важно, во сколько их сын потеряет девственность? Да, шестнадцать лет – это еще рановато, по навязанным понятиям многих, но если с любимым человеком и по обоюдному согласию – что плохого? А тот факт, что парни любят друг друга, ей известен еще с их детства. Ведь именно в доме Куроо, они проводили времени больше всего, если не на улице. Акеми, в общем-то, и ожидала, что ее сын будет с Кейджи. Почему же тогда этого не видят родители омеги? Это оставалось для женщины совершенно непонятным. Акааши не выписывают до конца лета. Телефон Куроо молчит, ровно как и ноутбук, в отличие от, наверное, уже разрывающихся гаджетов самого Кейджи. Тетсуро исправно шлет обычные и голосовые сообщения, время от времени звонит, но всегда натыкается на автоответчик. Родители Акааши отказываются разговаривать с Куроо, а когда тот начинает поджидать их возле двери, то и вовсе грозят вызвать полицию. Ему дико хочется выть, как раненному кобелю. Никакие крики, никакие просьбы и аргументы не действуют. Стена. Просто долбанная железная стена, которую нельзя пробить ничем. За лето, Куроо становится похож на мрачную тень. Поездка в Хогвартс немного отрезвляет, внутри теплится надежда на то, что Акааши будет там. Тетсуро чувствует, как гулко бьется сердце, когда он стоит на платформе номер девять и три четверти, в ожидании увидеть до боли знакомую, родную, любимую фигуру, зеленые глаза, светлую кожу, длинные ноги, чуть курчавые темные волосы и извечное выражение усталости на лице, иногда разбавляемое легкой улыбкой… …и замирает. Акааши Кейджи здесь нет. * По прибытию в Хогвартс, Куроо на некоторое время отвлекается от угнетающих мыслей. Весь замок пропитан ностальгией – как никак, а ведь он начинает уже свой седьмой, последний курс в школе магии и волшебства. Тетсуро видит маленьких первокурсников, рассматривающих все вокруг с открытым ртом – усмехается; когда-то и он был таким. А потом подтрунивал над удивленно распахнутыми глазами Акааши, когда тот только поступил. Акааши. Куроо хочется сильно приложиться головой об одну из каменных гаргулий, возвышающихся на замке, да посильнее, чтоб весь дух вышибло. Он встречает Бокуто и Ойкаву. Первый крепко стискивает в объятьях, а второй показывает знак «виктории» и приветственно дает пять. – Что-то на тебе совсем лица нет, Тетсу-чан, – замечает Тоору, внимательно следя за другом, когда они уже сидят в Большом Зале на праздничном ужине в честь начала нового учебного года. Куроо кисло морщится. – Не выспался. – Да я вижу, – хмыкает Ойкава, отправляя ложку с пюре в рот и немного подержав там, – мм, судя по твоим мешкам под глазами, в которых можно хранить все плохое настроение Ива-чана, ты уже месяц как «не выспался». – Забей, – бросает Тетсуро, продолжая ковыряться вилкой в тарелке. Он уже обыскал глазами, наверное, весь Хогвартс. Теперь многие могут подумать, что он какой-то долбанный сталкер, раз кого-то так упорно ищет. Впрочем, наплевать. Куроо и голышом бы пробежался по всей школе, а потом еще бы в Запретный Лес со связанными руками пошел. Если только бы это помогло… Ойкава больше не цепляется, когда перехватывает взгляд сокурсника, гипнотизирующего стол Когтеврана. – Вот оно как… – с необычной серьезностью, слегка растерянно бормочет Тоору. После ужина, начинается допрос от Бокуто. А это еще хуже, чем от Ойкавы. – Бро! Неужели все настолько хреново? Понятия не имею, – ухает Котаро, – что у тебя там случилось за лето, но ты просто обязан рассказать, почему ты свалил сразу после сдачи экзаменов? Я тебя, считай, не три месяца не видел, а целых четыре! Даже на связь не выходил, засранец! Бокуто – шумный, вечно активный комок энергии со слишком резкими скачками настроения. А еще, он очень клевый друг, умеющий поддержать, повеселиться и помочь. Так думает Куроо, пока не происходит это. – Кстати говоря, а где Акааши? Мы с ним часто переписывались летом, представляешь? – Котаро точно светится от счастья. И, не успев понять, что к чему, Куроо ужасается. На лице его бро мелькает влюбленная глупая улыбка. – Даже созванивались в скайпе! Бро, ты прикинь, он таааакой красивый. А я раньше и не замечал. Слушай, я кажется абсолютно на него запал! Ну, чего ты молчишь? Куроо? Тебе нехорошо??? Да. Ему нехорошо. Ему ужасно. Созванивались. Летом. С Бокуто. Акааши. В скайпе. С Бокуто. Бокуто. Запал. На Акааши. Акааши. Акааши-Акааши-Акааши-Акааши… Куроо кажется, что он спит. Что это все кошмарный сон или очень страшный затянувшийся розыгрыш. Но. Нет. Бум. Это реальность. * Он не знает, какого черта. Просто замирает, увидев его возле двери своей гостиной. Что Акааши, мать его, Кейджи здесь делает. – У меня галлюцинации? – негромко спрашивает Куроо, облизнув вмиг пересохшие губы с нервным смешком. Акааши дергается, поднимает взгляд и тоже застывает на пару секунд. Один, два. Кейджи оглядывается по сторонам. Три, четыре. Убедившись, что никого нет, он делает шаг вперед. Пять, шесть. Куроо слышит собственный пульс в ушах. Семь, восемь. Акааши ускоряет шаг, и Куроо двигается в ответ. Девять, десять. Куроо обнимает его так крепко, что боится, будто сломает ребра. Акааши не остается в долгу – зарывается в плечо, трется о щеку, обвивает руками и запускает пальцы в волосы на затылке слизеринца. – Кейджи, – шепчет Куроо, уткнувшись носом в чужую шею и втягивая тот самый запах полыни, чего-то сладкого, кофе и цитруса, который слышен только ему. – Кейджи-Кейджи-Кейджи. Мерлиновы панталоны, я уж думал, что тебя нахрен куда-то в Индию увезли. Хотел воровать слона, надевать эту, как ее, паранджу? – Куроо несет бред, но не может остановиться чисто из-за хлещущих эмоций. – А, нет… сари, вот, хотел надевать сари и ехать за тобой, притворяясь принцем из Индии… А-Акааши, ты, что плачешь? – парень вздрагивает, услышав всхлип на своем плече. Мантия немного грела в том месте, что означало одно – да, Акааши плачет. – Куроо, мы не можем... – тихо говорит Кейджи, сжав ткань мантии Тетсуро в ладонях. И продолжать даже не имело смысла. Куроо понимает. Куроо умный мальчик. Он, в принципе, ожидал такого расклада, но совершенно не думал, что будет так