***
Белоснежный слой снега скрипит под ногами. Фрэнсис идет, вслушиваясь в царящую на улицах тишину, сюда редко кто заглядывает. Через какое-то время она останавливается у могильной плиты, на которой лежало огромное количество цветов, уже покрывшихся тонким слоем инея. Дыхание небольшими облачками пара вырывается из рта, поднимаясь куда-то вверх, но она даже не задумывается куда - эту заботу Фрэнсис лучше оставит ученым. Она кладет свой букет роз на то несметное количество других; в глазах уже пестрило от разнообразия красок. Присев на корточки, Фрэнсис очерчивает пальцами плиту и шепчет: —С днем рождения, пап. Ее тихий голос разрывает звенящую тишину, и Фрэнсис может поклясться, что чувствует, будто внутри нее что-то ломается. С треском рушится тот стержень, что она удерживала весь этот день; непроизвольно слезы градом начинают струиться по щекам, размывая чертов сценический макияж и оставляя черные разводы туши на лице. Фрэнсис Бин Кобейн - человек, который не часто плачет и она не девочка, требующая внимания от публики. В качестве зрителя ей хватит и одного человека, того самого, которого так не хватает. Фрэнсис Бин Кобейн все еще маленький пятилетний ребёнок, которого кормят ожиданием. «Папа скоро вернется» - говорят они. Да вот только жаль, что не вернулся.***
Фрэнсис до сих пор помнит это странное прозвище - "фасолинка". Почему-то оно звучит не столь мило, как должно, даже абсурдно: обычно отцы зовут своих дочерей банальными "солнышко", "зайчик" и тому подобными бредовыми, до тошноты сладостными существительными. Фрэнсис никогда не понимала этого - на кой черт называть разумное дитя уменьшительно-ласкательным от звезды? В чем смысл называть ребенка "зайчиком", когда он, черт побери, человек? Глупость, да и только. Но, возможно, она относилась к этому так резко, потому что сама не слышала таких слов. Даже это бредовое "фасолинка" больше никогда не звучало в стенах их дома. Никто не смел называть так Фрэнсис, потому что так звал её только Курт. Фрэнсис никогда не любила творчество её отца. Она не понимала странного смысла этих песен. А ведь почти все они были написаны не просто так, песни и вправду имели какой-то скрытый подтекст. Или это только казалось? Фрэнсис помнила этот хрипловатый отцовский голос и грубую кожу на пальцах рук - отличительная черта гитаристов. Она помнила мелодичное звучание струн вечерами, негромкое пение Курта или Кортни - они очень редко пели вместе, обычно отец наигрывал что-то, а мама пела, или пел и играл только Курт. Фрэнсис-то почти и не помнила папу, но иногда вспоминала небольшие фрагменты слишком рано ушедшего детства. Сейчас, в этот холодный февральский вечер, Фрэнсис снова вспоминает эти уютные вечера под игру гитары и хрипловатый голос Курта. И сейчас она впервые распознает мелодию, снимая со стены гитару и начиная играть. Пальцы будто сами создают музыку, они точно знают каждый аккорд - это у неё в крови. Текст сразу приходит на память и Фрэнсис начинает негромко напевать. И она готова поклясться, что на секунду видела силуэт в поношенном свитере, со светлыми волосами и теплой улыбкой, в котором не сразу распознала того, кто был так нужен ей несколько лет назад. В этот морозный февральский вечер Фрэнсис снова пять. Она снова девочка, оставшаяся без отца, и всего два дня особо ярко напоминают об этом - 20 февраля и 5 апреля. День, когда легенда родилась и день, когда её не стало. В каждый из этих дней, каждый чертов год, Фрэнсис слышит льющийся с улиц голос отца, видит сотни букетов на могильной плите и ощущает пустоту. В каждый из этих дней она видит силуэт за окном, незримой тенью наблюдающий за её игрой. И в каждый из этих дней силуэт пропадает так же быстро, как и появляется. Каждый год Фрэнсис думает об одном и том же. Эта мысль появляется автоматически, сколько бы не исполнялось её отцу в его день рождения, и каждый год Фрэнсис тихим шепотом озвучивает эту мысль: —А тебе все также навсегда двадцать семь, пап.