Жрец

И вот я снова ищу храм своей души. Крит — удивительное место. Здесь шумное веселье молодёжи, рёв моторов и громкие песни туристов, проносящиеся в воздухе с большой скоростью и исчезающие за горизонтом, не заставляют нудно ворчать местное население. Это даёт обратный эффект — кажется, будто с новой песней, с новой прорезавшей морской воздух взятой напрокат машиной, их желание присоединиться всё возрастает. И, когда оно достигнет своего пика, люди выходят на улицы, переодевшись в пляжную одежду, и так же берут напрокат машины и объезжают на них весь остров по периметру. К рассвету они возвращаются в свои дома и опять становятся мирным населением, со своими заботами и хлопотами. Мой близкий друг рассказал мне об этом. По своей натуре я не мог поверить ему на слово; и вот я здесь, на Крите, в небольшом городке Ираклион. Солнце только начало клониться к закату. Я решил, во что бы то ни стало, побывать на том празднике жизни, что так красочно и натурально описал мне товарищ. Рассветы в Греции красивее, чем закаты, хотя и последние тоже — зрелище, от которого невозможно оторвать глаз. Смотреть, как море соединяется с небом, как они обязуются провести эту ночь в объятиях друг друга, как мягко засыпают вместе, укрывшись пеленой дрёмы, — да, в этой интимной сцене я видел чуткую прелесть, и именно она чаще всего заставляла меня размышлять, переносясь в невидимое царство дум. Я сел на песок, опустив уставшие ноги в переменную, непостоянную волну. Ветра не было. Рукой я зарылся вглубь влажного песчаного холмика, ощутив покалывание мелких осколков ракушек на коже. Чёрные тонкотелые птицы ныряли в воду, исчезая и появляясь вновь. Несколько человек сидели на берегу и слушали мерный шёпот воды. Вдруг я почувствовал, что кто-то наблюдает за мной. Это ощущение нельзя описать; сигналы его не посылаются в мозг каким-то из органов чувств. Оно возникает само по себе, хотя иногда и бывает очень обманчиво. Но на этот раз ошибки не было. В десяти шагах от себя я увидел человека, держащего в руках планшет с листом бумаги и карандаш. Он сидел так же как я — вытянув навстречу морю уставшие ноги. Брюки его были загнуты до колен, но вода всё же слегка смочила их. Расстёгнутая рубашка обнажала загорелое тело. На вид ему было лет тридцать пять, хотя нельзя было сказать наверняка из-за разделявшего нас расстояния. Я думал, что, увидев меня, он смутится и уйдёт, бросив последний прощальный взгляд. Однако незнакомец, встретившись со мной глазами, встал и медленно пошёл в мою сторону. Каждый его шаг оставлял на мокром песке глубокий след, что тут же смывался переменной короткой волной. — Здравствуйте, — произнёс он, поравнявшись со мной. Я хотел встать, но мужчина сделал знак рукой и сел рядом. Откинув со лба светлые волосы, незнакомец продолжил говорить: — Я должен извиниться за моё тайное наблюдение за вами. — Я не сержусь на вас. Но скажите — зачем вы это делали? Его смуглое лицо повернулось к горизонту; взгляд устремился к заходящему солнцу. — Неизвестность вдохновляет меня. Она бывает разной — пугающей или влекущей, отталкивающей или манящей, пустой или наполненной. Я смотрел на вас, и руки мои сами собой двигались. Я рисовал, и никогда ещё неизвестность не представлялась мне такой совершенной. Я невольно смутился: всё же я воспринял эти слова как лесть, хотя и понял, что художник говорит то, что есть на самом деле, то, что он чувствует. — Не в моих принципах выставлять напоказ незаконченную работу, но вы и сами понимаете, что закончить этот портрет, в котором фигурирует неизвестность, уже не удастся. Я засмеялся, а он лишь улыбнулся, но улыбка его, признаться, очаровала меня своей непринуждённостью. Мужчина протянул мне планшет. Поначалу я подумал, что вижу перед собой набросок: на листе лежало лишь несколько, хотя и довольно уверенных, линий, складывающихся в профиль человека, смотрящего на водную гладь. Однако потом, всмотревшись, я всё же понял, что это — почти законченное произведение. Это был уникальный, неповторимый стиль: всего лишь за несколько тёмных линий здесь передавалась вся суть — и внешность, и характер, и поза, и смысл… — Тщательно прорисовываются лишь глаза и губы, — произнёс мой собеседник, — Они — важнейшая часть портрета, и именно они несут на себе почти всю смысловую нагрузку. Однако это просто теория, какие-то пространственные факты. Что вы думаете об этом? Я ответил не сразу — слова в моей голове никак не хотели складываться в простое единое предложение. — Это поразительно! Я даже подумать не