***
В течение последующих нескольких дней безостановочно лил дождь, который смыл остатки снега. Вопреки моим ожиданиям, я всё так же существовал и со мной ничего не происходило, лишь через два дня кто-то нашёл моё тело и решил поиздеваться над ним тыча палкой — ещё так небрежно, прямо в голову. Вскоре ему это, наверное, надоело и, что-то брякнув, он ушёл. Я снова остался один. Через некоторое время мне, наконец, надоело сидеть ждать и я ушел в деревню. И что я, чёрт возьми, вижу! Карга, живущая по соседству, пропила все деньги, которые я оставил для своих детей, без моего ведома! Ни стыда ни совести. Одно на уме — пьянство. А еще меня плохим словом поминает. Неблагодарная дрянь! Но это ещё не все. Она вздумала взять опеку на себя за Юльку и Киру. Послала их в лес зачем-то, и как же они испортились под её влиянием. Детям только взрослых покажи с дурной привычкой и мигом будут повторять. Не этому я их учил. В лесу, когда Юля и Кира случайно наткнулись на моё тело, они сделали то, чего я бы никогда не смог и предположить. Они несколько десятков секунд пинали моё тело и безостановочно кричали «Ты лжец! Ты лжец!», потом настолько сильно ударили палкой по моей голове, что запекшаяся кровь хлынула и потекла по и без того грязному лицу. Я не мог поверить в это, смотреть на такое свинское обращение к мёртвому, особенно к своему отцу, было просто невыносимо, я чувствовал в своей душе боль, но при этом ощущал злобу — это всё влияние той корги! Когда злость пошла на спад и мои девочки поняли, что натворили, они разрыдались слезами раскаяния. Дети глупы, для них едва понятно «что хорошо, а что плохо». Я не мог винить их и быстро простил, но как больно видеть и понимать, во что мои девочки остались с этой свиньёй, которая не могла им дать должного воспитания.***
Недавно понял, что могу двигать предметы. Причем случайно, из-за ведра, который толкнул в колодец, когда стоял там. Ух как я после этого открытия задал этой дряни головомойку! После моих проделок она то и делала, что охала и молилась Богу, говоря, что исправится. ЛГУНЬЯ! Напоминал ей каждый божий день, какая она свинья.***
Миновала неделя и состояние моего тела значительно усугубилось не только естественным разложением, но и усилиями местных хулиганов, которые изуродовали моё лицо так, что разобрать в этом месиве меня было бы сложно. Кто-то из них даже додумался вспороть мне живот для общей картины. С тех пор этих ребят в деревне не видели… Позже стащили моё пальто, но винтовку не тронули. Но что мне винтовка, что мне пальто! Главное, чтобы кулон не тронули. Он же мне был дороже жизни. И вот на второй неделе, — это был, кажется, вторник, — к нам в деревню приехали те, против кого мы устроили войну. Я зеленел от злости. Те, кто еще даже не побывали на перестрелке, уже повысились в чинах и спокойно хохотали и словно давние друзья разговаривали на чужом языке с врагами. (У нас деревня находилась почти впритык к границе двух стран, так что первые перестрелки были недалеко от деревень, включая мою). Слушал их речи я с такой ненавистью, что готов был схватить одного чванистого позера из наших и швырнуть в капкан лицом. Даже не вспомнили про нас! Так, мельком упомянули, как будто мы пустое место! Городские, что тут сказать. Я смотрел каждому в глаза и запоминал лица, я хотел каждого из них познакомить с участью моих товарищей и в голове уже созревал план, но одно выбило меня из колеи — среди них был тот чёрноволосый парень с азиатской натурой, который, в отличии от остальных, выглядел мрачно. Его маленькие глазки (учитывая, что он был вроде как азиатом) бегали с одного человека на другого, словно он кого-то выискивал. Я не питал к нему ненависти, хотя стоило. Но смотря на него я не чувствовал ничего. Стоит с аккуратно перебинтованной рукой, в новом мундире с эполетами и с ничего не выражающим лицом — если, конечно, не считать его бегающие глазки. Стоило мне перевести взгляд на кого-то другого, как парень оживился и направился к стоящей на перекрестке Юле. Да, это была именно Юля. По сравнению с Кирой она была ниже и сияла как маленькое солнышко когда её чем-то порадуешь. Я застыл в одном положении и смотрел как он что-то спрашивал у неё. Близко я не осмелился подойти и разговор мне был их не слышен. После он улыбнулся и, потрепав по головке мое солнышко, вручил ей пряник в виде коня и ушёл. Куда ушел — чёрт его знает. Эх, а ведь раньше я всегда приносил то пряники, то конфетки, Юленька очень этому радовалась… Мимо меня прошли два пьяных офицера и я благополучно забыл про этого азиата, во мне вновь проснулось то странное чувство, что я просто ОБЯЗАН показать им каково это быть… мёртвым. Сколько было охов — никогда не забуду эту потеху! А как я напугал офицера, принеся ему в комнату гроб с пролитой на него красной краской, что он принял за кровь. Бедняга пытался убедить всех, что это действительно кровь. А для пущего эффекта там были обглоданные кости животных. Он потом всю ночь около иконы сидел и читал беспрерывно молитвы. После единственной ночи веселья я снова задумчиво вернулся к своему телу и мне очередной раз стало больно. Почему я не исчез? Что я должен сделать?***
