Psycho

      Совсем бесшумная дверь открывается внутрь, и вокруг так тихо, что кажется, словно мир выключил звук. Ни капель с потолка влажного подвала, ни автострады за тонкими стенами, даже собственное дыхание почти исчезает в страхе перед этой пустотой. Атмосфера абсолютного "ничего" между недавним прошлым и шатким будущим угнетает глубже, чем самый страшный хоррор, и вы не сможете спорить, пока не побываете там.       Идеально гладкие стены. Насыщенный серый цвет, не слишком темный, но ровный, затягивающий, словно мягкая глина. Квадрат пространства, десять на десять метров, совершенно пустая дыра во вселенной, где весь мир пошел не так, как ему стоило бы: что-то сломалось. И один человек в центре остановившегося времени.       Он знает, почему он здесь.       Некогда увенчанные кожаными браслетами запястья теперь туго перетянуты грубым ремнем, как и тонкие щиколотки. Между жгутами и кожей не пролезет даже ткань рубашки или брюк, слишком плотно, и боль впивается в нервные окончания тупым ножом. Как предупреждение: не шевелись.       Он понял, почему он здесь, но не знает, зачем.       Антон мог предположить, что все закончится чем-то подобным, но не смел себя остановить, будучи беспричинно преданным голубым глазам. Не осталось ни первого страха, ни паники, больше нет интереса, все в его жизни день за днем теряло малейший смысл с начала их общения. Разве можно было подумать, что был какой-то свет в этом тоннеле?       Он не видит причин кричать: все вокруг привычно, взгляд обыденно скользит по помещению, будто его пригласили в гости. Антон не раз и не два видел со стороны других людей на таком перфекционистски гладком бетонном полу, ну, и то, что от них оставалось после встречи с ним. Каждый раз одна и та же картина, этот почерк слишком знаком, чтобы звать на помощь. Четыре крюка, влитые в пол, четыре веревки, туго натянутые от его бондажа, ни подвинуться, ни привстать с колен и смотреть только снизу-вверх. Разозли психопата, умеющего убивать – и он испробует на тебе все.       За дверным проемом клубится кромешная темнота, она сквозит внутрь, и усиливается ощущение исчезнувшей вселенной вокруг этой бетонной коробки заложника. Мир остановился с первыми их словами, сказанными друг другу, а все остальное – остаточное движение, инерция, дошедшая наконец до времени своей смерти. «– Не подскажете, сколько времени? – Антон, кажется, опаздывал по жизни. – Пол пятого, и сука не смей трогать меня, – внезапный удар по переносице и первые капли крови на ладонях. – Не больно? Возьмите платок. Парень ошалело поднял взгляд на уже-не-просто-прохожего и понял, что больше некуда спешить»       Его черты, впервые пойманные взглядом под волны боли от удара, когда голубые глаза со вторым дном почти пытливо смотрели снизу-вверх, приковали к месту, и с того момента шансов выбраться нет. Киллеры не делают ошибок, целясь в свою жертву. Они аккуратны, по-ювелирному точны, настолько внимательны, что никогда не спустят с тебя взгляда, однажды взяв под прицел. Даже сейчас он здесь. Едва различимый высокий силуэт за дверным проемом, скрещенные руки, поза с наглецой, что с такой актерской легкостью сквозит во всех его движениях. Харизматичный, магнетический, сумасшедший.       Взгляд прокалывает иглой из темноты, он скрывает истину и искажает реальность, зеркалит мир под своим углом, и никто никогда не сможет попасть на эту тонкую грань, на самое острие. Антон пытался. И сегодня его последняя попытка.       Едва слышный первый смешок в череде будущих разрушений раздается намеренно, разбивая пространство в дребезги. Это начало последнего отсчета, ведущего к концу неудавшейся истории стокгольмского синдрома. Но Антон только улыбается, не поднимая взгляда с пола у своих колен. Он согласен быть кем угодно в перевернутом мире больного психопата, потому что он сам не здоров: Арсений стал его болезнью и его панацеей.       – Ты слишком красив в этих декорациях. Хорошо умирать красивым, правда ведь? – он выходит на свет и опирается на дверной косяк, а на лице играет довольная широкая ухмылка, словно он нашел что-то уникальное и совершенно свое. Арсений чувствует себя на своей территории, охотником около сработавшего капкана, и так хочется как обычно разозлить его, до ярости в глазах и синяков на теле, за каждый из которых последует извинение поцелуями. Киллеру, убившему столько людей, надоело просто лишать жизни, и он выбрал путь мучительного наслаждения, долгожданной боли, добровольно умирающей судьбы. Если удовольствие от чистого убийства больше не заглушает шумом крови этот сводящий с ума звон в голове, то измученная жизнь вроде бы любимого человека – именно то, что отвлекает своей ненормальностью.       – Мог убить меня в любой момент, но решил устроить театр одного актера? С чего вдруг именно сейчас? – Антон никогда не вел себя послушно, но всегда был подчинен.       – Поступил заказ, – насмешливое пожатие плечами сопровождается расслабленным взглядом, ловящим любую реакцию обездвиженного парня, – Не ожидал? Да ладно, не гони, по-моему, такой вид стоит любых жертв, – грязная полуулыбка, – И я не могу оттягивать этот сладкий момент дальше.       Арс опускает руки, и пальцы проворно проходят по висящей на ремне рядом с пистолетом тяжелой цепи, обещая, что у них еще есть немного времени на прощание. Шаг – и железный звон, шаг, звон, шаг-звон, как ритм всей его заблудшей жизни, в которой он подчиняет и заставляет играть по своим правилам.       – Не можешь оттягивать момент? Давно стоит, да?       Проходит долгое мгновение, и выражение лица пугающе искажается: вместо расслабленного, наслаждающегося ситуацией мужчины перед Антоном предстает разозленный, пропитанный ненавистью убийца. Та страшная часть его сознания, которая сейчас заставляет сжимать пальцы на шее нарвавшегося парня, с шипением, до белой обескровленной кожи и едва оставшегося дыхания. Та любимая часть, которую Антон давно перестал бояться.       И он улыбается в ответ этому сумасшедшему взгляду, острому, как игла, который не раз пронзал его насквозь, щекоча нервы. В нем маниакальный хаос граничит с расчетливой жестокостью, и стоило бы воззвать к инстинктам и бежать, сопротивляться хоть из последних сил в борьбе за жизнь, но Антон давно забыл это первобытное чувство: он обречен и пойман в капкан смертельной игры кошки-мышки.       – Не о том думаешь, малыш.       Этот взгляд гипнотизирует, не дает контроля над собой, пока ладонь сдавливает гортань, оставляя на беззащитной коже лунки от ногтей, а губы приближаются и дразнят, но не собираются касаться.       – О чем мне еще думать, кроме тебя? – дыхание от слов горячей волной проносится меж их губами, проникая в вены, напоминая, что они – взаимный наркотик, такой опасный и ненадежный, каждый раз выкидывающий на грань боли и смерти. Зависимость, которая стремительно несет их в ад.       Арсений застывает на секунду и одобрительно кивает, разжимая пальцы и почти нежно скользя ими вверх по коже шеи, линии челюсти, проводит по сухим губам, привыкшим с жадностью ловить все прикосновения, губам, пропитанным запахом сигарет и вкусом крови. Это его собственность и его влияние.       – Очень красивый.       