***
Томный шепот на ухо пропускает по телу Сехуна разряды тока. Между ними никогда еще не было такого напряжения. Кажется, еще немного, и оно будет осязаемо, а спальня актера просто взорвется, потому что температура невыносимо высокая. Жарко. Сехун задыхается от горячего воздуха. Кожа Лухана ничуть ему не уступает, а обжигающие поцелуи в области подтянутого живота заставляют Сехуна вскинуть бедра, подаваясь навстречу нежным прикосновениям старшего. Пальцы Лу играют с ним, и О до жути хочется схватить миниатюрные ручки, прижать запястьями к матрацу и затянуть этого невозможного парня в пошлый поцелуй, ловя ртом его судорожный выдох, когда Сехун без предупреждения войдет в него. Он уверен, что Хань лишь закатит глаза от удовольствия и простонет, закусив губу, сжав талию О ногами. Но сегодня не он главный в их сумасшедшем танце. Хань едва засасывает кожу на его шее, жадно кусает, не оставляя, однако, следов. Сехун бродит ладонями по молочным бедрам старшего, слыша над ухом тихий смешок вперемешку с полустоном. Ухмыляется, сжимая упругие половинки ягодиц и наблюдая за тем, как Лу выгибается. Его руки с необъяснимым трепетом проводят по груди Сехуна и спускаются ниже. Лухан садится на него сверху, ерзает на возбужденной плоти, откидывая голову назад и приоткрывая влажные пухлые губы, по которым шустро пробегается язычок. Сехун, как завороженный, смотрит на него затуманенным взглядом, полным неистового желания, которое беспощадно затягивает его в пучину похоти и страсти. Оно словно течет по венам, переливается под кожей раскаленной лавой, подчиняя себе каждую клеточку его напряженного тела. Это желание заставляет руки блуждать по такому же горячему телу Ханя, который, закусив до крови губу, с каким-то придушенным стоном опускается на рельефный член, принимая Сехуна полностью. Ему нравится то, с какой отчаянной любовью старший смотрит из-под полуприкрытых век на него, сдувая пышную челку с глаз и мило морщась от тянущей внизу боли. Хун приподнимается и, извиняясь, целует своего парня в носик, тотчас сливаясь с ним губами, с громким причмокиванием разрывая поцелуй и следя за тем, как тонкая ниточка слюны обрывается и стекает по подбородку Лухана. Се не дает ему одуматься, снова проникает языком в теплый рот, ощущая на губах приятную кислинку красного вина, и делает толчок, вызывающий у Лу сладкое мычание. Хань отрывается от него, толкает в грудь, заставляя лечь, и, кинув почти кокетливый взгляд, кладет ладони на широкие плечи, переносит на них вес. Поднимается и с тихим выдохом, дрожа, опускается снова. Слишком медленно, томительно, бесконечно сладко и в то же время до сжатых зубов и рычания мучительно. Сехун очень хочет кончить. — Детка, — тяжело выдыхает Хун, делая попытку приподняться на локтях, но Лухан не удерживается и валится на него, — стой. Сейчас будет легче. Он опирается о спинку кровати, придвигая Лу плотнее к себе и укладывая подрагивающие от напряжения руки старшего на свои плечи. Лухан обнимает его за шею, прикусывает мочку уха, чувствуя, как чужие руки помогают двигаться. Сехун набирает темп, отчего Хань задыхается, давясь собственными стонами и глотая стоны парня вперемешку с почти звериным рычанием. Пот, скатывающийся с челки, застилает глаза, ударяет в нос вместе с запахом смазки и их тел, сплетающихся в безумстве на одну ночь. Сехун срывается и впечатывает безвольное под его напором тело в кровать, закидывая ноги Лу Ханя на плечи и забывая обо всем на свете. На какое-то время они могут себе это позволить. Стонать друг другу в губы, шепча прерывистые признания, задыхаться и вскрикивать от неожиданно сильных толчков и укусов, сжимать в объятиях и целовать до головокружения. Се отдал бы все на свете, чтобы эта ночь не заканчивалась, ведь только так он может помочь Лухану забыть о проблемах и утонуть в нем. Когда они вдвоем и уверены, что на них никто не смотрит, все хорошо. Поэтому Хань может позволить себе громко простонать имя Сехуна в последний раз перед тем, как его с головой накроет выходящее из-под контроля наслаждение и Се уткнется носом в шею, тяжело дыша и заваливаясь на него под короткий, счастливый смех своего Лу.***
Сехун выныривает из сна, будто поднимаясь с морской глубины, и жадно хватает ртом воздух. Весь взмокший, он ошалело бегает глазами по палате, натыкаясь взглядом на спящего в кресле Ханя. Нервный смешок почти перерастает в истерический хохот, но парень успевает вовремя заткнуть себе рот. — Блять, — он сглатывает, откидываясь на спину и убирая мокрую челку со лба. Это не приснилось. Сехун знает, что это, черт возьми, очередное воспоминание, которое, мать его, слишком красочное и реальное настолько, что судорожно прикрыть стояк не получится, а «подумать о бедрах Лухана» вытесняет способ «подумать о противном». Потому что бедра у Лухана такие, что десятка засосов на нежной коже Сехуну будет мало. Он заносит воспоминание в мысленный список собственных извращений, который «так, на всякий случай» занимает