Докажи

20:34 Ты забыл забрать меня вчера из клуба. Больше не нужен бэк-мс?                   20:35 Ты ужрался и сидел в компании четырёх блондинок. Я подходил, но ты сказал, что сам справишься. Так что это не ко мне. Где ты вообще нашёл четырёх блондинок? 20:35 Две точно были у бара, а остальные — хуй знает. О чем ты спрашиваешь, если я даже не помню, что ты ко мне подходил?                   20:36 А кто виноват? Я, в отличие от тебя, был дома уже в три часа. 20:36 Стареешь…                   20:37 Кто бы говорил. 20:37 Тот, кто сегодня проснулся с четырьмя блондинками.                   20:37 Подумаешь. Всё это не мешает мне пойти и заарканить с десяток таких же. 20:39 У тебя просто фанатов больше.                   20:39 Ну и не только. 20:39 Докажи.                   20:39 Уверен? 20:39 Более чем.                   20:40 Тогда жди меня. Скоро буду. 20:40 Очень жду. Фёдоров убрал телефон в карман штанов, а затем встал с места, натягивая на плечи куртку, и покинул пределы своей квартиры. Полчаса езды на такси и пять минут прогулочным шагом до знакомой двери. Мирон раз за разом прокручивал в голове телефонный диалог, стараясь сообразить, что же он будет доказывать Евстигнееву. Но всё ушло на задний план, стоило Рудбою неспешно открыть дверь. Написав сообщение, парень с легкой ухмылкой на губах отложил телефон и направился на кухню. С бокалом, на дне которого плескался алкоголь, Ваня сел на маленький диван, характерно сложив ноги и выпуская изо рта струйки серого дыма, и отвел в сторону руку с неизменной сигаретой, зажатой татуированными пальцами. Он не особо понимал, что заставило его потребовать от Мирона доказательств, хотя пробуждающийся от вчерашней пьянки мозг начинал осознавать всю нелепость сложившейся ситуации. Звонок в дверь отвлек Евстигнеева, и он, потушив сигарету в пепельнице и залпом допив оставшийся в бокале алкоголь, проследовал в коридор. — Проходи, — он оперся о дверной косяк, открывая дверь и давая возможность Фёдорову войти в квартиру. Парень как всегда по-дружески тепло смотрел на мужчину, пока тот снимал с себя куртку, но сейчас Ваня сам же заметил за собой, что он будто исследует Мирона и… Любуется им? — Что-нибудь хочешь? — Евстигнеев прошел к бару, открывая дверцу и показывая мужчине весь ассортимент алкоголя, который у него был. От Евстигнеева пахло табачным дымом. «Курил», — подумал Фёдоров. Пагубная привычка была и его пороком, от которого мужчина не мог отказаться. Под внимательным взглядом голубых глаз Мирон повесил куртку на крючок, снял обувь и прошёл следом за Рудбоем, мысленно недоумевая, что, собственно, он будет сейчас доказывать. Казалось бы безобидное высказывание приобретало нешуточный размах, ставя Фёдорова в затруднительное положение. — Джин и ликёр, — привычно отозвался рэпер, вальяжно садясь на диван и закидывая ногу на ногу. Мирон не смог отказать себе в зрелище разлива алкоголя: Ваня плескал наотмашь, наливая по самые края гранёных стаканов, подаренных не так давно Женей. — Мы давно не варили с тобой вермут, надо как-то исправить это, — подметил Мирон, подавляя рвущийся зевок, а затем поднялся , направляясь к Евстигнееву. — Согласен, — быстро кивнул парень, взяв стаканы с обоими напитками в руки, и протянул их подошедшему мужчине, вновь поймав себя на мысли, что он н а с л а ж д а е т с я тем, как пьет Фёдоров. Ваня наблюдал за ним, стараясь уловить каждое его движение, впитать его мысли, проникнуться ими, и он не мог не заметить, что Мирон до конца не понимает, зачем приехал. Или он просто делает вид, что не понимает? В этом Евстигнеев разобраться пока не мог. — Ты нарочно тянешь с доказательствами? — мягко улыбаясь, произнес Ваня, опустив глаза. Незаметно для себя проводя пальцами по руке Мирона, он забрал у того пустой стакан. Ваня выше Фёдорова, но в тот момент он чувствовал себя маленьким мальчиком, будто сжавшимся под нависшей над ним тенью мужчины и блуждавшим глазами по синей ткани чужих джинс. Первым Мирон выпил джин. Алкоголь