хреново от услышанного. И осознанного, впрочем, тоже. В его руках дрожит его омега, запах которого чувствует только он, которого он любит больше всего и который, по всей видимости, разделяет это. И, что самое дерьмовое в этой ситуации – кажется, Акааши пытается попрощаться. Плечи когтевранца немного вздрагивают, а сам он действительно трясется, словно осиновый лист. Куроо прижимает крепче, гладит по спине и успокаивающе шепчет что-то на ухо. Это впервые, с самого детства, как Акааши плачет, на памяти Тетсуро. Несмотря на присущую многим омегам чрезмерную эмоциональность и частую слезливость, Кейджи очень отличался. В детстве, он всегда был спокойным и тихим ребенком, очень редко плачущим или кричащим. Даже, когда приходилось обрабатывать содранные на велосипеде коленки, Тетсуро всегда ревел, а его друг лишь мужественно все терпел, не проронив ни звука. И, вот, кажется, теперь пора Куроо успокаивать его. – Они даже здесь приставили тебе кого-то? – Я люблю тебя, – невпопад отвечает Кейджи. Куроо чувствует, как что-то внутри него взорвалось, подпрыгнуло, сделало сальто и тяжело упало. Больно. – Я не выдержу. Я бы возненавидел их, но почему-то не могу. Наверное, – голос чуть сипит. Акааши покашливает, – наверное, это из-за того, что они мои родители. Они выбрали… выбрали кое-кого, – горько усмехается парень. Такое ощущение, будто это не улыбка, а трещина на разбитой чашке. – Бокуто, – шепчет Куроо, – они выбрали Бокуто, да? – Да. Что ж. Это было предсказуемо. Несмотря на то, что Куроо – чистокровный и с хорошими успехами в учебе, Бокуто – чистокровный, с полноценной семьей, состоятельной родословной и выдающимися магическими силами в придачу. У четы Бокуто большой особняк и слишком консервативные взгляды на жизнь, как и у родителей Акааши. Одно поколение, родители, естественно, должны знать друга. Род Акааши тоже идет издавна. Чистокровность, старые взгляды на нормативность жизни волшебников, строгое воспитание и полное подчинение. « – Акааши не такой», – думает Куроо. А потом вспоминает, как горели влюбленным взглядом глаза Бокуто и понимает, что, все. Приехали. – Кейджи, мы придумаем что-нибудь, – Тетсуро оглаживает Акааши по щеке, приподнимая подбородок, дабы он взглянул ему в глаза. – Я обещаю, мы что-нибудь придумаем. Это так не останется. Глаза Куроо светятся решимостью и Кейджи очень хочется верить. Но он не может. Лишь подается вперед, чуть приподнимая голову, касаясь губами. Они целуются несколько раз, будто никак не могут оторваться друг от друга, опаляя горячим дыханием и пару раз стукнувшись зубами. Куроо втягивает нижнюю губу Акааши, обведя ее языком. Кейджи сразу же подхватывает и толкается внутрь, тепло и влажно скользя во рту Куроо. – Я тоже. Я так сильно тебя люблю, слишком, – в перерывах между соприкосновениями губами, на выдохе бормочет слизеринец, – я слышу твой аромат, они говорили, что его нет, но он есть, это полынь, – снова прихваченная губа и тихий стон Акааши в поцелуй, – что-то сладкое, апельсин и кофе, Акааши, я слышу это, – Куроо уже не помнит, когда прижал Кейджи к стенке и приподнял за бедра, но факт остается фактом. Тот просто обхватывает его лицо и фиксирует ладонями, снова впиваясь в губы. Им хочется быть ближе и дольше, но Акааши отстраняется, выдохнув. – Нельзя. Нельзя, Куроо, – он шумно дышит, прикрыв глаза и соприкасаясь лбами с Тетсуро. Слизеринец сжимает руки на бедрах Кейджи, отчего тот вздрагивает, – останутся синяки, – но ничего против не выказывает. – Мы придумаем. Я обещаю, – повторяет Куроо, – если нужно будет – уедем куда-то в Эстонию, будем там изучать каких-нибудь карликовых рогатых кроликов или хоть драконов, тебе же нравится УЗМС. Уедем. Только ты и я, хорошо? В коридоре слышатся шаги. Акааши прикусывает нижнюю губу, понимая, кому они принадлежат. – Да. Только ты и я, – парень коротко снова прижимается к губам Куроо, прежде чем окончательно отстраниться. Куроо едва отпускает, последний раз мазнув поцелуем по шее Акааши, вдохнув смесь слабого запаха полыни, чего-то сладкого, апельсина и кофейных зерен, когда слышит напряженный голос с нотами сочувствия и грусти. – Акааши, – тихо говорит Бокуто Котаро, – нам пора. Куроо замирает спиной к пуффендуйцу. Акааши на секунду задерживает зрительный контакт и отводит глаза. – Хорошо, Бокуто-сан. Тетсуро хочется злиться на Котаро, но он не может. Поворачивается и натыкается на виноватые большие глаза, в которых так и читается: «бро, прости, но всем так будет лучше». И Куроо лишь выдыхает, сжимая и разжимая кулаки, пока по темному коридору слизеринского подземелья слышатся шаги его лучшего друга, уводящего единственное счастье, которое ему, Куроо Тетсуро, нужно. * Дальнейшая жизнь в Хогвартсе идет слишком странно (насколько это вообще возможно в школе волшебства и магии). Все превращается в одну сплошную игру – прятки или кошки-мышки. Жадные взгляды, любой возможный тактильный контакт, зажимания по самым различным уголкам замка, Хогсмида, да где угодно. Ойкава – очень хороший друг, который может разговорить Бокуто. Бокуто – очень хороший друг, который может иногда закрыть глаза и упасть на дурачка, прекрасно зная, что его, официально, парню, а в перспективе и мужу, за углом горячо вылизывает ключицы его лучший друг. Бокуто тяжело. Бокуто понимает, что им тяжелее. У Бокуто всегда было доброе сердце. Бокуто любит Куроо, как лучшего друга и бро, но еще он влюблен в Акааши, с которым он проведет оставшуюся жизнь по воле родителей. Сам Бокуто не против, потому что, опять же, он влюблен в Акааши. Но ему становится хреново от одной мысли, что Кейджи будет с ним, как самая несчастная птица, хоть и в золотой клетке. Бокуто совершенно не любит насилие, но против воли двух кланов волшебников никак не попрешь. Поэтому, приходится очень щекотливо со всей этой ситуацией. Куроо мало. Куроо чертовски мало Акааши, а чем дальше все заходит, тем больше хочется. Они держатся за руки под столом в библиотеке, пока никто не видит, украдкой переглядываются во время трапезы, соприкасаются плечами, если сталкиваются в толпе на лестницах или в коридорах, незаметно