На следующий день у моего тела появился ЭТОТ — не подобрать приличного слова, которое смогло бы описать как я тогда его обозвал. Азиат осматривал мое изуродованное тело, пытаясь понять, я это или просто ещё один мертвец. Он присел на корточки и потянул за цепочку, которая была видна на открытой шеи. Открыв кулон, он внимательно посмотрел на фотографии. Я рефлекторно ударил по кулону, чтобы тот выпустил её из рук. Не его это вещь! Сначала он удивлённо смотрел на руку, затем на мой труп. Прищурив свои глаза, из-за чего мне показалось, что он их просто закрыл, азиат смерил мое тело взглядом и, подняв свои глаза вверх, словно прикидывая что-то в уме, встал и ушел… Чёрт-с два, он просто ушёл!***
ОН ВЕРНУЛСЯ! И не с голыми руками, а с тачкой и лопатой. Я удивлённо начал наблюдать за тем, как азиат, сняв мундир и оставшись в рубашке, стал оттаскивать моё прогнившее тело в сторону. Со стороны это выглядело забавно: он был с виду слишком хиленьким и, казалось, его пыхтения не смогут дать должного результата. Вскоре он не только это сделал, но и вырыл глубокую яму. Я начал задумываться, что внешность действительно обманчива. Я думал, что он не станет париться и просто кинет, но азиат с осторожностью опустил мой труп в яму и аккуратно уложил. Даже не пожалел прикрыть его своим мундиром. Чёрноволосый хотел было забрать цепочку, но я ещё раз ударил по ней и он её оставил. Парень долго осматривал меня и, словно не выдержав, достал платок из кармана и прикрыл им моё лицо. Точнее то, что от него осталось. Затем вылез и закопал. Получился маленький-премаленький холмик или горочка, рядом с которым он сел и шумно выдохнул. Я недовольно посмотрел на цепи, которыми он огородил могилу, и даже пнул их, не сдержавшись, — мог бы просто деревяшки вкопать и всё, зачем такую тяжесть? Цепи загремели и покачались из стороны в сторону, привлекая внимание азиата, который сразу сообразил неладное — ветра или любого-другого раздражителя не было для такого поворота событий. Да даже ветру понадобилось бы огромное усилие, чтобы заставить так бренчать их. Меня это позабавило и я пнул её еще раз. Азиат замер словно призрака увидел… А точно, так оно и было. Он помолчал, помолчал, а затем странно захихикал. — Так ты тут ещё? Прости, не знал, — теперь пришёл мой черёд удивляться. Почему он так спокойно это воспринял? Вновь появилась неловкая тишина. Чёрноволосый помотал головой, а затем произнёс: — Один звон цепи — нет, два звона — да, три звона — не знаю, а четыре — продолжай, — он решил со мной так поговорить? Зачем ему? Я думал долго, но согласился с его условием. В конце концов, мне ничего не оставалось… Ну я и подергал цепь два раза в качестве согласия. Он улыбнулся. После этого мы стали таким образом… так сказать, «общаться». Вернее, это выглядело так: он говорил длинные предложения или задавал вопросы, на которые можно было ответить «да», «нет», «не знаю». Конечно, можно было звук цепей использовать как слова, но они так гремели, что азиат морщился и затыкал уши. Чаще всего слышал от него вопрос про моё имя, ибо до сих пор его не знал. Я не написал нигде и не сказал потому что не мог. Чужие — мог, своё — нет. Ходил ко мне он по-разному. Через неделю, затем через месяцы, даже год парой его не бывало. А как приходил, много чего рассказывал. О себе, о своей семье, о войнах, о оружии и прочее. Часто задавал вопросы, на которые я отвечал звоном цепей. Иногда его просто было невозможно заткнуть. Из-за чего я звенел цепями по пять раз, что стало значит «Хватит!». Но я заметил, что он тоже не говорит своё имя. Будто он ждет какой-то один день, в котором он назовется. Но в какой именно? Что это будет значить? Снова нету ответов на эти вопросы. Мои два солнышка подросли, стали трудолюбивыми лучиками счастья, вышли замуж, но прежде приходили на могилу с цветами для благословения. Их мужья недурны характером, не избалованы, может были какие-то недостатки, что было особо и не страшно. Я был очень за них чистосердечно рад. Вскоре к могиле принесли по приказу Киры плиту с выгравированными словами: ≪Неизвестному защитнику». А по сути, что я защитил? Убил всю группу врагов при условии, что у них и