Василиса залетела в свою комнату через окно и, быстренько отделавшись от чересчур заботливого Маара словами «Я правда очень устала и хочу хорошенько выспаться», плюхнулась на кровать лицом в подушку. В голове прокручивалось всё, что случилось за этот долгий день, начиная с заявления отца:
«Черная Королева предлагает устроить большое торжество… Я в этом ее целиком и полностью поддерживаю. Причем мне хотелось бы проявить некоторую лояльность к твоим пожеланиям за все те дни рождения, которые я пропустил в силу некоторых обстоятельств… Другими словами, ты можешь пригласить всех, кого пожелаешь.»
Это не могло не радовать Василису, ведь она так давно мечтала отпраздновать свой День рождения с друзьями. «Эх, жалко только, Лёшки не будет…» Девочка быстро отогнала эту мысль, чтобы не думать о старом друге. Всё и так далеко не радужно. Василиса вдруг ярко вспомнила то, что увидела во дворе Чернолюта, вспомнила, что сказала ей сестра в порыве злости, и почувствовала, как слёзы подступают к глазам, норовясь выплеснуть бушующий океан души. Слёзы обиды, злости, отчаяния…
Зарисовки из книги
«Василиса… стала глядеть во двор. Неожиданно ее взгляд выхватил знакомую фигуру: Нортон-старший стоял посреди дорожки и что-то говорил Норту. Вот он улыбнулся, по-отечески приобнял его, потрепал по макушке. Норт радостно оскалился в ответ, кивнул несколько раз подряд. Отец вновь обнял сына, еще крепче и даже поцеловал в макушку. На Василису эта картина произвела очень неожиданное, странное даже для нее самой впечатление: ей вдруг нестерпимо захотелось вылететь наружу и разрушить их объятие, так, чтобы оба отлетели друг от друга на пару километров, а лучше вообще оказались в разных мирах! Она чуть не взвыла от отчаяния, потому что вдруг осознала, что между нею с отцом лежит огромная пропасть. Во всяком случае, он вряд ли потреплет ее по макушке или обнимет… Василиса была уверена, что этого не произойдет НИКОГДА. Всегда Норт будет лучше, надежнее, любимее, обладай она хоть тысячами часовых флеров. А может, она вообще интересна отцу только из-за того, что у нее есть этот проклятый дар…»
«Думаешь, отец такое огромное торжество ради тебя делает? — Дейла все больше распалялась. — А вот и нет! Он только что сообщил, что на всякий случай нас будут усиленно охранять, каждого… Потому что военное время и все такое… Ну и праздничек у тебя будет, да? Если бы отец любил тебя, — мстительно сощурившись, Дейла предприняла еще одну попытку вывести из себя Василису, — то не держал бы кучу лет на Остале с какой-то чужой бабкой! И знаешь, за все время он ни разу о тебе не вспоминал!»
И эта картина, каждое движение Нортона-старшего, каждая его улыбка, и эти слова сестры острыми лезвиями входили в память Василисы, собираясь, вероятно, преследовать её в кошмарах всю ночь. Девочка, сама того не замечая, с силой стиснула в кулаке угол мягкой подушки. В душе появилась огромная чёрная дыра. Василиса почти физически ощутила, какая бездна пролегает между ней и её «семьёй». Уже не хотелось праздника, наоборот, появилось жгучее желание просидеть в своей комнате хотя бы неделю, чтобы её никто не беспокоил.
Вдруг Василиса резко села на кровати. Ну уж нет, такие настроения сейчас явно были не к месту! Быстрым движением руки она вызвала часолист и открыла страницу, которую специально завела для своих личных записей, которые могли пропадать и появляться по желанию девочки. Взглянув на чистый белый лист, Василиса покрепче сжала в руке стило. Она решила, что нужно немного собраться с мыслями и на бумаге высказать все не заданные отцу вопросы, отразить всю боль, которая скопилась в сердце. Да, письмо не дойдёт до адресата, но Василиса надеялась, что таким образом сможет хоть немного облегчить душу.
Полагаясь лишь на эмоции, совершенно не задумываясь о смысле слов, Василиса принялась быстро строчить стилом по бумаге, выводя немного корявым почерком то, что никогда не сможет сказать вслух. Уже с первых слов у девочки из глаз потекли слёзы, горячие, неудержимые, бессильные. Они застилали глаза, порой Василиса совершенно ничего перед собой не видела, но рука не переставала двигаться по бумаге, строча слова наугад, неровными строчками. Вот капли стали стекать с подбородка на ключицы, намочили футболку, свободной рукой девочка пыталась вытереть их с совершенно мокрых щёк, но это было бесполезно, потому что солёные потоки не прекращали литься из глаз. На какое-то время Василиса постаралась зажмуриться как можно сильнее, чтобы прекратить неиссякаемый ручей слёз, рука перестала писать и, подняв стило буквально на сантиметр от бумаги, слегка задрожала. Мысленно девочка начала считать до десяти, чтобы потом вновь открыть глаза и, возможно, продолжить писать, а может просто отшвырнуть часолист куда-нибудь подальше и попытаться уснуть. Но не успела она досчитать и до восьми, как вдруг начала тихо сопеть. Её тело совершенно расслабилось, пальцы левой руки разжались, отпуская стило после столь гневной работы. Василиса уснула так сладко, как спят, нарыдавшись вдоволь, без сновидений и беспокойств, тихо и очень крепко.