обжигал горло, обволакивая внутренности мужчины, и дарил смешанное послевкусие, что моментально ударяло в голову, заставляя на мгновение прикрыть глаза и облизать губы, едва склонив голову вбок, а затем податься вперёд, открывая глаза и возвращаясь в реальность. Если быть точнее, то в реальность Мирона вернули слова Вани, что буквально ворвались в его сознание, тормоша и заставляя открыть глаза. Прикосновение, голос, мимика и жесты — всё это было сакральным. Рудбой был зажигалкой, а Мирон фитилем, готовым вспыхнуть в один момент. — А ты как всегда спешишь, Ваня, — Мирон поднес к губам стакан с ликёром и осушил его в несколько больших глотков. Сладкая жидкость обволакивала полость рта, оставаясь на губах, и точно так же, как джин, заставляла Фёдорова прикрыть глаза. — Конечно, молодость же не вечная, — с неповторимой ухмылкой тихо произнес Ваня, вспоминая недавнюю переписку. Он поднял глаза на Мирона, который с блаженным лицом наслаждался послевкусием ликера, и ощутил, как внутри копошится что-то нежное и теплое, заполняющее всю грудную клетку Вани и рвущееся выше, подталкивая его к дальнейшим действиям. Но Евстигнеев выжидал, наслаждаясь моментом спокойствия Мирона, лицо которого даже с прикрытыми глазами не выглядело беспомощным: наоборот, оно казалось еще более величественным. Ваня уже знакомым движением забрал пустой стакан, отставляя его в сторону, но на этот раз он вернул свои пальцы на руку Фёдорова. Приблизившись к Мирону, Ваня провел языком по его нижней губе, слизывая с нее мутные капли ликера. Вкус алкоголя и желанных губ заставил Ваню так же прикрыть глаза и, оставив лишь один короткий поцелуй в уголке рта, остановиться, уткнувшись носом в щеку Мирона. Мирон отрывисто выдохнул, следя за действиями Евстигнеева, не смея даже противиться, ведь он пришёл сюда доказать обратное, доказать правдивость своих слов. Выпитое кружило голову, заставляя идти на более смелые поступки. Фёдоров ловко ухватил парня за подбородок, притягивая ближе и заставляя немного нагнуться. Казалось, Мирон совершенно не контролировал свои действия. Взгляд из-под полуприкрытых век, обрамлённых пышными ресницами, блуждал от глаз к губам. — Не вечная, — выдохнул он в самые губы Вани, а затем подался вперёд, накрывая их своими. Сладость во рту и градус в голове туманили сознание, заставляя придвинуться ближе, обвивая Рудбоя руками и притягивая того к себе. Обжигающий поцелуй Фёдорова и его тихая требовательность сводили Ваню с ума, отчего он еще плотнее прижался к Мирону, будто боясь потерять равновесие от такого водоворота нежных чувств. Он мягко ответил на поцелуй, вновь ощущая на своем языке знакомый вкус алкоголя и непроизвольно улыбаясь прямо в губы мужчине. Немного прогибаясь от властных рук, кольцом сомкнувшихся на его талии, Ваня прижался к паху Мирона и, поддавшись ноющему желанию, немного потерся об него и почувствовал ответную реакцию. Мурашки легким холодком пробегали по телу парня, и он на мгновение перестал отвечать на поцелуй, открыв рот и дав Мирону полную возможность вести. Глухой стон сорвался с губ Вани, когда Мирон, почувствовав его расслабленность и собственное желание, углубил поцелуй. Ванины руки сами потянулись к его паху, массируя его орган через джинсовую ткань. — Я уже почти верю, что у тебя не только фанатов больше, — откидывая голову назад и облизываясь, произнес Рудбой с ухмылкой на губах и искрящимися глазами посмотрел на Мирона. Фёдоров растягивает рот в подобии улыбки, облизывая нижнюю губу в предвкушении дальнейших действий, как своих, так и Рудбоя. Ваня буквально провоцировал его, провоцировал всем: жестами, мимикой, тембром голоса, заставляя желать большего. — Я заставлю тебя убедиться в этом на все сто процентов, — нарочно медленно Мирон ласкал губами шею Евстигнеева, оставляя влажные поцелуи в хаотичном порядке. Фёдоров ловил каждый вдох и выдох Вани, улыбаясь каждый раз, как касался особо чувствительных мест, и оставлял багровые отметины. — Это чтобы в твою голову больше не