Он резко отодвигается, освобождая пространство для глубокого вдоха, охлаждающего сведенные судорогами легкие, и ловко снимает с ремня звенящую цепь, так отточено и театрально, словно с детских лет играет свою посмертную роль. Другая ладонь зажимает звенья у второго конца, наматывая орудие насилия на кулак. Шаг за спину Антона, и цепь уже перекинута через шею, ласково царапает ключицы ржавчиной от крови прошлых жертв, – ни одна из них не была такой раздирающе нужной и потому невыносимой. Хочется вскрыть ему вены вдоль и перекачать кровь себе, задушить и вдохнуть последнее беззвучное слово, сшить тела в сиамских близнецов, убить первым, опередить смерть. Что угодно, лишь бы присвоить все его будущее себе и не допустить даже возможности иного исхода. И не видеть больше эти позволяющие все глаза, никогда.       Сегодня Арсений станет свободным от того, на что сам обрёк их обоих.       – Коленки не болят? Нет, правда, я могу принести подушку, – резкий рывок цепи назад проезжается прямо по выставленному напоказ кадыку, который раньше с вожделением целовали губы, опороченные двуличием сломанной души, пустившей мир двоих под откос. Антон с хрипом запрокидывает голову, и Арс, наклоняясь, прижимается ближе, как потерянный котенок, – Ты так далеко, всегда так далеко. Недостаточно мой. Как бабочка под выставочным стеклом, так хочется его разбить, но этот звон... Этот чертов звон всегда так близко, прямо в черепной коробке, звенит и звенит, звенит, не переставая, а ты ничего с этим не делаешь! – он вскакивает, и размашистый удар цепью попадает по веревке бондажа и полу, яростный грохот отзывается оглушающим эхом в ушах.       Освобожденное горло раздирает кашлем, но не время для такой мелочи, когда вся жизнь на грани.       – Прости меня, прости, я не могу остановить это, – Антон произносит это с опущенной головой и интонацией «ты же знаешь», которая, однако, никогда не работала как оправдание. «Утро не делает мир менее тусклым, и они одни в холодной комнате около окна с бледным небом цвета стекла. – Антон? Парень оборачивается к сутуло сидящему Арсу. – Научи не слышать звон, – уставший взгляд измученного самим собой человека ищет последнюю помощь в не таких уж и чужих глазах. – Или заглуши его, – но Антон лишь нахмурился, не нарушая тишину пауз. Арсений вскакивает на ноги и встает впритык, грубо сжимая в кулаках его толстовку, – Заставь меня забыть, кто я, – слишком близко, глухо и угрожающе, – Заставь. Но снова только сведенные брови, шаг назад и отчаяние в глазах. – Я не знаю, как»       Воспоминания о том вечере тянут на дно, едва зажившие ребра ноют, и боль отматывает время назад, в минуты полной беспомощности, неспособности повернуть жизнь в другое русло. Антон не в силах помочь. Тот безжалостный киллер, не испытывающий чувств, чтобы жить в мире со всеми своими недостатками, закрывший себя в железный кокон безразличия, едва-едва начал доверять и, надеясь на спасение, с надеждой тянулся к парню, но это не работало. Потому что Антон не смог помочь.       Он сблизился с психом, попавшимся ему на пути, совершил безумие и поделился с ним своей жизнью, полной, настоящей, поделился собой без остатка. Засов за засовом открывалась стальная дверь, так долго отгораживающая от мира больной кошмар, полный боли, хаоса, непонимания, паники – все, что выло внутри Арса о помощи извне. Но ничто не способно сопротивляться и выстоять под чудовищным натиском, лавиной сжирающим все поблизости – кокон уже сломался. Словно Цербер, перекусивший поводок, Арсений пытается совладать со всем сам, срывается на Антона, издевается, бьет, душит до синевы на губах, ненавидит настолько, насколько пытается не любить, но это уже невозможно. Им некуда дальше идти, это их конечная станция в идеально пустом подвале, где нет ни тоннеля, ни света в конце пути. И Антон даже рад, что к окончанию дня больше не будет жить с этим грузом на плечах. Не будет жить вовсе.       