***
Нортон-старший медленно поднимался по лестнице в башне, где находилась спальня его дочери. Нахмуренное лицо мужчины выражало глубокую мыслительную деятельность. Нортона беспокоило сегодняшнее поведение Василисы, и он намеревался поговорить с ней, узнать, чем вызвана её драка с сестрой. Версию Дейлы он уже выслушал, но что-то ему подсказывало, что его старшая дочь была склонна к преувеличению в порыве злости. Как его расстраивало, что Норт и Дейла не могли ужиться с Василисой, ему хотелось создать крепкую семью. «Ну что ж, сам виноват!» — мысленно корил себя Нортон-старший, но тут же попытался отогнать эту мысль. Он хотел сосредоточиться на том, как ему следует начать разговор с Василисой, чтобы показать, что он ей не враг, что она может рассказать ему всё, он выслушает, но тут же вспоминалась язвительная фраза матушки, прозвучавшая с утра за семейным завтраком: «Что я слышу? Тебя стала беспокоить еще чья-то судьба, кроме собственной?» Да, как сильно эти слова кольнули Нортона, знает только он, но от этих мыслей он невольно морщился.
Нортон-старший не заметил, как, увлеченный самобичеванием, подошёл к двери спальни Василисы. Он глубоко вздохнул и три раза постучал в дверь. Выждав несколько секунд, но так и не получив ответа, Нортон осторожно приоткрыл дверь и заглянул в комнату.
Василиса лежала на кровати, раскинув длинные рыжие волосы по подушке, а под рукой, придавленный к кровати, лежал открытый часолист, подаренный им же самим. Подойдя ближе к кровати, Нортон невольно залюбовался своей дочерью, но поймал себя на том, что его мысли моментально улетучились к Лиссе. Да, Василиса была очень похожа на свою мать, практически её копия… Содрогнувшись от мысли, что именно об этом он мечтал пятнадцать лет назад, Нортон принялся аккуратно укрывать девочку, чтобы она не замёрзла ночью, всё-таки в замке достаточно прохладно. Наклонившись к самому её лицу, чтобы немного поправить подушку, он увидел отчётливые следы засохших слёз на щеках. Брови Нортона-старшего сдвинулись, нахмурившись, а по его лицу проскочили тени волнения. В душе он винил себя за всё, что происходит с Василисой, но не мог показывать своей слабости и корил себя за это ещё больше. Едва заметно поправив одеяло, Нортон ловко вытащил часолист дочери из-под её руки и тут же беспокойно оглянулся на лицо Василисы. Но она не проснулась, даже не заметила отсутствие книги. Облегчённо прикрыв глаза, мужчина аккуратно присел на кресло, стоявшее в метре от изголовья кровати, и принялся читать письмо дочери. Он понимал, что, возможно, поступает неэтично, некорректно, пробираясь в уголки души Василисы таким способом. Но как по-другому узнать о том, что её мучит, чего она хочет?
По мере того, как Нортон-старший углублялся в чтение, его лицо всё больше хмурилось, в зрачках замелькал какой-то лихорадочный блеск, а по скулам вдруг начали ходить желваки, выражая злость. Да, именно злость. Злость на самого себя. Глаза судорожно бегали по кривым строчкам, Нортон с лёгкостью разбирал слова даже в том месте, где они расплывались от больших влажных капель, иногда он приглядывался к помаркам, чтобы понять, какое слово или его часть Василиса нервно зачёркивала. И каждое предложение, каждое слово оседало в его душе отчаянным криком о прощении. Немым криком.
