Улетай на крыльях ветра

Ставрогин не мог спастись от пухлых, обиженных губ Шатова. И каждый раз это было будто впервые. Каждый поцелуй шаловливого Шатова - разный.  Возможно, бесом Ставрогин стал тогда, когда впервые ощутил, каковы на ощупь губы Шатова. Все остальное - Петербург, общество третьего сорта, беззаконные браки, убийство - было лишь следствием того, что началось однажды на лугу, потом на сеновале, после на чердаке, позже у стены в конюшне и, наконец, у Ставрогина в спальне.  Он не менял простыней месяц, пока матушка все же не заподозрила странностей и приказала Лукашке приглядывать за Никки. Так Ставрогин пожертвовал меньшим, чтобы продолжать получать большее. Большего. Больше Шатова. И он исключительно не понимал этой суеты насчёт революционной крови, которую нужно пролить, знамя, которое нужно нести - куда и зачем - и страны, которую нужно поднять с колен, но непонятно только чьих. Ставрогин лил кровь за Шатова: застрелил какого-то унтер-офицера на дуэли, потому что потонул тогда в тоске по русым волосам на еле загорелых руках. Ставрогин бы понёс Шатова на руках, унес бы с собой из этого города, если вообще иметь смелость и лицемерие назвать это городом. Ставрогин бы не отпустил Шатова со своих колен. Со своих рук, со своей груди, со своих бедер.  Бесом Ставрогин стал тогда, когда увидел бесноватые глаза нагого Шатова, лежащего под ним.  - Нужны Вам эти лекции, Шатов? Киньте их. Шатов, по обыкновению своему, промолчал, но улыбнулся - это всегда вызывало улыбку у самого Ставрогина, как по цепочке, по мгновенной реакции, которую Шатов всегда вызывал, если и когда хотел. - Вам веселее там, чем здесь? - не унимался Ставрогин.  Он легонько кусал Шатова в отместку за то, что он молчит и не отвечает или отвечает подолгу, но в основном – улыбается. - Вы хотите, чтобы я оставил всё. Сначала понемногу, а потом не успею моргнуть, как за спиной не останется ничего. Возможно, даже Вас. Я не брошу ничего ради вас, Ставрогин. Эхо от воспоминания в голове разбудило в самый разгар дня. Солнце плескало через окно, но в комнате было прохладно, как будто сыро. Неужели экономия матушки дошла до комнат Николая Всеволодовича? Если так, то нужно скорее решить дела в городе и подарить всем своё долгожданное отсутствие.  Но дела не хотели решаться по одной простой причине – у нее были две ноги, две руки, широкое туловище и вихрь на голове. Такой же непослушный, как и сам хозяин. Но Ставрогин не хотел послушного Шатова ни в коем случае. Он хотел Шатова, Шатова настоящего, то есть бесноватого, неуклюжего, но уверенного. Принципиального и анархического, первобытного, но святого в глазах самого Ставрогина. Эти противоречия Ставрогин и любил в нем, но эти же вещи не давали Шатову с ним убежать. Как бы Ставрогин не бился бабочкой о стекло, он бы не изменил и клетки в Шатове. Si la miracle existe.  - Вы атеист? - спросил Шатов в последний раз. Будто хотел убедиться, прочувствовать почву под ногами и вернуть неумолкаемый шум в голове.  - Да, но в Вас я верю.  Шатов хотел было отшатнуться, как от анафемы, как отшатывались от больных чумой. Ему хватило выдержки устоять на месте, не пошатнуться, не упасть, не умереть. Его зрачки выдавали страх и испуг. Лицо было серьезным, но глаза глядели во всю силу, и это был взгляд Шатова, того Шатова, с которым Никки рос, Николай учился, которого Николай Всеволодович отпустил на волю. Можно было бы сказать, что оторвал от сердца. Тогда Ставрогин не понимал. Не понимал, что Шатов может уйти, что его может не оказаться напротив Ставрогина, который яро что-то рассказывает, а Шатов кивает головой в