подкрепление есть? Потерял всех своих товарищей, которых знал всего несколько часов? Остановил войну? Защитил свою семью? Ни черта я не сделал! Я в этом был убежден. Я просто зря людей убивал ни за что. Азиат сказал, что он переубедил своих в невыгодности войны. В какой-то степени он сказал: «Если бы не ты, то жертв было бы куда больше…». Но какой, черт возьми, ценой? Жизнь! Нет, ЖИЗНИ! Я отдал жизни не за окончание, я отдал её только ради защиты. Я НАДЕЯЛСЯ, ЧТО ВЕРНУСЬ! ОНИ НАДЕЯЛИСЬ, ЧТО ВЕРНУТСЯ! Мы не вернулись. Я заплакал. Моя душа, моя призрачная часть ноет, льет слезы от того, что никто, кто был там, не вернулись… кроме моего врага. Как горестно, как горько, как больно об этом думать…***
Шли годы… Может, прошла эпоха чего-то, чего не знаю. Мы оба часто сожалели об убитых, но ничего не могли поделать. Нет имени у погибших, потому что они их не называли. Враг стал мне другом, но с этим ещё и старел. И вот в один день он пришёл с двумя молодчиками. В руках у него была палка, на которую он опирался, чтобы дойти. Он медленно подошел к моей могиле, возлагая цветы. А затем сел по обычаю на то место, где всегда я его видел, и закашлял. Старость не в радость. Повисло молчание, а затем старичок произнес: — Вот и закат моей жизни, мой мёртвый друг. Прожита она была ужасно, скверно. Не так, как я думал еще с детства. На руках кровь мертвых, ничего путного не сделал. Только и делал, что выполнял приказы, — он облизнул пересохшие губы и заморгал. — Знаешь, я почти всю жизнь, со дня как тебя встретил пытался узнать твоё имя. Эх, не будь мы тогда с тобой врагами, подружись бы. Я тебя не смог ударить в тот раз только из-за того, что увидел в твоих глазах. Говорят, глаза — зеркало души. Я, кажется, увидел душу, которую ничего не волнует, кроме близких, но при этом она живет даже сейчас. Ведь ты не смирился со смертью. И поэтому ты не ушел. Ах… — он судорожно глотнул воздуху. «Ведь ты не смирился со смертью. Поэтому не ушел?», не понимаю. Признаю, не смирился, но этого ведь мало. — Ах, ты в ожидании вечном. Но я скажу тебе: я слишком поздно для себя открыл глаза. Я хотел загладить вину перед мертвым, перед тобой. Ах! Имя, чье я не знал столько лет… И теперь, под конец… я его знаю, — он закряхтел и сухо засмеялся. Ему так было важно мое имя. Но зачем его знать? Разве недостаточно того, что меня можно называть просто «друг»? Такая странная и важная вещь — имя. И он этому так радуется… — Представляешь, столько лет пытался найти твоё имя, и нашёл тогда, когда умираю. Вот потеха-то какая… Я сел рядом с цепью и подергал её четыре раза. — Представляешь, друг мой, это так смешно! Зачем я его искал? Зачем пытался узнать? Не такие ли вопросы могут посещать многих сейчас. Друг мой, скажи мне честно: ты злишься на меня? Звук прозвучал один раз. — Неужели ты меня простил? Звук прозвучал два раза. — Почему ты меня прощаешь? Я так ужасно поступил! Впрочем… мы оба не отличались друг от друга. Но в тебе кипела жизнь, как в то время у меня она теряла смысл. Что я говорю, что я говорю! Друг мой, не так много времени у моей жизни осталось. Трачу дурной кислород на оправдания! Но как накипело! Как многое хочется поведать. Но нет, я поведаю, но для начала, друг мой, позволь спросить… — он снова стал жадно глотать воздух. Ему понадобилось усилие, чтобы не задохнуться. Звук прозвучал четыре раза. — Гриша, ты не против, если меня похоронят рядом с твоей могилой? — задал он такой вопрос. Да, меня действительно так зовут. Гриша. Фамилия ни к чему. Гриша, просто Гриша. Я не задал вопрос «Почему?» и дернул цепь два раза. Да и зачем задавать? Он предчувствовал свою смерть и пришел сюда, не уйдет сам — ему не хватит жизни дойти до дома… как когда-то мне… Старый азиат улыбнулся и, прикрыв блаженно глаза, облокотился на дерево. Так он пролежал час, делая глубокие вдохи и выдохи, наслаждаясь каждой минутой своей оканчивающейся жизни. — Спасибо… — это были последние слова до того, как его сердце перестало биться и дыхание остановилось. Он умер. Два молодчика опустили головы. Затем они закатали рукава на рубахах и, взяв по лопате, вырыли яму, куда положили азиата. Они делали точно так же, как и парень, когда закапывал меня. Затем они окружили могилой цепью и, сохраняя все то же безмолвие, оставили цветы у моей и его могилы и ушли прочь. — Эй, я же еще не закончил, что нос повесил? — услышал позади себя я знакомый голос. Я обернулся и увидел этого молодого черноволосого азиата. Он протянул мне руку и произнес: — Макото. Я повернулся и пожал его руку. — Гриша. Мы оба рассмеялись. Все началось со смерти, а закончилось именем. Странная это вещь — имя, которому радовался мой друг.