«Я хочу видеть тебя»

      «Когда я с ним, — думает Чарльз Ксавье, — я такой, каким всегда хотел быть».       Такой — это значит сильный. Свободный. Спокойный.       У этого Чарльза отключается та часть рассудка, что отвечает за бесконечные самоистязания. Нет больше хора голосов в голове, комментирующих каждое его неловкое движение и каждое отсутствие движения. Нет этих вечных: «Ничтожество!» и «Как можно быть таким неуклюжим?» и «Ты это заслужил», и…       И «Лучше бы я тогда умер».       Тогда — это ещё до встречи с Эриком Леншерром. Если быть точным, то за сорок пять минут до встречи с ним.       Ясный осенний день, порыжевшие деревья в Центральном парке, запах жарящегося мяса. Странная резкая боль в пояснице, и Чарльз вдруг теряет равновесие. Он видит людей, разбегающихся в разные стороны в полной тишине. В голове тонко звенит. Чарльз пытается пошевелить правой рукой и чувствует под ладонью гладкий холод кленовых листьев, укрывающих землю.       Потом полиция скажет, что тот человек просто сорвался. Перегорел. Они выяснят, что перед тем, как взять в руки пистолет и выйти с ним в парк, он читал статью, критикующую нового президента, и с кем-то переругивался по этому поводу в Фейсбуке.       Сорвался. Перегорел.       Он успел убить одного и ранить ещё троих, прежде чем его обезвредили. Слово-то какое, господи. «Обезвредили». Чарльз отключился не сразу и видел, как полицейская пуля прошила стрелку голову, и он упал в тридцати шагах от него.       Чарльз переваливается из постели в кресло, привычно кладёт руки на кожаные подлокотники. Двигатель негромко жужжит, Чарльз чувствует его мягкую вибрацию, пока колёса катятся по коридору в ванную комнату. Квартира всегда казалась ему слишком тесной, но с появлением Эрика всё изменилось.       Сегодня он придёт и, как обычно, встанет в центре прихожей, вытянув руки в стороны, и не сможет дотянуться кончиками пальцев до стен, и рассмеётся — с радостным удивлением. Сам Эрик живёт в куда более престижном районе Нью-Йорка, в семи минутах ходьбы от Центрального парка, но и квартира у него гораздо, гораздо меньше. Когда Чарльз был там в первый раз, то не смог развернуться в гостиной на своей коляске: зацепился колесом за стеллаж и чуть не обрушил его себе на голову вместе с тонной книг.       Он тогда извинялся, как сумасшедший, приготовившись к тому, что сейчас его тактично и мягко выставят за дверь. Вместо этого Эрик посмотрел на него странным взглядом, от которого у Чарльза свело холодной судорогой живот. Что там было, в этом взгляде? Только не жалость — её Ксавье умел различать.       В ту ночь они впервые были вместе. А на следующее утро, когда Чарльз выехал из спальни, стеллаж вместе со всеми книгами уже стоял у противоположной стены, наполовину скрытый спинкой дивана.       Кажется, именно тогда Ксавье разрешил себе думать о том, что Эрик Леншерр стал частью его жизни.       Умывшись и почистив зубы, Чарльз едет на кухню и заглядывает в холодильник, проверяя запасы сыра и фруктов. Сегодня пятница, а это значит, что Эрик придёт пораньше и, как обычно, принесёт бутылку вина.       «Как обычно».       Чарльзу кажется, что последнее время он жил в темноте, а в этих словах слишком много солнца, чтобы привыкнуть к ним, они обжигают и слепят глаза. Поэтому Чарльз старается не думать об этом «как обычно». Пусть всё идёт как идёт.       Эрик приходит не каждый день: по вторникам и четвергам у него две-три плановые операции, сложные настолько, что под них выделяют целый день и иногда — вечер. Поэтому по вторникам и четвергам Чарльз занимается с тренером, затем садится писать и пишет несколько тысяч слов, выпивает бокал вина и ложится в постель. Засыпает он поздно, хотя утром ему нужно в университет.       «Когда я с ним, — думает Чарльз, — я тот человек, которым мог бы стать».       Умный и талантливый. Мягкий и смешной. Живой. Открытый.       Тот, другой, Чарльз — колючий, как куст терновника. Он умудряется смотреть на всех свысока, хотя сидит в инвалидном кресле. Он не терпит даже намёков на жалость или снисхождение. Тот Чарльз боится людей и того, что мелькает у них в голове, когда они замечают его. Умей он читать мысли, уже, наверное, повесился бы.       Но с Эриком всё по-другому.       Они спорят обо всём, что только приходит им в голову. Спорить с Эриком интереснее в сто раз, чем с любым из студентов, посещающих лекции Чарльза. Те не то чтобы стесняются — скорее, опасаются задеть его чувства. Эрик же, войдя в раж, отстаивает свою точку зрения до последнего. Эрик не выбирает слов и не боится говорить о том, что остальные сочли бы неудобным. В такие моменты Ксавье чувствует, что с ним обращаются не как с фарфоровой куклой, а как с человеком. С мужчиной.       Они познакомились в больнице, куда его доставили после стрельбы в Центральном парке. Эрик работал там хирургом, и врач, оперировавший Чарльза, позвал Леншерра для консультации, когда понял, что пуля нанесла куда больший ущерб, чем казалось на первый взгляд.       Потом Эрик пару раз заглядывал в палату Чарльза — удостовериться, что рана заживает нормально. Чарльз этого почти не помнит: новость о том, что он, скорее всего, не сможет ходить, сработала почище пули, перевернув его, вытряхнув из привычной жизни в серое ничто, оборвав все связи с прошлым.       Поначалу и Эрик был всего лишь частью этого нового мира, лишённого всякой яркости. Первое время Чарльз вообще его не замечал: просто ещё один доктор. Мужчина. Высокий.       Безликий.       Потом из серости стали постепенно проявляться, как на фотобумаге, отдельные детали: глаза, внимательные и строгие, тёмно-рыжие волосы, выбивающиеся из-под медицинской шапочки, невероятная улыбка — одновременно жуткая и успокаивающая. В какой-то момент Чарльз начал улыбаться в ответ.       Ксавье пролежал в той больнице несколько месяцев. В день выписки Эрик зашёл к нему в палату и пригласил на ужин. Чарльза поразило не столько собственное внезапное согласие, сколько то, каким будничным был тон Эрика. Как будто бы миллионы мужчин каждый день зовут друг друга на свидание. Как будто бы это самая естественная вещь на свете.       Он потом уже понял, что — да, это самая естественная вещь на свете.       «Когда я с ним, — думает Чарльз, — я красивый».       Эрик, кажется, искренне восхищается его телом. Первое время Чарльз старался во время секса хоть чем-то прикрывать свои ноги — слишком худые и белые, как ветки мёртвого дерева. Ему казалось: вот Эрик разглядит их наконец и тут же выдумает предлог, чтобы всё закончить.       Однажды ночью он стеснялся так сильно, что никак не мог расслабиться: выше бёдер всё было как каменное. В какой-то момент Эрик, не говоря ни слова, прервал поцелуй, встал и пошёл прочь. Чарльз успел лишь глубоко вдохнуть — чувство было такое же, как при резком падении, когда из тебя вышибает дух, — и в ту же секунду под потолком вспыхнул свет. Он был ярким, и можно было разглядеть каждый волосок на теле Чарльза, каждую родинку, морщинку и впадинку. Эрик вернулся, навис над ним и сказал:       — Я хочу видеть тебя.       Чарльз закрыл глаза, умирая от стыда, но после, когда всё кончилось, он лежал, тяжело дыша, пытаясь справиться с судорогами, пробивающими его тело каждый раз после оргазма, и думал о том, что более классного комплимента ему никто никогда не делал.       «Я хочу видеть тебя».       