монотоистическом согласии. «Мне стало с Вами холодно». Не понимал Ставрогин и сейчас, но не понимал намного меньше. То, что он пережил после того, как Шатов покинул его: весь этот Петербург с роскошными, но грязными домами, попрошайками, пьяницами и падшими девушками, чей взгляд был чем-то похож на шатовский. Такой же молящий и инфантильный, совсем невинный в своем языческом ребячестве. Ставрогин искал Шатова во всех лицах. То, что он пережил там, должно было научить его жизни и научило, но совсем в другую сторону. Ставрогин чувствовал себя бесом наравне с Верховенским. Этого он больше всего и боялся, но не для себя, и не для матери, и тем более не для прогнившего от ладана времени. Боялся быть бесом для Шатова и в то же время искал в нем беса тоже. Должен же был как-то измениться.  - Я слышал, вы вступили в революционную группировку, - Ставрогин откинулся на спинку стула и говорил с усмешкой, надеясь - не очаровать - нет, только лишь успокоить или привлечь, открыться, - неужто Царя Батюшку нашего пойдете убивать? Ставрогин чувствовал, что сдает назад и ему бы заткнуться, но он боится той тишины, в которой Шатов уйдёт от него. - Побойтесь бога, Николай Всеволодович, - Шатов стыдливо опустил голову.  Он опять был похож на Ивана, Ивашку, Ваню, Ванечку; крепостного - не гордого студента; щенка - не революционера.  - Вы были опорой моей веры, Николай Всеволодович. Я смотрел на Вас и видел будущее: божье, христианское, смиренное и милостивое.  «Божье, христианское…» - А что видите сейчас? Он боялся сказать, его переполняла вежливость к чужим, давно не виданным. И он не знал, как отреагирует Ставрогин.  - Вижу не того, кого оставил когда-то.  Лицо Ставрогина переменилось.  - Вы повзрослели, выросли, но как растение без горшка. Поэтому у Вас слишком длинные корни, способные сцепить любое горло в этом городе. Но у Вас и сорняков полно, Вы не можете их убрать, потому что слишком заняты тем, что пытаетесь удержаться на земле. - Любое горло? - Ставрогину хватило силы разжать оцепеневшие губы. Шатов посмотрел на него испугано, потом с вызовом, потом опять опустил голову, как провинившийся ребенок.  - Мне нету дела. Можете делать, что хотите.  - Вы думаете, что я могу сделать с Вами что-то плохое? - Я вам не игрушка, - вспылил для начала Шатов, потом понял свою взвинченность и снова затих, - в любом случае, Вы сделали все то, что смогли сделать.  - Что я мог ещё сделать?  «Смиренное…» Ставрогин резко встал со стула и подошёл к Шатову, начал ходить вокруг него, присматриваясь к… Ванечке. Те же белокурые волосы, только немного порусели. Шея толще, рубашка и пальто скрывают широкие плечи. Ставрогин хотел бы знать о мускулах, которые ждут его под этой одеждой. Он оставил его крестьянским мальчишкой, вернулся к молодцу из сказок. - Убить все же вы меня хотели, не я вас. Настолько не оправдал ожиданий? - в словах чувствовалась ярость и яд. Шатов молчал. - Почему пистолет, а не нож? Зачем так потратились?  - Я не убийца.  «Милостивое…» Ставрогин засмеялся неистово. Вот уж действительно бес, подумал бы истеричный Верховенский, если бы был здесь. Его, к счастью, здесь не было, но, к счастью, был Шатов. Шатов, с которым Ставрогин ничего не мог сделать.  - Хотел покончить с цирком, который вы устраиваете здесь, в городе.  - Вам есть дело до этого города? Ставрогин встал близко перед ним, немного опустил голову, чтобы посмотреть прямо в глаза. До города ему дело есть. Это отшибленное, богом и царем забытое место.  - Что вас держит в этом городе? Зачем вернулись в Россию? Ему надоело ходить вокруг горящего дома.  - Не я ли? У вас нет семьи здесь, кроме матушки и меня, - Ставрогин переходит на крик, - у тебя никогда ничего не было, кроме меня! - глаза на мокром месте, но к радости мужской гордости Ставрогина, слезы не покатились по щекам. Еще мгновение и Николай был готов задушить в себе Шатова. *** Верховенский никак не хотел затыкаться. Он продолжал вести монологи о пришествии, революции, новом времени, по ошибке принимая это за диалоги. Ставрогин же не отгонял его, потому что это было невозможно сделать. Верховенский не отпустил бы его, не отбарабанив всю феноменологию призвания, знамени и антихриста, саботируя Ставрогина на то, чего даже сам Петр Степанович не понимал. Он не хотел этого шума, не хотел спорить, кричать и тем более аргументировать. Он просто давал Верховенскому быть рядом, потому что болтовня не давала ему остаться наедине с собой и мыслями о Шатове. То ли отмерло в нем все живое в Петербурге, то ли он не знал, как лучше подойти к новому Шатову.  С другой стороны, нового в Шатове не было ничего. Фигура крупнее, но все равно ниже Николая. Такие же крепкие руки, такие же тёплые и мягкие. Ставрогина успокаивали прикосновения Шатова, когда тот мог взять за руку и потащить, передать что-то, положить на лоб руку, когда Ставрогин ложился на его колени. Шатов не упускал шанса посидеть около кровати больного Ставрогина и был на побегушках в такие периоды больше, чем любая другая прислуга в доме. Отчасти, это были лучшие воспоминания о детстве. Матушка от волнения и страха смягчала спартанские условия жизни, отменяла уроки и давала Ване сидеть в комнате Никки, потому что «Никки сейчас не нужно чувствовать болезни».  Шатов любит действием, а не словами. Он молчалив, но значителен, как Бог, которого он сам же восхвалял. Для него богом был Николай Всеволодович. Для Николая Всеволодовича херувимом был Шатов, Ваня, Иван.  Он помнит, когда Ваню избили первый раз. Помнит, потому что сам залечивал и зацеловывал каждую рану на его теле. Уездный врач смазывал его травами, а слёзы Никки просто стекались на эти раны, пока Ваня просил не плакать и повторял, что заживет до свадьбы. Со временем, с возрастом, Шатов уже не говорил о свадьбе, просто выпаливал, что на нем все заживает, как на собаке. Юный Ставрогин злился, что тот, кто был его светом, говорил о себе, как о собаке. Это оскорбляло его в какой-то степени. Неужели недостаточно любил? Недостаточно восхвалял? Не так сильно прижимал к себе в кровати? Не давал волю чувствам? Тогда - невозможно было. Да и сейчас не так, как хотелось бы. Но у Ставрогина был план. У него были намерения. Это больше не были шалости мальчиков, которые проскальзывали друг другу в комнаты под страхом быть найденными. У Ставрогина была квартира в Швейцарии. Домоправительница была слишком стара, чтобы о чем-то волноваться. У Ставрогина были деньги: и отца, и матери, и других разных источников. Он мог обеспечить их. По-серьезному.  Ставрогин сжал ножик для писем, который всегда носил с собой в кармане пиджака. Почувствовал, как острая сторона начинает впиваться в кожу. - Вы не были в кружке. Не видели, на что способны люди. Вам бы только показаться там. Ставрогин смотрел сквозь Верховенского. Он заметил фигуру Шатова, с резкими шагами, и фигуру девушки, которую он держал под локоть и вел по направлению к своему дому. Девушка ходила не так быстро и было видно, что он её подгонял. Ставрогин не знал, что она беременна. Не от Шатова? Не от Шатова. Он приехал совсем недавно. Он не мог. От Шатова. Либо от какого-то пройдохи, но она убедила, что от Шатова.  