Арсений мечется, и цепь продолжает звенеть набатом в его руках, неритмично, ржаво, как все их недо-отношения, что так криво складывались звено за звеном. Они лежали на алтаре сумасшествию, как последняя жертва ради тех воспоминаний, что хотелось бы сберечь под кожей и всегда носить с собой. Чересчур ненормальные, чтобы быть ненормальными для них. «Момент выстрела – всегда мгновение, едва ли не короче всех остальных, но слишком поворотное в жизни тех людей внизу. Водитель со сквозной дырой в голове вряд ли может дальше считаться водителем, пока машина предоставлена сама себе, и без всякого контроля она гораздо опаснее обычной пули. Особенно вылетая на встречную полосу, особенно лоб в лоб с другой машиной. Сильный удар, осколки, жизни – Арсения это уже не волнует. Никогда не волновало. Поэтому: – Малыш, надеюсь ты умеешь быстро бегать»       Никакой риск не мог остановить их перед тем, чтобы нестись в эту пропасть вдвоем, наслаждаясь минутами, как в последний раз. Неосознанно оба сразу понимали, что исполняют смертельный танец на самом краю, и от этого он становился болезненно красивым. «– Веришь мне? – Ну, не совсем. – Но у тебя нет выбора, не правда ли? Антон по ту сторону перил моста (не лучшее решение играть с психопатом на слабо), и все, что сейчас должно волновать – это жилистая ладонь, сжимающая ткань футболки на его груди, которая в любой момент готова толкнуть в невесомость. Но нет. Он видит только нахальные губы в двадцати сантиметрах от своих и уже давно не нуждается в правиле «не смотреть вниз». – Я другого выбора и не искал. Ладонь притягивает к себе, и их губы сталкиваются в огне заходящего солнца»       Они помнят, как лучи пробивались сквозь веки закрытых глаз, превращая темноту в серо-пастельный розовый, а эти серые стены вокруг – их общий потускневший мир, краска с которого осыпалась пылью от звона. Чем дольше они истязают друг друга, тем громче он бьет наотмашь по ушам и проникает в мозг, оставляет ржавые следы на линии жизни, сводит с ума. Антону часто кажется, что он тоже слышит назойливый тонкий звук с нарастающей амплитудой. Наверно, следовало бы остановиться и подумать, что же он с ними натворил.       И Арсений встает как вкопанный, прерывая шуршание подошв о бетонный пол.       – Хренов звон! – цепь с размаха летит в стену, и все его нутро сжимается и вздрагивает от последнего грома железа, лежащего теперь неподвижно, словно мертвая змея.       Время, вторя ей, замерло в тишине, а то и вовсе перестало существовать, сжигая взрыв панических эмоций. Словно кусочками восстанавливается то шаткое равновесие, возвращающее Арсу чувство уверенности и власти над своей жертвой любимым, и встает второй стеной вокруг, не защищая их от окружающего мира, но окружающий мир – от них.       Голубые кеды шаркают по полу, и вскоре в поле зрения Антона появляется чуть ли не сочувствующее лицо севшего прямо на пыльный пол Арсения. Взаимно скользить взглядами по чертам друг друга, зная, что только ты можешь видеть под ними реальность; царапать ими как иглой, выводя рисунки тонкими линиями порезов на сознании, между несказанных мыслей, не требующих озвучки. Общий ход их судьбы нельзя было изменить: две настолько разбитые жизни так сложно склеить в одну и совсем невозможно, если стыки соединенных осколков ломаются снова от вибрации звона. Настолько физически несуществующего, и потому губительного.       – Почему?       – Что почему?       – Почему я до сих пор жив? – слова разбивают паузу своей безжизненностью, и Арсений морщится от вторжений в план его игры.       – Не терпится? – щелчок снятого предохранителя, и дуло холодно утыкается в бритый подбородок, заставляя слегка приподнять голову. Антону хочется внимательно рассмотреть несущую смерть руку, любоваться от напряженных мышц до ни разу не дрогнувших пальцев, умело обхвативших рукоять и курок, но он смотрит лишь в глаза, как требуют правила жертвы этого помещения и его хозяина. Голубые глаза следят за дулом, перемещающимся по скуле к мочке, обводящим косточку за ухом, и наполняются искрами восторга, следуя за психо-химическими скачками настроения в мозгу психопата. Арсений вскакивает и громко смеется, запрокидывая голову, отражая от стен подвала звуки больного счастья. Антона злит, что такой смех никогда по-настоящему не был обращен ему.       – Слабак нажать на курок?       Смех резко прерывается, и Арсений весело оглядывается через плечо.       – Нет, просто по-прежнему тебя воспитываю, – Антон хмыкает ответу и, наконец-то, более не сдерживаемый связью взглядов, обращает внимание на руки. В том, как Арс держал оружие, была какая-то особая притягательность: аккуратные, почти нежные прикосновения, в то же самое время буквально сквозящие уверенностью и силой. Антона это завораживало, хотя где-то в глубине его сознания пульсировала привычная ревность. Почему какая-то железка получает порой даже больше внимания чем сам парень? Почему тот, кому он в одно мгновение без шанса на отступление отдал всего себя, не может поступить так же, сдвинув с первого места всё мешающее быть свободным от прошлого? Это отрезвляет, возвращая в серое окружение стен с не раз отмытой с них кровью.       – Кто меня заказал?       – Малыш, не кипятись.       – Я тебя спрашиваю. Кто. Это.       Арс по-кошачьи медленно подходит, наклоняясь к связанному парню.       – Кое-кто влиятельный и опасный. Он считает, что ты стал слишком важной персоной, – наклоняется и берет его за подбородок, притягивая ближе к себе, – Что ты весь такой... Непозволительный...       – Что за дурацкая причи... – но губы накрывают недозвучавшие слова. Наконец-то.       Им обоим мучительно невозможно насытиться друг другом, сухостью общего дыхания и движениями горячих языков, наизусть изучивших все повадки и слабые точки, чтобы кусать и целовать больнее. Это больше похоже на олицетворение голода и отчаяния, чем на поцелуй влюбленных. В нем их вскрытая скальпелем правда с содранной заживо кожей, ядовитая концентрация несбыточного будущего и убитая надежда, которая в этот раз умерла не последней.       – Я должен выполнить заказ. Но я все равно люблю тебя.       Они сглатывают эти слова в последний раз, в последний раз делятся дыханием и забывают о всех невозможных исходах их истории.       – В общем, прощание было очень интересным, спасибо, – Арсений выпрямляется, достает магазин из заднего кармана джинсов и подбрасывает в левой руке.       – У тебя... У тебя все это время был незаряженный пистолет? Издеваешься?       – Но так ведь веселее, – смешок и игривый взгляд против серьёзного Антона, – Ну малыш, выпустить пулю раньше времени было бы слишком трагично, – Арс вставляет обойму в рукоять до щелчка, – А вот так просто замечательно. Очень художественно, я как всегда на высоте.       – И правда. Это ведь по-прежнему ты.       Антон прикрывает глаза, устало отпуская последние мысли на свободу, и ждет, вслушиваясь в шорох одежды и подошв. Арсений переступает с ноги на ногу, наполняет легкие пыльным, уже соленым от еще не пролившейся сегодня крови воздухом и не отрывает остекленевший взгляд от знакомого лица. Он должен прекратить свой кошмар, это его миссия, его избавление, так давно ждущее своего момента, что почти становится поздно. Они оба устали держаться за руки на грани, и единственный выход – это сделать финальное движение, нажать на курок, завершая этим последним пунктом список ненормальностей, ставших для них нормальными.       Заканчивающиеся секунды вмещают в себя формальности, которые Арс всегда соблюдал, резюмируя жертве основную информацию безжалостного договора.       – Заказчик: Арсений Попов. Исполнитель: Арсений Попов. Статус: Завершено.       Сквозь напряжение чувств и невозможно наполненную жизнью пустоту между двумя людьми раздается смертельный выстрел в упор.       Минута.       Две.       Пять.       Антон открывает глаза.