Масала

Это было немного странно — стоять вот так рядом с каким-то паршивеньким книжным магазином, выкуривая сигарету, и ждать. При том, совершенно не зная, чего именно ждать, а потому абсолютно бездарно тратить время, рассматривая сизые клубы дыма, которые слабый серый ветер разрывал на тонкие ниточки, распутывая, как котенок распутывает клубок. Проблемой было не то, что он совсем не знал, чего именно ему ждать, проблемой было то, что оно никак не появлялось, а сам он уже порядком напоминал декорацию к этому магазину. Декорацию, которая время от времени вытаскивает зубами сигарету из пачки и прикуривает. Декорацию, которая уходит, как только понимает, что сегодня можно не ждать. И приходить и уходить — было особенным ритуалом, который повторялся вот уже месяц, потому что, казалось, иначе никак нельзя. Пропусти день и обязательно упустишь ее. А она была столь же призрачна и эфемерна, сколь этот сизый дым, сливающийся с серым небом. Капли дождя. Серовато-желтые капли, которые капают с неба на красную навесную крышу над витриной магазинчика, а потом на макушку, словно та изощренная китайская пытка, только быстрее, и, может быть, гораздо прозаичнее, потому что капли падают и на плечи, и на лицо. Дождь быстро расходится, сопровождаясь порывами ветра, который вдруг перестал напоминать ласкового серого котенка, играющегося с клубком дыма, а стал так же холоден и резок, как… Как… Как кто-то холодный и резкий. Спасенье от дождя есть в магазинчике, и тут приветливо звучат китайские колокольчики над дверью, и пахнет индийскими пряностями. Если принюхаться, окажется, что кроме пряностей тут вообще ничем не пахнет, и нет ничего, кроме пряностей всех цветов и фасонов. За прилавком пожилая женщина в темно-зеленом сари, явно неновом, но все еще выглядящем прекрасно, и так же прекрасно сидящем на ней. На лице пожилой женщины все еще видны отголоски ее былой красоты и темные глаза ее смотрят так пронзительно, что хочется смущенно отвернуться, и пролепетать что-нибудь нечленораздельное. Но вместо этого он отворачивается к мешочку с какой-то специей и старательно делает вид, что понимает, что это есть такое, к чему это добавляют и как едят. — Вы ждете кого-то? — тихо спрашивает женщина, и он вздрагивает, потому что ему казалось, что она еще минуту назад сидела за прилавком, совершенно ничего не ожидая от нерадивого гостя в промокшем пальто, потому что с самого начала ясно, он пришел не за специями, а просто переждать дождь и, может быть, отправиться домой. Но он кивает, и улыбка расплывается по смуглому лицу старой индианки. Она берет его под локоть и ведет за собой. И руки у нее теплые и мягкие. — Я угощу тебя чаем, — поясняет женщина, и он кивает так, будто ждал этого приглашения на чай всю свою жизнь, именно от этой смуглой женщины в темно-зеленом сари и теплой материнской улыбкой на губах. Она ведет его в подсобное помещение, которое оказывается небольшой, но уютной комнатушкой со столом, тремя креслами, крошечной плиточкой, которая, на первый взгляд, не способна нагреть даже каплю воды, и грубой деревянной полкой над плиточкой, на которой десятки баночек с различными специями, и грубый шкафчик, на полочках которого стоит прелестный чайный сервиз расписанным яркими красками, совершенно точно вручную, большой и почти новый. Он садится на одно из кресел, а женщина отрицательно качает головой, дескать, кресло занято, и он пересаживается на другое, а она, тем временем, достает из шкафчика три чашки, и проделывает какие-то хитрые манипуляции с кастрюлькой у крошечной плиточки, и по комнате витает такой мягкий аромат чая. Чай с молоком, отдает запахом корицы и имбирем, от него исходит легкий пар, и он так хорошо вписывается в эту общую уютную картину, что кажется, будто так оно и должно все быть — коморка, чай, запах молока, корицы имбиря и еще каких-то специй, которые в совокупности рисуют что-то совершенно неописуемое. На запах чая приходит девушка. Она совсем не похожа на хозяйку магазинчика. Она маленькая, невысокого ростика, а кожа у нее белее молока, и волосы такие черные, что смоль, в сравнении с ними кажется чуть-чуть сероватой, и глаза такие же темные, глубокие. Она похожа на куклу, и так по-кукольному одета в этот черный сари. Такую куклу хочет получить в подарок каждая девочка. — Джон? — удивление, восторженный шок у нее в голове, и в темных глазах ее играют счастливые искорки. — Диди?.. — несмело спрашивает он, и, кажется, уже не верит своим глазам, словно ее образ — это всего лишь видение, навеянное запахом специй, запахом чая, и какой-то неописуемой магией востока, что царит в этом магазине, — Как ты.? — он хочет спросить, как она тут оказалась, но так и не решается, и этот немой вопрос остается в его голубых глазах. — Жду, — улыбается она. — Меня? — Тебя. — Вот как?.. — Вот так, — и этой фразой она подводит итог нелепому диалогу, чтобы добавить, — Попробуй чай. Никто в целой Индии не готовит чай масала лучше тетушки Аши. Джон пробует чай, как просила Диди, и думает, что никогда не пил ничего вкуснее этого чая, и женщина улыбается мягкой теплой улыбкой. — В чем был секрет? — кривовато усмехается Джон, — В чае? — В ожидании и надежде, — отвечает Диди. — И я дождался? — спрашивает он, а она кивает и снова загадочно улыбается, подходя ближе к нему. Аша уходит. Надежда здесь больше не нужна, а в магазинчик, кажется, кто-то зашел, и нужно встретить гостя доброй улыбкой. — А дальше что? — звучит резонный вопрос из уст Джона. — Что-нибудь. Наверное. Что-то однозначно будет. — Знаешь, я, кажется зависим. Ну, от здравого смысла и твоей улыбки. А ты сама по себе противоречишь всему. Особенно здравому смыслу. Ты вне здравого смысла. И твоя улыбка сводит меня с ума, в котором заключен здравый смысл. — Ты хочешь сказать, что любишь меня? — улыбается она. — Наверное. Улыбка ее становится шире. В ответ ничего не звучит.