Отец Пап. Отец…как сухо это звучит. Иногда я хотела бы называть тебя помягче, но не стану. Уверена, тебе будет неприятно слышать это именно от меня, от твоей неудавшейся, ужасной дочурки. Я почти наяву вижу твоё вечно безучастное ко мне лицо, выражающее полное недовольство от моих слов. Как бы я хотела получить от тебя хоть улыбку, хоть одно неравнодушное, тёплое слово! Сегодня днём я видела, как ты обнимаешь Норта, как искренне улыбаешься ему… Ну почему, почему я не могу быть на его месте? Чем я хуже?! Я понимаю, ты зол на мою ма Белую Королеву, но чем я заслужила такое отношение к себе? Неужели ты решил отыграться на мне за все её грехи? Как же это низко, подло с твоей стороны! Разве так поступают с собственными детьми? Или я для тебя не дочь, а средство достижения целей? Если бы ты знал, как я хочу, чтобы это было не так, чтобы мы могли стать нормальной семьёй… Может, я сама всё порчу? Может, это я что-то делаю не так? Ты только скажи, что, я буду исправляться. Я хочу быть хорошей дочерью, хочу иметь нормального отца, пусть строгого, но любящег НАСТОЯЩЕГО…
Я не стану упрекать тебя в том, что долгих двенадцать лет я мучилась вопросом, почему мои родители меня оставили, сейчас это уже не важно. Сейчас ты здесь, рядом со мной, но я не ощущаю этого! Иногда так хочется закричать во весь голос: «Что со мной не так?!», но я сдерживаюсь изо всех сил.
И сегодня… Даже из моего Дня рождения ты смог сделать выгоду для себя! Ты не думаешь о том, что будет, если праздник сорвут? Что я буду чувствовать в таком случае? Из-за этого совершенно расхотелось его праздновать, да и получать от тебя подарок, даже ценный и дорогой, пропало всякое желание. Больше всего на свете я хотела бы получить от тебя то, что не оценивается деньгами. Теплоту, хоть каплю доброты, совсем немного любви и ласки! Хоть иногда!
А знаешь, даже хорошо, что ты никогда не прочтёшь этого письма. Потому что только в этом случае я буду уверена, что твоё отношение ко мне только твоё, что на него ничего не повлияло с моей стороны. Я не плаксивая Дейла и не собираюсь выпрашивать у тебя родительскую любовь. Но, наверное, они с Нортом гораздо лучше меня во всех отношениях…
Я никогда не решусь сказать тебе в глаза ничего из написанного. Наверное, я ужасная трусиха, но ведь ты ведёшь себя так, что я отчётливо понимаю: я для тебя никто. И не имею право рассчитывать ни на что из того, что желаю…
А ведь, не смотря на всё это, я тебя лю
Нортон дочитал письмо дочери, которое никогда не должно было до него дойти, и осторожно положил часолист на край кровати, у самой руки Василисы. Глубоко вздохнув, он прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Только что внутри него разверзся огромный вулкан, словно наполняя всё тело холодным свинцом. Ну какой он после этого отец?! С трудом подавляя в себе яростное стремление вскочить с места и разнести что-нибудь к чертям собачьим, Нортон-старший впился пальцами в мягкий подлокотник кресла. Отец… Его воображение живо нарисовало ему давно забытую картину, о которой он когда-то мечтал вместе со своей любимой девушкой: маленькая рыжеволосая девчушка с большими глазами ярко-василькового цвета несётся к нему навстречу с радостным криком «Папа, папа!», он подхватывает её на руки, а она заливисто смеётся, глядя на подошедшую женщину с широкой улыбкой. «Она так на тебя похожа», — с улыбкой говорит Нортон, на что в ответ слышит родной звонкий голосок с нотками ехидцы: «Зато характером вся в тебя!»
Нортон открыл глаза и, шумно выдыхая, встряхнул головой, стараясь избавиться от наваждения. Сладкого, но уже неуместного. Поднявшись из кресла, мужчина подошёл к кровати и пристально вгляделся в лицо дочери, затем легко провёл рукой по её шелковистым волосам, едва касаясь, чтобы случайно не разбудить Василису. Во сне она похожа на ангела, такая маленькая, нежная, хрупкая. Не в силах выдавить из себя даже слабой улыбки, Нортон-старший едва сдерживал себя от порыва прижать её к себе. «Я загубил её», — вдруг пронеслась в его голове ясная, резкая мысль, — «Это из-за меня ей пришлось столько страдать. Во всех её муках виновен лишь я один.»
Быстрыми, резкими, но тихими шагами Нортон обогнул кровать Василисы и вскочил на подоконник. Свежий прохладный ветер сразу же коснулся его лица и, казалось, норовил проникнуть в самую голову мужчины, чтобы освежить его мысли. Но тот только прикрыл глаза и простоял так несколько минут, пока новое, сильное дуновение ветра не вернуло его к реальности. Оглянувшись на дочь, всё ещё мирно спящую на кровати, Нортон едва слышно прошептал: «Простишь ли ты меня когда-нибудь?». Затем, лишь на мгновение прикрыв глаза, он последний раз окинул взглядом дочь, произнёс одними губами: «Я тоже тебя люблю» и выпрыгнул из окна, в последние секунды над землёй вызвав свои невидимые крылья.