отдельную полку в стеллаже, и считает. Это пятое. Пятый гребаный раз Сехун просыпается от стона Лухана в своей голове и сам готов застонать, потому что «как же я хочу его». Он вспомнил все, но точно не просил память подкидывать ему домашнее порно в качестве сказки на ночь. Не то чтобы он был против, но контролировать себя в присутствии хена сложнее с каждым днем. Он все еще притворяется дурачком, ничего не знающим о своем гомосексуализме и шальных фантазиях в собственной голове. От того, что он творил с Луханом становилось даже стыдно, но хотелось не меньше. Он еще не до конца разобрался с проблемами, но… Какие вообще проблемы, если он уже третью ночь подумывает о том, чтобы разложить Ханя прямо на кровати в больничной палате? — Сехун? — и вот действительно, Хань, сейчас ты не вовремя. — Почему ты не спишь? «Почему ты такой соблазнительный?» — Жарко стало, — нервно сглатывает. — Жарко? — недоверчиво переспрашивает хен. — Кондиционер всю ночь на полную. «Нет, а тебе что, прямо сказать: «У меня стоит на тебя»?» Нет, собственно, он ничего не теряет, а, может быть, даже и приобретает, если откроет Лу свои тайные фантазии, но назойливая здравая мысль (все-таки что-то осталось) упрямо держит в голове знак «против». Сехун не спрашивает самого себя, почему и зачем, а просто поднимается с кровати, попутно кутаясь в одеяло под недоуменный и явно что-то подозревающий взгляд Лухана, и идет в ванную комнату, благо, в его палате отдельная. — Он сказал, что ему жарко, но взял в ванную одеяло, — сонно пробормотал Хань сам себе, будто осознавая какой-то жизненно важный факт. Из ванной не доносилось ни звука от Сехуна, зато воды он лил много и долго, втайне надеясь, что Лухан за время его отсутствия снова уснет. Все-таки кто его знает, может, он сейчас забудется и начнет выстанывать имя старшего в процессе известного дела. Сехун слишком напряжен, потому возится дольше обычного, но, когда входит в палату, измотанный, кажется, по самое не хочу, Хань все еще дежурит, еле-еле держа глаза открытыми. — И почему не спишь? — ворчит младший. — Вообще я уже говорил тебе, что ночью можешь идти домой. — Не хочу, — шепчет хен, опуская голову в колени. И вот снова недомолвки и раздражающее «не буду ему говорить, а то мало ли, что подумает», а еще «лучше отведу взгляд и сделаю вид, что меня ничего не волнует» в исполнении обоих. Сюда бы Исина, который прекрасно подмечает любую мелкую деталь (не касающуюся собственных отношений, вспомним шесть лет «дружбы» с Чунменом). Он бы наверняка растолковал Лухану, что его Сехунни давно в курсе дел и пора бы в оборот брать парня, а то измаялся весь. Заодно и Сехуну, который «еще не время, я не готов». Стоит ли говорить, что Син почти каждый день убеждает обоих, театрально закатывает глаза, когда в ответ прилетает опять же «не сейчас», жалуется Чунмену и вспоминает давным-давно сказанную им же фразу? «Два барана», те, которые и вспыльчивые, и упертые, в упор не замечают очевидных вещей (не будем напоминать про очевидность самому Чжану). — Ты… — заикается Се, но, передумав, быстро замолкает и плюхается на кровать, отворачиваясь к окну. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — тихо отвечает старший, после чего комната надолго погружается в тишину. Только ни один из них не спит. Сехуну все еще вспоминается стонущий Хань, а у Лухана затяжная, выматывающая бессонница, от которой он обычно избавлялся присутствием Се, но сегодня ему точно второй раз глаз не сомкнуть. Оба мучаются два с лишним часа, прежде чем по палате разносится: — Да что же это!.. — Хань вздрагивает от неожиданного шипения Се. Он лежит, не двигаясь, не издавая ни единого звука, и только глаза открыты, что в темноте незаметно. Сехун подрывается и снова летит в ванную, не специально громко хлопая дверью. Шумящая вода, включенный свет и приоткрытая дверь — Сехун хоть и хлопнул, но ручку повернуть забыл. Лу всего лишь подумалось, что Сехуну, наверное, стало плохо от каких-нибудь лекарств, которыми его пичкают каждый день. Только вряд ли О оценил бы его помощь сейчас, стоя под холодными струями в душевой кабинке с открытыми дверцами и водя ладонью по возбужденному члену, кусая губы, чтобы с них не срывались маты вперемешку со стонами. Лухан сползает по стене, сглатывая, все еще не в состоянии избавиться от картины, которую увидел какими-то ничтожными секундами ранее. Он закрывает глаза ладонями, подтягивая к животу колени, когда Сехун все же не удерживает громкого стона. — Организм у него, однако, хорошо функционирует… — нервно усмехается старший и подрывается с места, когда вода в ванной стихает. Не стоит Сехуну знать, что он стал невольным свидетелем… этого. Но… что Сехуну приснилось? Кто заставил его возбудиться? — Чертов Хань, — шипит Сехун, укладываясь в кровать. И, конечно, он совершенно не подозревает, что старший сейчас старается даже дышать тише обычного, чтобы его не раскрыли, а фраза прилетает болезненным ударом в спину, отдающимся в сердце.