касаются друг друга, обнимаются в совятне, когда никого нет. Акааши смотрит только на Куроо во время матчей по квиддичу. Акааши осваивает анимагию благодаря Бокуто и прилетает к Куроо в облике пятнистой неясыти, когда тот получает травму во время тренировки. Они сбегают с хэллоуинской вечеринки из своих гостиных и проводят всю ночь в Выручай-комнате, никуда не спеша, стараясь насладиться друг другом в полной мере. Куроо не сдерживается и во время оргазма оставляет засос на том участке шеи, где альфа должен ставить клыками метку своему омеге. Акааши шипит на него, потому что делать этого совершенно нельзя, ведь кто-то может увидеть. Но на самом деле, он просто хочет, чтоб вместо этого засоса появилась метка. От Куроо. И чтоб никто не был против. На День Рождения Тетсуро, Кейджи дарит парню темно-бордовый шарф. Он немного кривоватый, но явно сделан вручную, без применения магии или еще чего. Куроо искренне не верится, что Акааши может быть в чем-то не идеальным, смотря на пару слишком растянутых петелек. Несмотря на собственную принадлежность к «змеиному» факультету, слизеринец носит исключительно этот бордовый мягкий неровный шарф, забивая на зеленый с серебристыми полосками и привычной эмблемой. Куроо замечает, как Акааши мягко улыбается украдкой при походе в Хогсмид. Он идет рядом с Бокуто, который крепко сжимает руку когтевранца и что-то довольно рассказывает своему парню. Кейджи отвечает, но Куроо не слышит, о чем они говорят. Только стоит, не разрывая зрительный контакт, специально проведя ладонью по свисающему концу шарфика. Акааши опускает взгляд, смущенно дернув уголками губ в улыбке и Тетсуро чувствует себя мазохистом каждый раз, когда сердце, от таких эмоций омеги из-за него, начинает танцевать чечетку. Шарф греет лучше, чем любая утепленная мантия или горячий травяной чай в ближайшей лавке. В начале декабря, Куроо мечется и часто отвлекается на занятиях. Во время тренировки – практически падает с метлы, благо, Тсукишима быстро хватает его за капюшон мантии, словно котенка за шкирку, раздраженно цыкая. Куроо впервые за долгое время становится стыдно. Уже собственные кохаи вынуждены вот так вот с ним обращаться. Непорядок. Он слишком нервничает – конечно, ведь подарок для Акааши – вещь крайне важная! Вообще, Куроо – весьма популярный альфа в Хогвартсе. Ему почти ежедневно присылают летающие записочки с признаниями, сладости и прочие штуки, выказывающие знаки внимания. Многие омеги просто истекают слюной по его самоуверенному виду, нахальной ухмылочке и дерзкому взгляду. Сюда еще приплюсовать спортивное атлетическое телосложение, место капитана команды Слизерина по квиддичу, чистокровность, острый язык и хорошую смекалку, да обольстительные комплименты – все, текущие кипятком омежки становятся в очередь. Его даже как-то с Ойкавой свести пытались – мол, самый популярный альфа и самый популярный омега – залог успешного школьного романа, но, во-первых, Куроо знает, какой Ойкава засранец (и при этом замечательный друг), во-вторых, ему ну очень не хочется познать крепость ударов Иваизуми, а в-третьих – Тетсуро уже знает единственного человека, который ему нужен. Но, не стоит забывать, какой он, Куроо, придурок и все еще неловкий подросток. Видимо, именно из-за этого, с утра пятого декабря, практически сбивая Акааши, вовремя отскочившего в сторону, Тетсуро спотыкается на лестнице, падая на мраморный пол – хрусть. Из носа ручьем хлещет кровь, Акааши быстро доводит до лазарета. Мадам Помфри вспоминает прошлый раз и те обстоятельства, при которых появились эти двое на пороге ее медицинского крыла, и неодобрительно поглядывает, пока останавливает кровотечение. Куроо мужественно терпит, но, когда ему вправляют нос с характерным звуком – взвизгивает. Кейджи тихо смеется, идя рядом со слизеринцем по коридору, и Тетсуро обреченно стонет о том, какой он неудачник и как все обломал. В коридорах пусто – в такое время, все обычно спят, до завтрака есть еще где-то около получаса. Тишина и уют, как думает Акааши. Они впервые могут не прятаться при свете от остальных – Кейджи садится на подоконник, а досадно потирающий переносицу Куроо устраивается напротив. – Куроо-сан? – Да прекращай ты уже свои «сан». Одни же, – ворчит Тетсуро, тряхнув челкой. Он хмурится, барабанит пальцами по подоконнику, в нескольких сантиметрах от бедра когтевранца. Нервничает. Акааши даже умиляется – Куроо сейчас чем-то напоминает маленького самого себя, когда у него что-то не получалось. Омега в душе усмехается своим мыслям и аккуратно берет лицо парня, заставляя посмотреть в глаза. – Тетсуро, – тихо зовет он, привлекая к себе внимание. - Расслабься и сделай то, что хотел. Куроо на секунду задерживает дыхание. Затем сглатывает и усмехается, приобняв юношу за талию левой рукой. Правой вытаскивает из кармана мантии небольшой блокнот, на обложке которого изображены двигающиеся силуэты играющихся кота и совы. Слизеринец бережно протягивает книжечку Акааши и улыбается, с легким волнением, совершенно ему не присущим. – С Днем Рождения, Кейджи. Омега выглядит удивленным и улыбается, открывая, как оказывается, альбом. Колдографии, размещенные в хронологическом порядке, на которых изображены они оба, где-то улыбающийся маленький Куроо без переднего зуба, обнимающий моргающего Акааши в очках, сползших от слишком близко прижавшегося друга; где-то – их совместные праздники. Младшая школа, домашние животные, попадается даже колдо, на которой они оба спят в обнимочку. Кейджи с улыбкой приподнимает брови. – Это мама прислала, – Куроо тоже улыбается, уложив голову на плечо Акааши, пока тот заинтересованно листает подарок. Возле некоторых колдографий видно надписи или небольшие рисуночки – от этого теплеет на душе, потому что этот длинный почерк с резкими кончиками букв, Акааши узнает всегда. Он долистывает до последней страницы, где изображен Куроо, улыбающийся, прикладывающий указательный палец к губам с характерным «тшш». Второй рукой, парень обнимает завернутого в плед Акааши, мирно спящего, облокотившись спиной на грудь Тетсуро. Кейджи помнит это – на прошлых