Другая тюрьма

В трубе было холодно и промозгло. Ноги, негнущиеся в гипсе, скользили по покатому дну, и идти приходилось, держась за стылую стену. Ржавчина забивалась под ногти, полосы заклепок резали пальцы, если случалось неудачно опереться на стык – а случалось это с утомительной периодичностью. Тяжелый застоявшийся воздух вонял гарью. В трубе было холодно так, что его колотило, несмотря на военную закалку. С недавних пор Мэрдок ненавидел холод. С недавних пор Мэрдок понял, какое это паршивое чувство – ненависть. Незнакомое странное чувство, будто чужое, будто подсаженное извне. Раньше он, оказывается, никогда, ни к кому и ни к чему не питал ее. Те, против кого приходилось воевать, - работа. Те, кто запретил ему летать, заперев в психушке, - смешно, полковник всегда найдет выход. Ненавидеть – зачем? Он перебирал объекты новой ненависти один за другим, в такт неловким шагам: гипсовые «сапоги» и бинты, пропитавшиеся влагой; невозможность унять озноб; трубу; собственный бесконечный путь по трубе; бессмысленность этого пути; то, что ожидало его, когда путь все-таки закончится… На выходе из коллектора его должен ждать Красавчик с машиной. Осознав, до чего додумался, Мэрдок замер на половине шага. Поднял руку к лицу; повязка, закрывавшая глаза, была на месте и никуда не делась. Возможно, теперь она вообще никуда не денется – никогда. Пальцы сжались в кулак; он с силой ударил в стену, и боль на секунду прочистила сознание. Красавчик поступит, как правильно. Полковник поступит, как подскажет разум. Некого винить, кроме себя самого, - и нельзя, нельзя, ни за что нельзя винить их, как бы они не поступили, что бы ни решили. Иначе с ним случится то, что хуже смерти. - Тебе стоило бы возненавидеть себя, детка, - прошептал он в гулком, пропахшем дымом мраке. В трубе было темно, - но даже если бы среди работников хозслужб больницы нашелся ненормальный, решивший провести освещение в коллектор, - для него, Мэрдока, это не имело значения. Повязка была плотной: он сам постарался, уходя. Пальцы чесались содрать ее, попробовать увидеть свет – вдруг он уже есть впереди, вдруг сейчас получится хотя бы отличить свет от темноты! – он заставил себя опустить руку. Нащупать стенку коллектора. Двинуться дальше. Красавчик сильно рискует, ожидая так близко от больницы. Если он задержится, ребята и полковник отправятся за ним внутрь, а этого допустить нельзя. Он должен дойти. Объяснить все. А потом можно будет вернуться по трубе обратно. Он не увидел света, но ощутил щекой солнечное тепло. Вытянутые вперед руки нащупали край трубы: зазубренный, неровный, будто обглоданный край. Дальше начиналась местность, которой Мэрдок не видел и не представлял. - Ты там достопримечательности разглядывал, приятель? – ехидно осведомился знакомый голос. Держась за стенку, пилот сел, свесив в пустоту ноги. До земли могло быть и пара футов, и десять – впрочем, судя по тому, откуда слышался голос Пэка, - где-то посередине. - Они не хотели со мной расставаться, Красавчик, ни в какую, - пожаловался он в ту сторону, откуда шел голос. - Но ты был убедителен? - Лейтенант говорил, как обычно, и шутил, как обычно. До рези в незрячих глазах хотелось, чтобы все было, как обычно. - Чертовски убедителен. Кларк Гейбл разрыдался бы от зависти, до того я был убедителен, изображая тяжелораненого в повязках… - …среди двух сотен тяжелораненых с повязками, которых им привезли. Эта местная революция сослужила нам хорошую службу, а то чертову больницу охраняют, как Форт Нокс. Я уже начинал прикидывать, как похитить жену главного врача для обмена пленными. Твоих бинтов хватит на хорошую мумию, Мэрдок, ты собираешься их снимать или оставишь на па... - Красавчик… Пауза в темноте была красноречивее любых слов. Пауза прозвучала так, словно лейтенант споткнулся на бегу. - Снимай эти тряпки с лица и слезай оттуда. - Н-нет. Я не… - Живо! - Нет. Лейтенант отчетливо скрипнул зубами. - Что они с тобой делали? – раздельно выговаривая каждое слово, произнес он. - Они говорили что-то про исследования… порог возбудимости рецепторов сетчатки… про роговицу… что будет, если не давать закрыть глаза, и как я… «Ты послужишь медицине, американский ублюдок, ты и твоя армия, и твоя страна пришли сюда и считают себя венцом творения; ты сделаешь доброе дело, когда...» - Сначала… болело все время. Потом меньше, сейчас уже почти ничего. Они не успели что-то особенное… началась эта революция. А повязку я сам. Может, оно пройдет, если не напрягать… Тишина и молчание в ответ выводили из себя; в какую-то секунду он перестал понимать, в чем пытается убедить Красавчика: что будет видеть опять или что не будет никогда. - Наверно, я больше не смогу летать, - выговорил он через силу. - Тебя беспокоит именно это? Такого тона от Пэка Мэрдок еще не слышал никогда. Такой спокойной, сочувственной рассудительности; вдруг почудилось, что это произнес Ганнибал. Ганнибал, который однажды в мексиканском захолустье первым поверил списанному со счетов рейнджеру. - Нет. Я могу штамповать шнурки или резать заготовки для скрепок… Но я не смогу и не хочу быть… не хочу, Красавчик. Слышать, как полковник говорит «извини», и знать, что вы все чувствуете себя последними… последней сволочью, потому что опять надо лететь, а я слепой, но у вас приказ, поэтому вы все-таки летите, хоть от этого… сдохнуть хочется. И я не хочу, чтобы из-за меня… - А ты не заткнулся бы, капитан? Он улыбался, в этом не могло быть сомнений. Он улыбался, и не нужно было видеть эту улыбку, чтобы представить ее – знакомую, бесшабашную. Красавчик скалился – как обычно. - Этого не будет, Мэрдок, потому что я просто не полечу с другим пилотом, пусть шишки наверху хоть на ушах ходят, мне плевать. И полковник не полетит. И БиЭй, хоть и будет ворчать, что мы идиоты и он тоже спятил. Этого не будет, потому что не будет никогда. - Никто не давал нам права отказываться или... Лейтенант насмешливо фыркнул. - Нас, конечно, пару раз отдадут под трибунал, но потом им придется смириться. Меня переведут в снабжение, Боско в мотобригаду, а полковника в штаб, он там быстро станет генералом, растолстеет, начнет ездить в снобском роллс-ройсе и будет тебе чертовски благодарен за этот шикарный жизненный поворот… Солнце грело, стрекотали какие-то местные кузнечики, из коллектора тянуло горелым, а Красавчик трепался. Все, как обычно. Было почти невозможно не улыбаться в ответ. - Паршивое будущее, если честно. - От тебя зависит. - Но… - Мы выберемся. Ты поправишься. Без тебя я с места не сдвинусь. Солнце грело, и было тепло – хотя тут солнце оказалось ни при чем. - Кстати, шнурки для армии – очень выгодная область капиталовложений, если всерьез заняться… Он протянул руки в слепую темноту – и их коснулись протянутые навстречу ладони. - Помоги слезть, а?