Отражения

Отори-семпай говорил ему: актёр смеётся, когда в душе хочется плакать. Юта ещё не умел скрывать или сдерживать эмоции, вся душа — наизнанку, из всех звёзд он — самая яркая, та, которую видно всем; невозможно так просто взять и переиграть жизнь заново, если ты чувствуешь так, что все вокруг заражаются тобой. Но со временем он научился видеть других. Опущенные веки, отведённый в сторону взгляд, пальцы, неловко сминающие край пиджака, неуверенность в голосе. Юте не нравилось находить эти вещи: ему становилось грустно и оттого, что он будто шпион, и оттого, что человеку напротив тоже грустно. Может, если бы Юта не стал более наблюдательным, он бы не замечал чьей-то печали. Может, если бы Юта не замечал чьей-то печали, он бы не смог помочь. Вот такая неприятность с этими чувствами, а всё же не избавишься от них.

 — А можно потрогать?  — Конечно.  — А примерить?  — Если тебе хочется, пожалуйста.

Отори-семпай улыбался, глядя, как он натягивает слишком большой по размеру пиджак. Тёплая ткань с воспоминаниями легла на плечи Юты, и он невольно вздрогнул, словно пройдя от начала до конца свой-чужой путь за какую-то невозможно короткую секунду. Он смотрел в зеркало, семпай держал его за плечи, пиджак был одновременно велик и мал — мал для бескрайнего космоса внутри Юты. Теперь понятно, почему семпаю хотелось свободы здесь. Такими рукавами далеко не замахнёшься. Юта посмотрел в зеркало, затем обернулся, затем — снова в зеркало. Ему стало грустно. Настоящий Отори-семпай улыбался, а зеркальный неподвижно смотрел сквозь него, с опущенными уголками губ и потемневшими от слёз глазами. Юта поник, перехватив пальцами слишком длинные рукава. Прощаться никто не любит. «Я останусь здесь, куда бы вы ни отправились, и буду вашим отражением. Счастливым свободным отражением, у которого всё будет хорошо». Отори-семпай говорил ему: актёр смеётся, когда в душе хочется плакать. Однажды Юта перевернёт эту сцену и раскрасит её яркими красками.