летних каникулах, когда ему было пятнадцать, он остался ночевать у Куроо и они допоздна засиделись в саду. Акааши тогда не помнил, как уснул и оказался утром на гостевом футоне в доме Тетсуро. Теперь все становится понятно. Куроо в альбоме отнимает палец от губ, укладывая подбородок на макушку спящего друга, ласково потираясь щекой о темные кудряшки и прикрывает глаза. Под колдографией написано только одно предложение с инициалами: «Что бы ни случилось, я всегда буду рядом. К. Т.» Когтевранец еще долго гипнотизирует эту последнюю страницу. Дальше идут пустые листы. И в груди больно впивается осознание того, что он хочет заполнять их и дальше. Такими же фотографиями, где они вместе, счастливы, улыбаются. – Это… этот подарок очень дорог для меня, Куроо-сан, – Акааши прикусывает губу, боясь позорно разреветься. Второй раз за последнее время. А ведь раньше наоборот никогда не плакал. Видимо, Тетсуро слышит это по дрожащему голосу, потому что отстраняется и сменяет положение, оказываясь напротив Кейджи. Он скользит руками под мантию омеги, укладывая руки на талии и пододвигая к себе. – Хэй. Только не плачь, ладно? Я хотел, чтоб ты улыбался, а не расстраивался, – Куроо мягко касается губами лба и переносицы парня. Тот только слабо тянет улыбку. – Спасибо. – Кстати говоря, – вспоминает Тетсуро, – он трансформируется от чужих глаз под бензиновую зажигалку… - чуть виновато посмеивается слизеринец. Акааши с укором хмурит брови, но не всерьез, тоже заражаясь чужим смехом. – Оригинально. Дай угадаю – это вышло случайно? – Так и было. Я хотел сделать какую-нибудь, ну, знаешь... романтическую хреновину, но чуток перепутал пару слогов в заклинании и получилось… то, что получилось, – Куроо кивает и тянется к Кейджи первый. Тот откладывает альбом в сторону и обнимает альфу за шею руками. Тетсуро мягко целует, ладонями поглаживает бедра Акааши и Кейджи скрещивает щиколотки за поясницей парня, прикрывая глаза. Они ненавязчиво касаются друг друга губами, медленно наслаждаясь близостью, но всему хорошему свойственно заканчиваться. Вот и в этот раз – поцелуй прерывается, потому что в глаза бьет вспышка и Акааши испуганно замирает, тут же отстраняясь. Куроо бледнеет, услышав щелчок колдо-камеры. Он поворачивается и видит довольного собой слизеринца-третьекурсника с, как и ожидалось, колдографом в руках. – Гаденыш, – шипит Тетсуро и уже достает палочку, но Акааши оказывается быстрее. – Конфундус! – для начала четко проговаривает Кейджи, потому что мелкий пытается сбежать. Затем, вздыхает. – Обиливиэйт. Мальчик успешно забывает то, что видел, пока Куроо подбирает тут же выпавшее из колдографа фото. Мелкого слизеринца и след простыл, как только он видит двух старшекурсников с вытащенными палочками (видимо, он подумал, что тут будет дуэль). – Акааши, – тянет Тетсуро, усмехаясь и разглядывая то самое колдо, – мы с тобой хорошо смотримся. Особенно, когда целуемся, – парень двигает бровями, протягивая прямоугольник когтевранцу. Кейджи заинтересованно перехватывает его и вспыхивает, глядя на изображение. Там видно, как они, прости-господи, лобызаются во всех подробностях! – К-Куроо-сан! – возмущается Акааши, смущенно отводя взгляд. И, все же, не может не согласиться – смотрятся они действительно хорошо. Сразу видно – счастливы друг с другом. Позже, Кейджи вклеивает эту колдографию в альбом, подаренный Куроо, с помощью Заклинания Вечного Приклеивания и долго любуется, притрагиваясь кончиками пальцев к губам. * Перед Рождеством, Куроо вызывается наряжать верхние ветки ёлки и, поколов все руки, дважды чуть не спикировав головой в окно и счесав об ствол дерева щеку, стаскивает веточку омелы. Весь в ранках и царапинах, пытаясь спрятать небольшие повреждения от Акааши, затаскивает его в ту же самую Выручай-Комнату, вешая растение на пришедший из-ниоткуда крючок. Омела цветет и разрастается чуть выше, пуская завитые стебли. Кейджи чувствует прилив внезапной нежности и сам притягивает Куроо к себе, ласково называя по имени. Тот буквально светится от счастья, пока его губы мягко оглаживает кончик языка Акааши. На это Рождество, Тетсуро остается в Хогвартсе и Акааши, соврав родителям, что хочет провести праздники с Бокуто, отмечает его с любимым человеком. С Куроо. Ойкава и Иваизуми дают попробовать Бокуто огневиски, а тот и не против. Он снова закрывает глаза, потому что никогда не хотел плохого друзьям. Он просто влюблен и слишком зависим из-за решения семьи. Ночью, пробравшись в ванну для старост, Акааши смеется так сильно впервые за последние пару лет, потому что они пускают чертовски много пены и делают друг другу нею бороды, усы, брови. – Кейджи, смотри, я прям вылитый Бокуто с такими бровищами. Теперь твои родители разрешат мне на тебе жениться? – Куроо двигает пенными бровями и смеется. Шутки на эту тему уже не такие болезненные, потому что ничего не поделаешь. Нужно просто наслаждаться каждым моментом, проведенным друг с другом. Они еще долго дурачатся и плавают, затем лениво целуются, пока Акааши не садится на бедра Куроо, намекая, что желает продолжения. На этот раз, Тетсуро неосознанно впервые выпускает альфьи клыки и почти ставит метку, но его отрезвляет реакция Акааши. Тот сам откидывает голову и подставляет шею. – Я все равно хочу ее только от тебя, – шепчет омега. И Куроо стонет, чувствуя, как втягиваются клыки обратно. – Тогда все кончится. Бокуто не сможет молчать вечно и делать вид, что он ничего не знает. Он ведь не тупой, – выдыхает Тетсуро. Дёсна неприятно саднят. Парень утыкается лбом в плечо Кейджи. Того это, кажется, тоже приводит в себя, поэтому они заканчивают довольно быстро. Акааши не хочется никуда идти – в ванной тепло, приятно пахнет, рядом Куроо, перебирающий его взмокшие кудряшки, и больше ничего не нужно. Лениво. – Ты прав, – когтевранец кивает, приподняв голову и устроившись щекой у альфы на груди, – я что-то увлекся. Прости. – Чуть не наделали делов, Акааши, – Куроо усмехается, задумчиво путая пальцы в прядях на голове парня. Позже, они пробираются на кухню и шутят с домовыми, которые угощают парней какао с печеньем, потому