Он встретил Шатова через неделю в городе, почти на том же месте, где и видел в последний раз. Был одет в бежевый пиджак и как будто хотел спрятаться от всего мира. Это его новая черта, раньше такого не видел, в нем этого не было.  Если Ставрогин прикасался пальцем к шее, Шатов открывал её. Если Ставрогин кусал губу и испытующе-нетерпеливо смотрел, Шатов приближался и целовал в щеку. Когда Ставрогин хотел с разбегу кинуться в озеро и подхватывал Шатова за бедра, тот утыкал лицо в шею и дышал загнанным и восторженным желанием, что делало ноги Ставрогина ватными, и он чуть ли не спотыкался, имея все шансы удариться о твердую поверхность воды. Он был открыт для всего и всему, всему Николаю. Сейчас он выглядит так, как будто не желает касаться ногами земли вовсе. - Здравствуйте, Шатов. Как ваша жена? Я слышал, она на сносях. Шатов дрогнул и обернулся. Покраснел. - Ребёнок-то хоть ваш? С насмешкой Ставрогин смотрел сверху вниз. - Вы напрашиваетесь на ещё одну пощечину. - А кто сказал, что я делаю это неосознанно? Шатов выскользнул из пространства Ставрогина и направился в сторону окраины. Ставрогин за ним. - Вы из-за неё в городе? Хотите обжиться здесь? Завести семью? Разве у революционера может быть семья? Шатов обернулся, Ставрогин врезался, обдав его своим дыханием.  - Я больше не с ними, я вам говорил, - Шатов хочет оправдаться. Не обрывает разговор, не молчит в ответ. Хочет продолжения. Хочет признания. Так думал Ставрогин и улыбался. Шатов краснел, будто за весь мир. - Но они-то с вами. Ещё как с вами. Даже не представляете, как близко. Ближе, чем кто-либо, а тем более ближе, чем ваша жена вам была когда-то, - выпалил Ставрогин. - Жену мою не трогайте!  Он оттолкнул Ставрогина со всей своей силой бывшего крепостного. Отвернулся и пошёл дальше. Ставрогин за ним, как бешеный пёс.  - Вы думаете, что у вас семья здесь какая-то будет? Вы уверены, что с этими бесами в одном городе вы будете жить спокойно? - Не за них волнуюсь. С ними разберусь. - Ну да, конечно. Шатов вновь обернулся, Ставрогин встал на месте. - За вас волнуюсь.  - За меня волноваться не надо. Сегодня-завтра меня здесь не будет, - нужно было убедиться, что Шатов хотел семейного будущего. Или это была его очередная убеждённость в том, что то, что он делает - правильно. Такими вещами наполнена была его жизнь. Он выходит из одного дома терпимости и входит в другой, будто слепой монах, не находящий ворот своей кельи.  Шатов посмотрел округленными глазами, потом понял, что выразил слишком явный испуг и опустил резко голову. Ставрогин подошел ближе. Стал шептать в макушку Шатова. - Вы пытаетесь создать искусственную семью в городе, в котором вашей жизни грозит опасность. Каждый ваш шаг как будто взят в кредит и вздох дан в долг. Не понимаю, что и кому вы хотите доказать, но точно не себе. - А что вы предлагаете? Жить на попечении вашей матушки и развлекать вас, потому что с другими людьми у вас попросту не сходятся взгляды? - Если ты думаешь, что всегда был мальчиком для битья, то я настаиваю на том, что ты никогда ещё не был так неправ.  - Разве жизнь с вами не искусственная? Вполне себе естественная? Вы любить меня не можете, вы это сами сказали. У вас есть дар забывать собственные слова и приходить с чистым лицом и совестью, будто ничего и не было. Ставрогин хотел сказать в лицо и откровенно, но Шатов медленно отошёл от него и скрылся за деревьями.  Шатов знал его слова лучше, чем он сам.   *** «Я ехала домой...» В кабаке пахло помоями и Ставрогин был убеждён, что запах шёл от посетителей. Он пил до того момента, пока не заметил перешептывания и взгляды в свою сторону. Пару раз слышал отголосок разговоров.  "Не Ставрогин ли Николай Всевлдыч?"  "Сын вдовихи, который исчез несколько лет назад?" "Не исчез, слышала, что в Петербурге буянил." "Набуянился там, сюда вернулся." «Ни стыда, ни совести, ни Бога в нем, вот что» «А он правда с маленькой девочкой… ну вот это вот самое?» Он резко встал, поправив шляпу и направился к выходу. Десятивершковый, тупорылый и обжиревший в боках полицмейстер, проходя мимо него, столкнул так, что Ставрогин пошатнулся. Для пьяного Ставгорина этого было достаточно, чтобы схватить полицмейстера и потянуть его за форму к себе лицом, сделав прямой удар в самый нос головой. Полицмейстер схватился, удерживая лицо. Через пальцы лилась кровь. Вместо того, чтоб сбежать, пока тот очухивался от удара, Ставрогин стоял и ждал. - Ты, юнец, совсем дуру словил?  Мужик схватил его и отбросил на стол. Из-за силы и веса, с которым Ставрогин был откинут, стол сломался. Лавка, приставленная к столу и не имевшая больше опоры, упала на Ставрогина. - Вы зачем портите? Зачем портите? Кто платить будет? Государство? - выбежал мужик, по-видимому, хозяин кабака, из-под прилавка, подбегая к дерущимся. - Я тут государство, - отозвался полицмейстер, - налей кружку пива и не ворчи.  Ставрогин с трудом поднялся и оглянулся. Он чувствовал себя как тогда, в Петербурге: глухо, тупо, пусто. Вышел из кабака, чтоб не видеть эти взгляды. Ставрогин ненавидел этот город и не понимал, что здесь можно было делать всю жизнь. Ненавидел людей, которые заняты только тем, что обсуждают и осуждают. Что перепадет тут Шатову, если он останется? Будет полицмейстером?  Ненавидел Шатова тоже. Хотел пойти к нему домой, где скорее всего жена и ребенок, и начать умолять о том, чтобы тот извинился перед ним. Он простит все, лишь бы Шатов посмотрел на него, набросился. Он говорил глазами, любил ушами. И Ставрогин хотел провести так не то чтобы остаток своей жизни, но определённо бы пошёл на верную и скорейшую смерть, если бы хоть на грамм меньше стал любить это все. Ему опять помешали идти. На этот раз держали за плечи. - Николай Всеволодович, вы что здесь делаете? Он почувствовал прикосновение горячей руки к своей щеке, потом ко лбу. Около глаза, кажется, был синяк от лавки, потому что там, где лежали пальцы, саднило. Ставрогин потянулся вперёд и уткнулся носом в волосы Шатова, глубоко вздохнул запах. Он пах так, как пах его дух, и его характер, и его личность. Шатов был всегда чем-то единым и целым. Единое во всем божество. В то время как Ставрогин чувствовал себя расколотой частью. Он почувствовал, как на его грудь ложатся руки. Боясь, что его оттолкнут, он крепко обхватил Шатова. Кричать тот не будет, потому что стыдно и негоже. Оттолкнуть сможет с очень большим трудом. Хоть он крепостной мужик и рабочий в прошлом, но Ставрогин выше и смелее. Он продолжал утыкаться носом в его волосы, вести по ним руками. Он чувствовал, как руки Шатова теперь ухватились за полы его пальто, будто бы не решаясь обнять тело. От бессилия, усталости и простецкого опьянения, Ставрогин опустил голову на плечо Шатову, утыкаясь дыханием тому в шею. Шатов тот час же задрожал. - Способен любить меня, Шатов?  Шатов хотел двинуться, чтобы повести домой, потому что вес тела уже давил до дрожи в коленках. - А? Ну, говори.  Шатов пытался повернуть Ставрогина так, чтобы тот опирался на него стороной и держался рукой о шею. Ставрогин позволил и сделал так, как тому надо, лишь бы был рядом.  - Вас надо отрицать. Вам нужно отрицание для того, чтобы вы были заинтересованы. - И вы отрицаете? – Ставрогин улыбнулся, потому что это был тот самый Шатов. - Никогда такого не было в умысле и желании.