После этого ему ничего не стоило завестись: надо было лишь вспомнить ту ночь, и тот испепеляюще яркий свет, и то, как Эрик разглядывал его тело, наслаждаясь им, как он проводил рукой по его ногам — от бёдер к щиколоткам и обратно. И, хотя Чарльз не чувствовал его прикосновений, он понимал, что Эрику это нравится, что он принимает его целиком, вместе с его ущербностью, слабостью, худобой.       А ведь ещё недавно всё было не так. Коллега Эрика, доктор Кларк, наблюдающий Чарльза после операции, заверил его, что паралич не помешает вести сексуальную жизнь, близкую к норме. Чарльз тогда пропустил эти слова мимо ушей: там, в палате, его жизнь закончилась в принципе, причём тут вообще секс, думал он, строя планы, как быстрее и безболезненнее отправиться на тот свет.       Но позже, когда стало понятно, что он ещё жив, Чарльз собрался с духом и решил попробовать.       Он приготовил салфетки, смазку, нашёл сайт с порно. Решил, что будет действовать медленно и осторожно, продвигаясь вперёд шаг за шагом. В глубине души он понимал, что, если и испытает возбуждение, то слабое и вряд ли продолжительное.       Реальность оказалась ещё суровее, и Чарльз, яростно громыхая крышкой мусоропровода, куда отправился тюбик со смазкой, решил: эта сторона жизни отныне для него закрыта.       Так и было до тех пор, пока не появился Эрик.       Та, первая, ночь врезалась ему в память.       Чарльз с ума сходил по Эрику несколько недель, но, когда тот недвусмысленно дал понять, что сегодня они окажутся в одной постели, резко сдал назад. Он много говорил, выпил два или три бокала вина, а потом запаниковал и долго пытался выдумать благовидный предлог, чтобы сбежать домой.       Эрик смотрел на эту суету мягко и с пониманием, но оставался непреклонным.       Ты никуда не поедешь. На дворе ночь. У меня есть лишняя комната, ты ляжешь там, и я обещаю, что не зайду к тебе, пока ты сам меня не позовёшь. Если вообще позовёшь.       И если не позовёшь — я не обижусь. Правда, не обижусь, Чарльз!       Он пожелал ему спокойной ночи и ушёл, оставив дверь чуть приоткрытой.       Чарльз полежал минут пять, не двигаясь, привыкая к прохладе чужих простыней, а потом стянул с себя джинсы, извиваясь всем телом. В такие моменты он напоминал себе огромного, костлявого червяка. Хм, не самое сексуальное сравнение. Он закусил губу, перевернувшись на бок и уткнувшись щекой в подушку.       За стенкой был Эрик. Интересно, чем он занимается? Спит? Смотрит телевизор? Читает? Мастурбирует?       На последней мысли Чарльз споткнулся.       «Ты слишком много думаешь, — сказал он себе. — Без конца жалеешь себя. И в итоге не можешь даже раздеться перед мужчиной, который тебе по-настоящему нравится».       И которому, кажется, нравишься ты.       Он чуть приподнялся на локте и позвал в приоткрытую дверь:       — Эрик!       И тут же рухнул обратно, слушая, как сердце нервно, воодушевлённо стучит, то и дело сбиваясь с ритма.       От волнения, страха и стыда Чарльз был мокрый, как мышь. Он не знал, как это будет. Он не представлял, как занимаются сексом люди, у которых вместо ног что-то чужое, непослушное и тяжёлое — словно мешок, набитый мокрой ватой вперемешку с цементом.       Оказалось, что всё куда проще, чем он думал.       Хотя, возможно, всё дело было в Эрике. Если бы в Нью-Йорке проводили конкурс на звание Лучшего партнёра для секса с инвалидом, Эрик бы точно отхватил золотой кубок и грамоту победителя.       Он был терпелив. Нежен. Он говорил какие-то смешные глупости. Он не спешил и, казалось, мог вечно продолжать свои неторопливые, расслабляющие ласки. Хотя член у него всё это время стоял так, что можно было снимать порно. Чарльз даже позавидовал.       