что у Куроо с ними все классно. Куроо, вообще-то, очень даже любит домовых. А под утро, Тетсуро провожает Кейджи к гостиной Когтеврана (хотя парень и отмахивается, мол, и сам дойдет) и сам уходит к себе. * Бокуто никогда не являлся для Куроо врагом или чем-то вроде этого. Как бы слизеринец не пытался начать ненавидеть Котаро – не выходило, да и не хотелось, собственно. Даже взяв во внимание всю ситуацию с Акааши. Бокуто – отличный друг, а Куроо очень его любит и ценит. Но… – Ублюдок, – шипит Тетсуро, врезая кулаком по скуле Котаро, даже не пытаясь воспользоваться палочкой. …в какой-то момент, все очень громко трескается и рассыпается на множество осколков. Как тарелка, которую разбили в ссоре. Белая, с позолоченной каемкой и цветочным синим орнаментом – Куроо такие в детстве у бабушки видел. Только вот, это не тарелка. А дружба. Все идет под откос, где-то в начале весны. Тетсуро усиленно готовится к приближающимся выпускным экзаменам, уделяя много времени учебе. Про Акааши тоже не забывает – вообще, очень сложно забыть о том, кто очень тихо и незаметно для окружающих отсасывает тебе под партой в библиотеке, в то время, как ты, вообще-то, пытаешься учиться. Кейджи тоже не упускает ничего из своей учебной программы, иногда даже проходя темы быстрее, нежели однокурсники. Что сказать, Акааши с детства умненький мальчик. Первые пару недель марта пролетают будто в тумане. А семнадцатого числа, Кейджи становится плохо – он падает в обморок прямо на входе в Большой Зал. У Куроо все происходит, как в замедленной съемке. Он и сам не помнит, каким образом перескакивает через свою лавку и оказывается рядом с Акааши первым, осторожно, бережно поднимая того с пола. Лицо у Кейджи – бледнее некуда, чистое полотно. Сам он дрожит, а губы слегка синеют. И Куроо ни о чем больше не думает. Его мозг и тело работают по указаниям каких-то инстинктов. Уже выходя из лазарета, в который он унес омегу, Тетсуро хочет к черту убить Бокуто Котаро, потому что именно Бокуто Котаро виноват в том, что Акааши сейчас крайне дерьмово. Удар выходит крайне неожиданным, Бокуто пошатывается и поскальзывается – небольшая лужа весьма неудачно оказывается рядом с тем местом, где он стоял. Пуффендуец неловко плюхается на задницу, в шоке моргает большими совиными глазищами и непонимающе хватается за пульсирующую щеку. – Чт… – Не делай вид, что ничего не знаешь! – рявкает Куроо. В его взгляде плещется настоящий гнев. Он снова кидается на Бокуто, пока тот не отвечает. В любом случае, после окончания ужина в Большом Зале, некоторые ученики перед отбоем решают прогуляться, так что, их драку тут же замечают. Ойкава проталкивается сквозь толпу зевак, тут же выхватывая свою палочку. Коноха, видимо, тоже умеющий здраво мыслить, кивает ему. Оба в один голос выкрикивают: – Левикорпус! И комок дерущихся Бокуто с Куроо тут же распадается – теперь эти двое неловко болтыхаются в воздухе, подвешенные за лодыжки, со свисающими вниз мантиями. Когда Коноха и Ойкава произносят контр-заклинания своим собственным, к толпе учеников уже спешат преподаватели. – Ты поставил ему метку! Ты знал, чем это может закончиться в таком возрасте! – Куроо гневно орет, уже сдерживаемый под локти двумя гриффиндорцами. Бокуто не держат вовсе, он на удивление спокоен. – Мне сказали это сделать. И ты знаешь, кто именно, – сплевывает кровь Котаро. – У тебя же есть своя чертова голова на плечах, идиот, – снова дергается Тетсуро. Да, он знает. Родители. Родители Бокуто приказали этому шумному совеню. – Ты ведь знал, чем это может закончиться, если метка поставлена не по обоюдному желанию. Где твое долбанное собственное мнение?! – Да если бы у меня был шанс на это собственное мнение, то я бы никогда, понимаешь? Никогда бы не позволил чему-то разлучать тебя и Акааши! – тут уже не выдерживает Бокуто. Он подается вперед, а в этих самых желтых глазах плещется такая безграничная боль, что Куроо теряется. – Ты думаешь, – говорит Котаро, подходя ближе, – что я когда-нибудь поставил бы свои чувства выше чувств тех, кого люблю? Я бы никогда так не сделал, Куроо! У меня просто нет другого выбора, пойми ты это уже наконец. У меня с рождения не было своего собственного мнения. Куроо смотрит совсем растерянно. Он ведь и подумать не мог, а насколько же тяжело должно быть Бокуто. Котаро утирает рукавом мантии кровоподтек под носом, размазав его над верхней губой. – Бо… – Если бы не эта идиотская ситуация, – у пуффендуйца надломившийся голос и повлажневшие глаза, – то я убил бы даже какие-то зародыши моих чувств к Акааши еще летом. Я бы никогда не позволил себе встать между вами, клянусь. Если бы только это зависело от меня. Как их отчитывают деканы и снимают очки с их факультетов, Куроо не помнит. Помнит только, как Бокуто сказал, что подрались они из-за недоразумения и начал драку именно он. Помнит, как добрался до спален и, не раздеваясь, уснул на чужой кровати. Тсукишима раздраженно шипит и пытается перетащить «этого придурка-сана» со своей постели, но Куроо действительно спит весьма крепко. На усилия пятикурсника, Ойкава лишь качает головой и мягко намекает Кею, что может воспользоваться заклинанием левитации, на что тот лишь отмахивается и укладывается на кровати Тетсуро. Признавать, что у него плохо идет магия связанная с воздухом, будучи полукровкой-скептиком, любящим магловскую физику, Тсукишима не хочет. Утром, Куроо пропускает завтрак и первый урок – магловедение, на кой черт ему, живущему с детства в мире маглов, долбанное магловедение? – и направляется сразу же в лазарет. Мадам Помфри метает в него молнии, словно какой-то Зевс, спустившийся с Олимпа, одними глазами. – Вы оба издеваетесь, что ли? – бормочет она. Куроо виновато потирает затылок. – Это не моя метка. Ее поставил не я. После этих слов, выражение лица женщины меняется. – Ах, вот оно что. Тогда неудивительно, что он в таком состоянии, – хлопочет она над какими-то бумажками, параллельно выискивая что-то палочкой. – Вот оно! – мадам Помфри сует Тетсуро какую-то длинную бумажку с несколькими печатями (одну из них, бордовую, парень узнаёт сразу – директорская, вторая, фиолетовая – больничная). – Его перевели в Святого Мунго? – удивленно моргает Куроо. – Кейджи попросил не тревожить родителей. Сказал, что в обычном стационаре будет лучше. Я сомневалась насчет этого, но бедный мальчик выглядел таким отчаянным… – мадам Помфри сочувственно поджимает губы, покачивая головой. – Ты знаешь его родителей? Строгие, да? – Да… что-то вроде того, – неоднозначно ведет плечом Тетсуро, чуть поморщившись. – Они выбрали ему будущего жениха без его согласия. По расчету, будто мы в каком-то чертовом средневековье… – Не выражайтесь, молодой человек, – цыкает женщина. Затем, обдумывает услышанное. – Многие чистокровные древние семьи волшебников так делают и по сей день, не удивительно. Это ты – тот самый жених по расчету? Куроо дергается, а затем сжимает кулаки. – Нет, – сипло отвечает он, – но я очень его люблю. И никогда не оставлю, не важно, в роли кого. Скажите… могу ли я получить разрешение на то, чтоб навестить его? – в глазах парня плещется такая надежда и искренность, что мадам Помфри лишь вздыхает. – Бедные дети… – она берет пергамент, макает перо в чернильницу и выводит что-то черным по белому. – Значит, так. Это – ведомость, по которой тебя впустят в отделение омег, как родственника. Скажешь, что вы братья или чего там еще… Куроо внимательно слушает, запоминает и кивает. – Директора я предупрежу сама, а тебе стоит поторопиться. Часы приема утром и вечером. – Спасибо, мадам Помфри, огромное спасибо! – улыбается парень, хватая свой пропуск. – Я отблагодарю, что хотите сделаю, правда. Буду вашим ассистентом тут, хотите? Или помогу чем-то. Мадам Помфри смеется. – Иди уже отсюда, хитрый слизеринец. Осторожно с трансгрессией. Куроо только кивает, покланявшись и быстро направляясь к выходу. – Кстати говоря, – зовет женщина напоследок. Юноша замирает у двери, обернувшись. – Это ведь ты Куроо, да? Куроо Тетсуро? Куроо кивает. Мадам Помфри улыбается. – Кейджи звал тебя, пока был без сознания. А когда пришел в себя – попросил меня остановить тебя, чтоб ты не творил глупостей. Усмешка расползается на лице Тетсуро, как и тепло внутри. – Вы немного опоздали. Уже натворил. – Да я вижу, – хмыкает мадам Помфри, – и, если не хочешь натворить еще больше – ступай быстрее, пока сюда не заявился его будущий жених и не потребовал с меня такую же справку. А ему-то я должна выдать официально. После еще одного благодарного взгляда, Куроо действительно исчезает из поля зрения женщины, удаляясь в укромное для трансгрессии место. Парень находит себя в коридоре больницы, чуть ли не сбив симпатичную девушку со стопкой бумаг. Она что-то быстро тараторит, поэтому, Тетсуро просто поспешно извиняется, тыкая ей пропуск на посещение. Его провожают к палате и, войдя внутрь, Куроо останавливается. Акааши сидит на кровати, пустым расфокусированным взглядом уставившись куда-то в стену. Светло-зеленые цветы оплетают, кажется, всю комнату и, быть может, незнающий сочтет этот отсутствующий взгляд Кейджи за обыкновенное рассматривание тех самых нарисованных цветов. Но Куроо знающий. Поправив коричневую оправу очков, медсестра решает удалиться. Видимо, все же, Тетсуро удается убедить ее в том, что он брат того, к кому пришел. Только, вот, никакой он ему не брат вовсе. Куроо идет медленно, рассматривая эти самые цветы на стенах, собирающиеся за окном грозовые тучи, собственные кеды – хоть что-нибудь, что оттянет момент, когда ему придется посмотреть на Акааши. Нет, он хочет смотреть на него всегда, любоваться его красотой и тянущими в чащу зеленого дремучего леса глазами. Да он бы каждой завитой пряди коротких черных волос на голове посвятил минимум пять од. А будь Куроо художником – непременно запечатлел на своем холсте каждую маленькую морщинку, которая пролегает между бровей Кейджи, когда тот чем-то недоволен либо же особо задумчив. Ну, в крайнем случае, Тетсуро мог бы каждую секунду с разных ракурсов фотографировать Акааши, проклиная этот мир за то, что его собственные глаза не могут самостоятельно делать фотографии, если бы он был фотографом. Но Куроо не писатель, не художник и не фотограф. Он просто влюбленный в своего омегу альфа, который все еще цепляется за свою жизнь и не прет против системы только потому, что знает – Акааши от этого будет только хуже. Тучи сгущаются, а на подоконнике по ту сторону окна рассаживается пара воронов – один черный, другой белый. В любой другой ситуации, Куроо подумал бы, с какого черта вообще, ведь вороны, обычно, себя так не ведут. Да и белых воронов он никогда не видел. Но, вместо этого, слизеринец просто опускается на кровать. Какое-то время они оба молчат. Акааши не поднимает взгляда, лишь поджимает губы. Ему слишком противно – от себя, от всего этого, от бинтов, под которыми болезненно ноет и пульсирует чужая метка. Да, он хотел ее, но от совершенно другого человека. Кейджи кажется, что, если Куроо сейчас обнимет, то он попросту разрыдается на его плече. Кажется, за этот год он плакал больше, чем за всю прошедшую жизнь. Нет, Акааши никогда не думал, что слезы – это признак слабости, совсем нет. Скорее, способность выплеснуть накопившиеся эмоции. Акааши сравнивает себя с затухающей свечой – совсем скоро, от него останется лишь маленькая полоска света, которая погаснет в луже растопленного воска, где-то на донышке подсвечника. Мерцание угаснет, пламя пропадет. Хотя, какое там пламя? Это у Тетсуро. А у него, у Кейджи, скорее небольшая искорка. Так, чисто ради жизнеобеспечения. Ею ничего не сожжешь без помощи каких-то посторонних факторов, затушить легко, но, все же, она еще способна гореть. Совсем незаметно, медленно и равномерно. И Акааши это устраивает, воды не наблюдается, но, к сожалению, снаружи начинается дождь. И в прямом, и в переносном смысле – Акааши пытаются потушить обстоятельства, а мелкие капли влаги сгоняют с внешней стороны подоконника двух воронов – черного и белого. Куроо обнимает – осторожно, успокаивающе. Поглаживает по напряженным плечам, ничего не говорит и ведет себя так тихо, что Кейджи не выдерживает. – Куроо-сан, я помечен. Тишину разрезает