мог, что можно так лаконично и точно передать образ на бумаге... Скажите, я могу увидеть какие-либо ещё из ваших произведений? Он помолчал. Никто из нас не почувствовал неловкости, и ни для кого эта пауза не стала напряжённой. Или это атмосфера смогла так смягчить её?.. — Если вы не возражаете, то давайте пойдём ко мне в номер. Кажется, там есть несколько картин, которые я ещё не успел упаковать. Мы поднялись с остывшего песка и, взяв в руки обувь, пошли по берегу к отелю. — Так вы скоро уезжаете? — я, признаться, был немного разочарован. — Да, уже завтра. Мне понравилась Греция, это действительно то место, где можно расслабиться. — Правда? А мне говорили, что расслабляться здесь будет некогда. — Ну, это зависит от того, чего вы хотите. По крайней мере, отдохнуть здесь представляется возможным. Бывает, что вы ищите умиротворения в поездке, но достичь его никак не удаётся. Или наоборот: активный отдых здесь непопулярен, и, в сравнении с ритмом жизни, он кажется неуместным. Я слушал его; а в это время мы уже подходили к жилому корпусу. — А вы сами чего ищете в этой стране? — задал мне вопрос мой собеседник. — Покоя, — я не знал, правдой ли было это или нет, но обстоятельства заставили меня сказать именно это. — Ясно. Восемьсот пять, — обратился он к девушке за стойкой регистрации, и она с дежурной улыбкой протянула ему ключ. Мы поднимались на лифте на восьмой этаж. Я думал: как же всё-таки внезапна жизнь в мелких чудесах! Ещё час назад я и подумать не мог, что встречу столь интересного человека при таких необычных обстоятельствах. Но, может, в этом и есть её очарование? В том, что самые яркие звёзды зажигаются неожиданно? Его номер ничем не отличался от других номеров среднего класса, разве что был уже основательно подготовлен к отъезду своего постояльца. Я заметил несколько картин без рамок, аккуратно поставленных вдоль стены. Это были портреты: девушка в шёлковом платке, разговаривающая по телефону, юноша, играющий с собакой, женщина, спешащая домой с работы… И все они были выполнены в той же манере, что и рисунок на пляже, разве что более детально проработаны. Я видел, что у моего нового друга есть талант к рисованию, но ещё более я ощущал, что он изумительно чувствует характер человека и, неожиданно для самого себя, спросил: — Скажите, но кто все эти люди? Он смотрел на меня: я же смотрел на его картины. — Я не знаю. — Простите? — Да, вы не ослышались. Я не знаю этих людей. Этот человек не переставал удивлять меня. На небе зажигались ещё более яркие звёзды. — Они незнакомы мне. Их образы появляются сами собой и, пока я не перенесу их на бумагу, не покидают моего сознания. А потом я езжу по миру и ищу этих людей. А когда нахожу — дарю им их же образ, запечатлённый на бумаге. Вы не видите здесь некоторых картин — потому что я видел некоторых их обладателей. Я пытался осмыслить его слова. Это невозможно — у него есть всего лишь картина, и из нескольких миллиардов людей ему нужно найти одного — её будущего обладателя. Варианта было лишь два — либо этот человек сумасшедший, либо беззаветный мечтатель… — Скажите… Но, если всё так и есть на самом деле, — почему же вы рисовали меня? Почему вы сделали такое исключение, если главный метод ваших работ — отражение на листе бумаги людей, которых вы никогда не видели? Он взглянул мне прямо в глаза и ответил: — Это не совсем так. Главное, что я хочу донести до своего «зрителя» — это неизведанность характера, сущности, а не оболочки. И я могу ответить на ваш вопрос: я рисовал вас потому, что вы сами всё ещё не нашли себя. На этот раз я был просто потрясён, обескуражен. «Он видит меня насквозь…» — нескончаемым потоком проносилось в моей голове. Мужчина говорил это уверенно, с расстановкой. Но для меня голос его как будто звучал из тоннеля. — Я ведь прав? Он не получил ответа на свой вопрос, который, впрочем, не играл особой роли в наших взаимоотношениях. В жизни мне встречались проницательные люди; но впоследствии я подсознательно сравнивал их с ним, и ни один из них не производил на меня того впечатления, что он. Я смотрел в его глаза, но никак не мог понять, что вижу в них: море или небо? Образ или отражение? Маску или настоящую сущность? И прежде, чем получить ответы на эти вопросы, вопросы о человеке, что навсегда теперь останется для меня загадкой, я почувствовал, что улетаю навстречу новому себе, и моё тело уже таяло в его объятьях. Я не нашёл храма своей души; но его жрецом навсегда останется тот безнадёжно романтичный странствующий по миру художник.