А потом что-то произошло. Какой-то тумблер переключился, и Чарльз потерял себя, застонал, задвигался, обхватил голову Эрика ладонями, отыскал его губы, потом уткнулся носом ему в шею и ниже, и стонал, стонал, пока Эрик делал с ним что-то волшебное, и всё это было так хорошо и правильно, что не хотелось останавливаться…       Короче, доктор Кларк был прав.       Были и чёрные дни, когда Чарльзу хотелось, чтобы всё закончилось побыстрее. Он не отвечал на звонки и сообщения, пропускал лекции и пил одну бутылку вина за другой. Поначалу Эрик не понимал, насколько это серьёзно. Он и сам мог пропасть на пару дней, приходя в себя после неудачных операций, — иногда ему привозили настолько тяжёлых пациентов, что медсестре оставалось лишь зафиксировать время смерти.       Тревогу забила Мойра, друг и коллега Чарльза. Он не появлялся в университете три дня подряд, не брал трубку, а, когда она приехала к нему, не открыл дверь. Мойра отыскала телефон Эрика. Тот примчался с дежурства и буквально выломал дверной замок.       Чарльз сидел в кресле и дрожал. В комнате пахло пролитым вином и немытым телом. Шторы были задёрнуты, хотя солнце ещё не село. Чарльз смотрел на Мойру и Эрика с ненавистью и мольбой одновременно.       После этого Эрик заставил Ксавье поклясться, что тот будет писать ему или звонить при первых же признаках беды. Он вызвал мастера, который заменил замок на двери. Один комплект ключей из трёх Леншерр забрал себе.       Казалось, будто он действительно боится потерять Чарльза.       Непривычное, странное ощущение.       В ту ночь, лёжа в кровати и слушая, как Эрик дышит, Чарльз впервые подумал, что, наверное, он выкарабкается.       Чарльз не спеша одевается, чтобы ехать в университет. Обычно на то, чтобы натянуть носки, брюки, рубашку и пиджак без посторонней помощи, у него уходит минут двадцать. Но сегодня пятница, и Ксавье может ограничиться джинсами и лёгким свитером.       Спускается вниз он на лифте, затем выезжает по пандусу из подъезда. Чарльзу очень повезло с домом. Раньше он жил в более живописном и архитектурно богатом месте, ближе к центру, но там любой колясочник немедленно переломал бы себе кости, просто попытавшись выехать из квартиры.       Внизу Ксавье уже ждёт такси. Он заключил договор с одной из фирм, чтобы те доставляли ему машину к подъезду пять раз в неделю в назначенное время. Чарльз особенно подчёркивал, что забирать его должны мужчины — крепкие и сильные. Компания отнеслась к его просьбе со всем вниманием. Сегодня, например, его встречает паренёк, телосложением напоминающий быка. Он невозмутимо сгрёбает Чарльза в охапку, усаживает его в машину, потом ловким движением складывает и отправляет в багажник коляску. В университете, на парковке для инвалидов, всё повторяется с точностью до наоборот, и уже через пять минут Чарльз едет по широченному каменному пандусу в свой корпус, кивая в ответ на многочисленные «Здрасьте!», раздающиеся справа и слева.       Они со студентами изучают сейчас «Маленькую жизнь» Ханьи Янагихары — вне программы, в дополнительные часы. Чарльз и Эрика попросил прочесть её. Через три дня они увиделись, и Чарльз спросил, какое впечатление оставила у него книга. Эрик, каменея скулами, ответил, что не будет это обсуждать — даже с ним.       Ксавье понимал, почему. Янагихара брала тебя сразу за сердце и за яйца, сжимала и то, и другое в горсти, а потом отпускала, а ты корчился, не понимая, что с тобой только что сделали. Когда Чарльз читал её в первый раз, он в какой-то момент понял, что больше не может продолжать — нет сил. Подъехал к окну, открыл его и швырнул книгу вниз с десятого этажа. Он задыхался от злых, разъедающих душу слёз.       На следующий день Чарльз, возвращаясь из университета, попросил таксиста остановиться возле книжного и купить ему новый экземпляр.       — Читали уже? — спросил таксист, крупный пожилой дядька с ирландским говором, протягивая книгу Чарльзу и заводя двигатель. — У меня дочка по ней с ума сходит. Только и слышно — Джуд да Джуд. И чего только она там нашла? Говорят, там про педиков написано.       Вместо ответа Ксавье сжал зубы и уставился в окно. До самого конца поездки он не проронил ни слова, лишь коротко поблагодарил таксиста, когда тот усаживал его в коляску возле дома.       Их первая ссора надолго выбила Чарльза из колеи. И она же показала, что всё происходящее между ними — невероятно серьёзно.       Чарльз так и не понял, что из этого испугало его больше.       Всё началось невинно. Эрик пригласил Чарльза в ресторан. Тот отказался, сославшись на усталость, и предложил вместо этого встретиться у него дома. Спустя неделю Эрик предпринял ещё одну попытку. Чарльз отказался снова.       Эрик решил во всём разобраться и вызвал Чарльза на разговор. Как истинный врач, он не успокаивался, пока не ставил диагноз происходящему. Но Чарльз юлил и прятал глаза. Эрик вспылил и, разозлившись, стукнул кулаком по стене, отчего висевшая там репродукция Джона Малхопта свалилась на пол с негромким стуком.       И тогда Чарльза наконец прорвало.       Он кричал, что не может больше притворяться нормальным, а рядом с Эриком ещё сильнее чувствует своё уродство. И он страшно устал от того, что они вдвоём привлекают столько внимания, стоит им где-то появиться вместе.       — Я знаю, что думают люди! — орал Чарльз. — Они смотрят на нас и говорят про себя: «Ух ты, педики! А один к тому же инвалид. И что только второй в нём нашёл?» А если они и не думают так, они всё равно смотрят — просто из любопытства! Я так больше не могу!..       Эрик попытался возразить, но Чарльз жестом попросил его замолчать. И добавил с решимостью приговорённого к казни:       — А ещё я не верю, что нравлюсь тебе по-настоящему. И как только у тебя не падает, когда ты видишь меня голым?       Вот после этого Эрик ушёл.       Несколько дней он не писал и не звонил.       Чарльз держался. Эта вспышка внезапно отрезвила его. Он вспоминал всё, что говорил ему Эрик в эти месяцы, вспоминал каждый его взгляд, пытаясь отыскать там отвращение, — и не находил. Эрик смотрел на него с восхищением и строил планы на будущее.       И, кажется, в этом будущем было место для Чарльза. Определённо, было.       Когда до него дошла эта простая мысль, он немедленно позвонил Эрику сам.       Их вторая ссора тоже стала своего рода откровением.       Она показала, что Чарльз может жить без Эрика.       Разругались они из-за сиделки. Та приходила к Чарльзу каждый день, утром или вечером, чтобы помочь ему принять ванну. Это была огромная, добродушная женщина в возрасте. Её звали Агнесса; ей не составляло никакого труда поднимать Ксавье и усаживать его на специальный стульчик в ванне. Он же, в свою очередь, привык к ней настолько, что уже перестал смущаться своей наготы и беспомощности. Пока он мылся, Агнесса заваривала чай и делала кое-что по дому.       Сближение с Эриком нарушило этот привычный порядок. Леншерр настаивал на том, чтобы взять часть обязанностей Агнессы на себя.       — Ты не можешь приезжать ко мне каждое утро перед работой, чтобы я помылся! — кипятился Чарльз. — Не надо нянчиться со мной, я не ребёнок! Мне вполне хватает денег на сиделку!       В ответ Леншерр орал, что Чарльз просто не понимает: Эрику было бы приятно о нём заботиться! И зачем нужно каждый раз звать чужую женщину, если есть он?       Чарльз всё понимал.       Он просто не хотел унижаться ещё и перед Эриком.       Пока они не общались, Ксавье не спился и не покончил с собой. Он всё так же читал лекции, писал статьи и рассказы. Встречался с Мойрой, гулял в ближайшем парке, выбирая самые ровные дорожки, читал, слушал музыку.       