тихий голос когтевранца. Она чувствуется в воздухе, как мягкое желе, в котором они оба могут существовать, наверное, целую вечность и еще чуть-чуть. И в это желе серебряной ложкой врезаются слова Акааши. Вроде бы, так нужно, дабы сгрести желе в кучу и поместить в рот, однако, разрез ложки нарушает ровную поверхность. – На мне метка. Не ваша. Я принадлежу Бокуто-сану. Слова Кейджи врезаются этой острой ложкой, высекая по букве по коре головного мозга – Куроо рычит. – Ты никому не принадлежишь, понимаешь? Акааши. Ты свободный нормальный человек. А чей-то след клыков и шрам не означают, что ты принадлежишь тому, кто их оставил. Куроо лишь крепче прижимает омегу к себе, а внутри скулит и мечется, как загнанный пес. Хотя, его чаще, скорее, с котом сравнивали. Однако, именно сейчас, он больше похож на преданную собаку. Хатико, ждущий того, кто никогда не вернется. – Вы ведь знаете, что метки не так работают. – Она может тебе не подойти. Ты ведь поэтому здесь, да? Твой организм отвергает метку Бокуто, поэтому тебе так хреново. Понимаешь? Даже твое тело указывает на то, что тебе нельзя быть с ним. Со стороны Тетсуро слышится опять тихий рык. Акааши постепенно расслабляется в чужих руках, накрывает ладонью пальцы парня, обнимающего поперек талии. Куроо подтягивает его к себе, облокачиваясь о стену, а сам Кейджи просто доверительно откидывается спиной на широкую грудь, все так же вперившись глазами в переплетение бледных цветов на стене. Но теперь его взгляд более осмыслен. Акааши поворачивает голову чуть вбок, утыкаясь лбом в шею Куроо, и весь сжимается. Только в такие моменты, парень показывает всю свою омежью натуру – ему нужна защита. И Куроо хочет защитить. Обнять, прижать поближе, скрыть от всего мира. Больше и не нужно – ничего, никого. Такой себе маленький мирок на двоих. Где-то в параллельной вселенной, они, должно быть, непременно счастливы и никак иначе. Быть может, у них есть маленькие дети, или же, они покоряют моря в роли пиратов. Может, они в облике большого пушистого кота и пернатой совы в своем гнезде. Возможно играют в волейбол, состоя в разных соперничающих командах двух старших школ. Кто знает? Куроо не знает, но очень надеется, что, раз где-то они могут быть вместе и не волноваться ни о чем, кроме каких-то мелких бытовых проблем, то и здесь получится. Должно получиться. – Кейджи. – Мм? – Акааши откликается тихо, немного как-то даже сонно – видимо, его это все очень вымотало, а расслабиться он смог только тогда, когда Куроо появился рядом. Эта догадка приятно греет Тетсуро изнутри. – Ты мне веришь? Смог бы доверить что-то очень важное? Ну, там… может быть, уход за младенцем или приготовление чего-то с помощью духовки? – Куроо немного нервничает, поэтому посмеивается и тараторит. Акааши разлепляет глаза и приподнимает голову, дабы посмотреть парню в лицо. – Куроо-сан, – Тетсуро уже хочет снова возмутиться насчет этого формального обращения, но затыкается, когда слышит следующее, – я бы не раздумывая доверил тебе свою жизнь. Но, – продолжает Кейджи, уже чуть улыбаясь, – уход за младенцем или готовку… Мерлин упаси, – он фыркает, снова опускаясь на грудь парня затылком. – Акааши! Это что за заявления? Я же умею менять подгузники. Ты сам видел, когда ко мне в гости приезжал мой маленький кузен… – Да, а потом ты бегал и просил меня помочь тебе, когда он начал плакать, – немного погодя, Кейджи усмехается, – ты тоже почти начал плакать. – Не правда, я просто вспотел тогда. – Угу. Глазами. – Тц, – Куроо что-то ворчит, но улыбается. – Знаешь, а он ведь тогда реально успокоился, когда ты его на ручках покачал. Это все твоя аура мамочки. – Чего? – когтевранец хмурится, скептически протянув последнюю гласную. – Ну, – пытается объяснить Тетсуро, уже не скрывая мягкой улыбки в голосе, – я думаю, ты прекрасно будешь справляться с детьми. Акааши явно недоумевает. – Справляться? Ты о чем? С какими еще детьми, Куроо? – Хм. Думаю, с нашими, Кейджи. Ты прекрасно будешь справляться с нашими детьми. Приподнявший голову Кейджи меняется в лице за считанные секунды. Куроо искренне наслаждается реакцией парня на его слова, с довольной улыбкой следя за такими редкими ярко выраженными эмоциями Акааши. Одна сменяет другую – удивление, смущение, нежность, волнение, яркую смесь из боли и грусти, буквально цельным комком оседающую где-то в глубине темно-зеленых глаз. – Ты же знаешь… – Я знаю, – перебивает Куроо, – что, если мы оба примем верное решение, то будем счастливы. Акааши, давай уедем? Кейджи дергается, словно его током ударили. Ему хочется верить и надеяться, как всегда, всем словам, обещаниям Куроо, разделять такие безумные идеи и желания на двоих, но. Но он прекрасно понимает, что это невозможно. Акааши воспитывали иначе, не так, как свободолюбивого и запальчивого Куроо, нет. Для Кейджи свобода – нечто недоступное. Вырастая в такой консервативной семье, он давным-давно понял, что все, что ему принадлежит, могут отнять с помощью щелчка пальцев, если родители только захотят. Однако, тем не менее, Тетсуро все еще тут, несмотря ни на что. Он – единственное, что не отняли, хотя пытались весьма и весьма. – Мы не можем. – Почему нет? Ты боишься, что нас найдут твои, повернутые на престижном положении среди элиты волшебников, мать с отцом? Акааши отрицательно мотает головой. Нет, он не боится. – Тогда, что нам мешает? Кейджи, – Куроо поддевает подбородок парня пальцами, поворачивая к себе, – мы уедем, очень далеко уедем. Хочешь, можем поселиться где-нибудь в домике на берегу моря? – мягко улыбается он. – Ты не понимаешь, о чем говоришь, – когтевранец опускает взгляд, прикрывая глаза, и вздыхает, чувствуя, как от этих слов щемит сердце (в который раз). – Мы не можем просто взять и уехать. В комнате снова виснет угнетающая тишина. На улице раздается вспышка молнии, а за ней грохочущий гром. Акааши, с детства вздрагивающий от этого природного явления, даже бровью не ведет. В объятьях Куроо невозможно бояться чего-то. Кейджи не хочет обманываться, но именно это и делает. Последние месяцев… девять? Десять? * Что нам мешает? Что нам