приходили сомнения подобного рода, — обжег он горячим дыханием кожу на шее Рудбоя. Его руки собственнически забрались под Ванину футболку, огладив бока и пробираясь выше. Голос Фёдорова дурманил и без того затуманенное алкоголем сознание Вани, и поэтому он лишь приглушенно простонал в ответ. Дыхание учащалось с каждым прикосновением к шее. Хотелось выгнуться еще больше и увернуться от следующей отметины. Чувства наслаждения и тянущей боли смешивались воедино. Евстигнееву все еще казалось, что он может терпеть и продолжать дальше раззадоривать мужчину, поэтому его движения и стоны были сдержанными. Пока. Как только Мирон по-хозяйски начал лапать Ваню, тот понял, что теперь уже провоцирует больше себя, чем партнера. Евстигнеев потянул молнию джинс вниз и несколько раз провел ладонью по всей длине члена Мирона. Одновременно сильные руки сдавили его ребра, отчего Ваня, издав уже не сдержанный стон, расстегнул свои джинсы и немного раздвинул ноги, прижимаясь вплотную своим пахом к паху Мирона. Он демонстративно облизывал три своих пальца, посасывая их и причмокивая губами, засовывая их себе полностью в рот, нарочно издавая бесстыдные звуки, а потом начал ласкать чужой член. У Мирона кружилась голова от осознания всего происходящего. Хотелось большего, немедленно, прямо сейчас, и Ваня заставил Фёдорова издать гортанный рык, сделав пару шагов в сторону вертикальной поверхности, коей оказалась стена. Мирон ловил каждый стон, слетавший с губ Рудбоя. Эти звуки заставляли его трепетать, впиваясь зубами в Ванину шею и несильно ее прикусывая. Мирон задышал чаще, из-за пошлых причмокивающих звуков представив Евстигнеева за немного другим занятием, что так же хорошо заняло бы его прекрасный рот. Фёдорову пришлось отстраниться от шеи Рудбоя. Он шумно выдохнул, упираясь лбом в Ванино плечо, и замер, перестав скользить ладонями по стройному телу. — Сукин сын… — сдавленно протянул Мирон, скользя ладонью вниз, к члену Вани, и мгновенно обхватил его ладонью, чтобы совершать до мурашек медленные движения кистью, провоцируя Ваню на более решительные действия. И Евстигнеев сдался, понимая, что больше не может вести эту долгую игру в воздержание, и с трепещущим стоном несколько раз толкнулся в руку мужчине, одновременно касаясь своим членом его и кусая свои губы в попытке сдержать требовательные стоны. — Зато твой, — хрипло прошептал Рудбой, приникая к шее Фёдорова, и оттянул зубами кожу на его ключице, посасывая ее. Контраст холодного пота, выступившего на лбу, и горячей плоти Мирона, такой близкой и желанной, подкосил ноги Вани, и он, выскользнув из объятий, опустился на колени, стянул нижнюю часть одежды Фёдорова и провел языком по его возбуждённому органу. Собственное желание мешало сосредоточиться, поэтому Евстигнеев, обхватил губами член и начал ласкать его. Он не останавливаясь добавил в рот еще два пальца, смачивая их смесью смазки и слюны, и после провел ими меж своих ягодиц, растягивая анус и от этого издавая глухой хрип. У Фёдорова кружилась голова, а перед глазами всё плыло, стоило Евстигнееву взять в рот его член, плотно обхватив губами. Слишком горячо, слишком пошло, развратно — Мирон мог придумать сотни синонимов ко всему происходящему, но вместо этого сипло выдохнул, закатив глаза и подавшись бедрами навстречу горячему рту Рудбоя. Ваня сосал отменно. В какой-то момент Фёдоров отметил, что редкая девушка могла заставить его вот так реагировать на оральные ласки. — Ва-аня, — хрипло протянул мужчина, опуская голову вниз и глядя на парня помутневшими глазами. Его рука сама легла на голову Евстигнееву, несильно сжимая волосы на затылке и заставляя взять особенно глубоко. Шумно сглотнув, Мирон вынудил парня отстраниться и выпустить его плоть изо рта. Подцепив пальцами Ванин подбородок, Мирон склонился, жадно целуя его, прикусывая губы, и навалился сверху, заставляя лечь на пол. Евстигнееву давно уже было похуй на то, что он делает. Он меняет свою привычную верхнюю позицию на нижнюю ради Фёдорова, рвет