Да, в душе его при этом была дыра диаметром с Луну. Но он жил. Словно внутри появился какой-то стержень, на котором всё держалось.       Именно после этой ссоры Эрик предложил ему съехаться.       Чарльз думал два дня и согласился. Так как его квартира идеально подходила для инвалида-колясочника, было решено, что Эрик переедет к нему. Сейчас он подыскивал знакомых, кому можно было бы сдать квартиру, и постепенно перевозил свои вещи. Он не хотел торопиться, считая, что Чарльзу нужно время, чтобы привыкнуть.       На лекции профессора Ксавье сегодня непривычно много студентов. Почти у каждого в руках — «Маленькая жизнь». Чарльз ждёт, чтобы на него обратили внимание, и спрашивает:       — Ну, как вам?       В ответ студенты шумят, словно море у берегов острова Скай. Их голоса — возбуждённые, негодующие, восторженные — сплетаются в один негромкий гул, поднимаются к потолку и летят дальше, в распахнутые арочные окна аудитории. Кто-то выкрикивает:       — А мне не понравилось! Длинная и занудная книга про мужика-нытика…       Его тут же перебивают возмущённо, доказывая, что он просто ничего не понял, и двое начинают спорить, можно ли назвать финал книги светлым или нет, а одна из студенток рассказывает соседке о том, в какой именно момент её окончательно пробрало — до слёз, до истерики, до попыток запустить книгой в стену…       Чарльз слушает их с едва заметной улыбкой. Он уверен, что «Маленькую жизнь» его студенты забудут нескоро, но и переварят её окончательно не сейчас, а позже — повзрослев, набив шишек, испытав по-настоящему боль от потери или предательства.       Как он. Как Эрик. Как безымянная дочка таксиста.       «Когда я с ним, — думает Чарльз, — я могу смириться с чем угодно».       Доктор Кларк сразу старался говорить с Ксавье о его травме так, чтобы не давать ему лишней надежды. И всё-таки надежда была. Сначала — отчаянная, мощная, затапливающая душу, словно весенняя высокая вода. Потом — еле слышная, прячущаяся глубоко внутри. Шли недели, месяцы, и физиотерапевт говорил уже исключительно о «поддерживающей терапии», направленной на то, чтобы мышцы ног получали хоть какую-то нагрузку. И всё чаще у Чарльза мелькала мысль о том, что вся его оставшаяся жизнь будет ограничена лишь теми дорогами, по которым сможет проехать его коляска.       С Эриком Чарльзу было проще принять эту мысль. Леншерр говорил не о том, что было теперь недоступно, а о том, какие возможности открывались перед ними. О поездке в Канаду по «маршруту Логана». О путешествии в Германию, где ровный асфальт, широкие дверные проёмы в отелях, а каждый городской автобус оборудован лифтом для подъема коляски в салон. О том, что никакая инвалидность не помешает Чарльзу написать ещё миллион статей, защитить научную работу, закончить и издать свою книгу.       Шаг за шагом (какая ирония!) Чарльз приближался к осознанию того, что его инвалидность навсегда.       И, кажется, Эрик тоже — навсегда.       Сегодня пятница, и Эрик приедет не так поздно. У них будет время на то, чтобы приготовить ужин, не спеша заняться любовью, а потом посмотреть вместе какой-нибудь фильм.       Чарльз убирает в сумку свой экземпляр «Маленькой жизни» и выезжает из аудитории. Студенты так привыкли к этому, что уже не пытаются во что бы то ни стало помочь ему. Чарльз проезжает мимо кабинета Мойры, прощается с ней до понедельника и направляется к выходу из корпуса. Он спускается по пандусу и едет по дорожке к парковке.       Такси ещё нет. Чарльз вытаскивает телефон. Сегодня пятница, и он пишет Эрику:       «Красное сухое?»       Ответ прилетает почти мгновенно:       «Как обычно».       Чарльз убирает телефон. Он улыбается.       Он выкарабкался.