мешает. Чтонаммешаетчтонаммешаетчтонаммешает. Что мешает? Кейджи задает этот вопрос себе изо дня в день. Когда учится вызывать патронуса, и тот принимает облик кота со взъерошенным хохолком. Когда Куроо горячо целует в Астрономической башне, подальше от глаз остальных. Когда мать с отцом дают таблетки для гормонов, чтоб метка Бокуто принималась. Акааши делает вид, что пьет их, но на деле же – просто смывает в унитаз, вместе с усилителями. Ему хочется, чтоб его слабый, едва заметный запах, чувствовал только Куроо. И никто больше. Уже конец учебного года, и Куроо занят экзаменами, но совсем не забывает про своего совёнка, хоть это и грозит недосыпом, ведь встречаются они, обычно, только по ночам. Мать Тетсуро покупает витамины для восстановления иммунитета омеги, и они становятся единственным лекарством, которое регулярно принимает Кейджи. В конце мая Куроо заканчивает седьмой курс, успешно сдав экзамен и набрав практически самые высокие баллы по Зельеварению. Теперь ему предстоит покинуть Хогвартс. От этого как-то пустовато и больно, но больше всего парню не хочется оставлять Акааши. А он и не будет. * Все происходит очень спонтанно. – Акааши, как ты относишься к Норвегии? – Ты вытащил меня в два часа ночи из постели, чтоб спросить о том, как я отношусь к Норвегии? Кейджи выглядит сонным и встревоженным. Он в таком виде безумно похож на недовольного совенка, и Куроо думает о том, что нужно сказать об этом омеге. Только немного позже, потому что сейчас нет времени. – Именно, – Куроо довольно ухмыляется. Акааши закатывает глаза и устало потирает переносицу. Что ж. Он не особо удивлен. – Наш поезд в три часа и тринадцать минут. У тебя есть около двадцати минут, чтоб собрать вещи, я свои уже сложил, – сообщает альфа, внимательно глядя в глаза любимого. Сонливость Акааши проходит весьма резко, как и усталость. – Ты с ума сошел? – шепчет Кейджи, не веря своим ушам. – Возможно. Хотя, нет, я абсолютно точно безумец. Ты делаешь меня таким, детка, – Куроо подмигивает. На самом деле, он безумно нервничает, только пытается не показывать этого, ведь понимает, что его затея слишком рискованная и вряд ли Акааши согласится. Но Акааши соглашается. * – Я не могу поверить, что мы это делаем. Они оба сидят в полупустом поезде, который направляется куда-то в Норвегию. Куроо не особо знает, куда именно, потому что мать просто сказала ему, какой рейс брать, а на вокзале в Норвегии их встретит Ямато – давний знакомый Акеми. Уже упоминалось, что мать Тетсуро – самая лучшая женщина в мире? Так вот. Около половины четвертого утра. За окном в поезде все еще темно, но скоро начнет светать. Акааши прижимается к плечу альфы, а их пальцы переплетены. – Осталось только подождать до декабря. Там уже тебе исполнится восемнадцать и твои родители не смогут ничего сделать чисто юридически. Слова Куроо кажутся разумными, но, даже если бы они таковыми и не были, Акааши все равно последовал бы за ним куда угодно. Потому что любит. Безумно любит, всем сердцем, и знает, что это взаимно. Он молчит. – Не жалеешь о том, что не окончишь последний курс? – Тетсуро немного поворачивает голову и смотрит на омегу, потершись носом о его макушку. – Ни капли, – шепчет Кейджи в ответ. Голос у него слегка подрагивает, как и холодные тонкие пальцы на руках, однако, в душе юноша уверен, как никогда в своей жизни. Около половины четвертого утра. Они едут навстречу своей новой совместной жизни. Оба нервничают, но счастливы. И главное – вместе.***
Куроо просыпается. Первое, что он видит, когда открывает глаза – спящий рядом Акааши. Омега выглядит таким расслабленным и домашним, на бледной спине играют солнечные зайчики, вихрастые черные волосы немного взъерошены, а пухлые, от вчерашних поцелуев, губы слегка приоткрыты. Около кровати стоит прикроватная тумбочка, на которой их колдография со свадьбы. Там Кейджи только исполнилось восемнадцать. Сейчас ему двадцать четыре. Тетсуро поворачивает голову к прикроватной тумбочке со своей стороны и видит тот же светло-сиреневый конверт. Сердце пропускает удар – что за чертовщина? Парень быстро распечатывает его, стараясь не шуметь, дабы не разбудить омегу, и вздыхает с облегчением, когда дочитывает содержание. «…церемония пройдет в одиннадцать утра…» «…друг жениха...» «…гости собираются в ресторане «Франциско» к шести часам вечера...» «от Иваизуми Хаджиме и Ойкавы Тоору». Рядом ворочается Акааши. Точнее, уже Куроо, так как сменил фамилию при регистрации брака. – Доброе утро, – мурлычет он, пододвигаясь ближе и потершись щекой о крепкое плечо мужа. С беременностью Кейджи стал намного ласковее и расслабленнее. Его живот совсем незаметно округлился и был весьма маленьким для четвертого месяца, но врачи сказали, что все хорошо и плод развивается вполне нормально. – Доброе, – голос у Куроо слегка хрипловатый. Альфа обнимает любимого и ласково целует в лоб, откладывая конверт обратно на тумбочку. – Что-то случилось? Ты рано сегодня, – Кейджи зевает. – Ничего такого, – отмахивается Тетсуро. – Просто дурной сон. Просто дурной сон. Ничего большего. Куроо выдыхает – его любимый человек рядом, носит под сердцем их малыша. Послезавтра Куроо пойдет на свою маггловскую работу фотографа в модельном бизнесе, которая ему очень даже нравится, а вечером заберет Кейджи из маленького цветочного магазинчика, который так полюбился омеге, после чего они вернутся домой и приготовят вкуснейший ужин на двоих. Может быть, все будет не совсем так, а намного лучше, кто знает? В любом случае, плохо уже не будет. Куроо уверен в этом. – Пойдем в душ? – зевает Кейджи. – Вместе? – Тетсуро улыбается. – Да… – его омега хитро стреляет глазами, лениво, но грациозно, встает с кровати и направляется в сторону ванной комнаты, совершенно не стесняясь собственной наготы. Подтянутые ягодицы и бедра буквально манят за собой, поэтому альфа хищно облизывается, после чего подскакивает с постели и идет следом. Их новая жизнь нравится обоим. Семья из двоих. Точнее, троих – скоро появится Куроо-младший. Тетсуро совершенно ни о чем не жалеет, как и Кейджи. Они счастливы и вместе. А это – главное.