голос на сцене ради Фёдорова, потом рвет свою жопу в его гримерке, не спит ночами, помогает ему, хочет быть частью империи — все ради Фёдорова. Поэтому холодная поверхность пола ничуть не смущала Рудбоя: он лишь, часто дыша, стянул оставшуюся на них обоих одежду и с глухим стоном раздвинул ноги, приглашая мужчину. Ему хотелось вновь ощутить его силу, его превосходство над собой, вспомнить, каково это, когда твой «аленький кристаллик» в груди тает не от алкоголя. — Мирон, пожалуйста… — сипло постанывая от нетерпения, прошептал Ваня, приникая губами к шее мужчины и оставляя красную отметину под левой ключицей Он гладил руками тело Мирона, стараясь еще сильнее сблизиться с ним, будто слившись воедино, и чувствовал, как горячий член упирается ему в зад. Ваня немного выгнулся в спине и издал просящий стон. Именно в тот момент Фёдоров понял, что тотально потерян, и толкнулся в едва растянутое отверстие. Всё это не казалось мужчине чем-то странным, всё было привычно. Ваня всегда жертвовал ради него всем, и этот раз не стал исключением, а лишь доказал сложившийся порядок вещей. Мирон замер, ощущая, как плотные стенки ануса сжали его плоть, закусил нижнюю губу и с тихим рыком толкнулся глубже, входя на всю длину. Сдавленно выдохнув и скользнув рукой по внутренней стороне Ваниного бедра, Мирон сделал первый, едва ощутимый толчок. Рудбой, выгибаясь в спине, застонал в ответ на движения Мирона. Холод пола, резкая пронизывающая боль, тяжесть сильного тела над собой и приятная нега, разливающаяся внутри от чувства заполненности, слились в одно, заставляя парня вздрагивать от каждого прикосновения и хотеть еще большего. Он снова прикусил нижнюю губу, дернулся, привыкая к ощущению члена внутри себя, и подался бедрами навстречу Мирону, когда тот начал двигаться быстрее. — Какой же ты… — Ваня вцепился пальцами в плечи Мирона, приближая его к себе, и начал ласкать его шею и спину, издавая звуки удовольствия прямо ему в ухо. Стоны Евстигнеева заставляли Фёдорова двигаться быстрей и жестче, входя в парня глубокими, размашистыми толчками. Мирон чувствовал, как Ваня буквально вжимается в него. Хриплые стоны, пошлые звуки и собственный утробный рык вызывали в теле Фёдорова шквал эмоций, заставлявший жадно припадать губами к коже на шее Рудбоя, кусать её, зализывать и вновь повторяя свои действия по кругу. — Какой? — хрипло прошептал Мирон, приближаясь к лицу парня, а затем резко выходя из него, заставляя подняться и встать в коленно-локтевую. Мирон вошёл резко, до упора, сжав бедра парня настолько сильно, что, вероятнее всего, через пару часов проступят синяки. Но Мирону было плевать, он брал Ваню жестко, так, как хотелось ему; так, как любил сам Ваня. — Охуенный, — упершись локтями и ладонями в пол, прохрипел Ваня, подавшись задницей назад, и вскрикнул от жесткого болезненного толчка. Взгляд опустился на пляшущие буквы «Play hard», и на лице Вани появилась недвусмысленная ухмылка. Да, Евстигнеев не то что любит, он дико кайфует, когда играет по-жёсткому, когда Мирон ведет в этой игре и становится её главным героем. И Ване не хотелось, чтобы это кончалось, поэтому он старался дать Мирону желаемое, сдирая колени об пол и выгибаясь в спине от каждого сильного толчка. Укусы на шее и следы от пальцев на Ваниных бедрах горели и подводили его к краю. Ваня срывал голос и упирался лбом себе в руку. Он уже хныкал, но не переставал податливо водить бедрами и прогибаться под давлением Мирона: пошлые звуки ударов плоти о плоть и резкие толчки внутри равносильны наркотику, постоянно требующему новой порции дозы. Фёдоров вошел в Ванино тело до упора, буквально втрахивая того в пол и заставляя громко стонать, поддаваясь на толчки. Каждое его движение сопровождалось задушевным всхлипом и блаженным стоном, что ласкал слух Мирона. Мирон сделал последние несколько движений, буквально вколачиваясь в податливое тело, что уже содрогалось в оргазме и постепенно обмякало, и с тихим утробным рыком кончил, наваливаясь на Ваню сверху.