You're goddamn right.

      Явик всегда прав. Когда не отстёгивает ксенофобские шуточки с каменным лицом, не пытается припомнить всей «Нормандии» их животное прошлое, вне ещё какой-то пары несерьёзных «но» — он прав, и, вопреки обычной молчаливости, об этом молчать не спешит. Месяц спустя правда (на то она и…) всё ещё задевает, в отличие от острых, но неактуальных уже пятьдесят тысячелетий ремарок. Впрочем, Шепард понимает — в последнем Явик упорствует не потому, что не видит очевидных перемен, а потому, что кроме него, говорить за мертвую Империю некому. Пусть вот так даже. Разрывать нити, ведущие в прошлое, из которого не вернулась большая часть тебя — разрывать живые жилы. Шепард, в отличие от Явика, может вернуться домой, если заскучает. Технически. Пока что. Когда приходит время действовать серьёзно, Явик оказывается чертовски прав, утверждая, что каждый новый бой будет тяжелее предыдущего, что выстрелить в парня, с которым ты прошёл львиную долю войны, но который ослушался приказа — вынужденная необходимость, и жалеть о случившемся нет смысла. Выживает сильнейший, говорит Явик — и не важно, насколько Шепард неприятен «космический императив», день за днём всё подтверждается. По крайней мере, конкретно взятой Джейн Шепард всегда кажется, что протеанин чертовски прав — только об этом «всегда» знать никому не нужно. Потому что Шепард герой — а героям, согласно кодексу геройского геройства, иногда положено поступать не по жестокой правде, а по милосердию. Шепард герой. Давно не для всех, конечно. Но всё ещё для «Нормандии». А внутри кодекса ей было комфортно ровно до того, как случилась протеанская капсула на Иден Прайм. И это раздражало. Явик говорит правду всем, но обращена она в первую очередь Шепард — потому что только Коммандер, по крайней мере, согласно первым прикидкам протеанина, способна услышать. Не оскорбляться — а делать выводы. И Шепард едва уловимо кивает. И делает вид, что ей от этой правды, в противовес другим, ни капли не паршиво. Позволить себе наглость чувствовать себя паршиво, когда в мире существует один Явик — это очень и очень стыдно.

-

Шепард, не то что пару лет назад, не тратится более на очевидности, а ля: «мне не постичь твоих чувств» или «как, наверно, ужасно, проснувшись аккурат к новой войне, обнаружить, что всё, чем ты дорожил, было окончательно стёрто в пыль или сгнило в соседних капсулах». Это даже как херовое плацебо не работает — да и Явик не из тех, кто нуждается в дежурном сочувствии от кого-либо, включая тридцатилетнюю рыжуху, чья пра-пра-пра…прабабка голышом скакала по пещерам при его юности. А вот в постели рыжухи после разгула на Цитадели Явик почему-то нуждается с регулярностью, завидной для персоны, отводящей девяносто процентов личного времени под одиночество. Бесполезно накладывать швы на то, что уже мертво — знает Шепард и чувствует, что здесь оно самое, и не пытается. Если с ней протеанину удается забыться хоть на пару долгих минут — уже достижение. Вырабатывать для этого новые таланты не требовалось. С необходимой конституцией изгибов, линий, впадин тела и души, Джейн, видимо, просто родилась. Ко всему прочему, забыться коммандеру бы тоже не помешало. Шепард внутренне усмехается — ей ведь даже неизвестно, сколько Явику лет. Чтобы насаживаться на него, доводя ортопедический премиум-матрас в капитанской каюте до полусмерти, сия информация совсем не обязательна. Просто Шепард почему-то стало бы смешно, выяснись, что протеанин моложе. Орудуя своей калькой на способность к чтению меток, Шепард, касаясь Явика, словно смотрит фильм с помехами — или помехи с вкраплением кадров. Кадры хронологически спутаны, иногда расплывчаты, а иногда ясны настолько, что приобретают цвет — то тихий серый, то огневатый до рези в глазах. Никакой конкретики, по итогу. Явик дышит хрипло, всем телом, за приоткрытыми губами влажно блестят клыки, а в глазах глухая пустота — то ли янтаря, противопоставленного лучу солнца, то ли паяльной канифоли — граничит с исступлённым напряжением. Шепард улыбается, накручивая зажатую между большим и указательным пальцами прядь на свежий обрубок среднего. Сейчас самовосхвалённый представитель высокоразвитой цивилизации выглядит просто хищным зверем, а каюта превращается в красивый инсектариум. У Джейн вся шея в меленьких каплях пота, а в каждой — голубой полумесяц от тускло и сиротливо освещающего комнату аквариума. У Явика глаза — куски янтаря, в котором увязли перемычки-зрачки, и он прячет их за веками, когда снимает эти капли языком, а у Джейн под черепом в унисон участившемуся дыханию всё стучат и стучат по нервам маленькие молотки. И стратегические схемы, полубредовые уже, всё по инерции текут из размякшего от усталости мозга. А Джейн бы очень хотелось отключиться. На календарные выходные — роскошь. Хотя бы на один день. — Вы капитан. Не столь важно, кто на корабле совершит ошибку, спрос всегда будет с вас. Права отключаться больше нет, — прерывается Явик, перехватив мысль, ненароком подпущенную Шепард слишком близко к поверхности кожи. — Я не всерьёз, Явик. Я… просто. Шепард садится на край кровати. Тянется к стоящему на тумбочке лимонадно-розовому пойлу, остро пахнущему этилом, но почему-то не пьёт. Факт, как непринуждённо протеане переходят от «потрахаться» к «поговорить», немного веселит, но от того, что Явик опять прав, смеяться вслух как-то не хочется. Всё это определённо стоит абзаца в Лиариной книге. — Впрочем, кому сейчас какое дело до чужих ошибок. — Я не о других, Шепард, — повторяет её манипуляции Явик. — Однажды вы сами с себя спросите. Если уже не. Пристальный взгляд чувствуется затылком. Температурно-горячий выдох через пару секунд — тоже. «Чертовски верно, экс-коммандер Явик, — шепчет себе Шепард, более не допуская мыслей до чужого сознания. — Я, и особенно ты — давно себя спрашиваем. Стыдно было забывать». В такие минуты Джейн начинает казаться: нечто, мертвое изнутри, не может так смотреть, двигаться, дышать. Жизнь раскрывается в привносящих хаос мелочах — в том, как Явик то наседает, то замирает беспричинно, ткнувшись в изгиб плеча, в том, как дрожат веки, как изредка шевелятся пальцы, зачем-то отбивая по коже нестройный ритм, когда могли бы просто её сжимать. Перед тем, как зайтись крупной эйфорической дрожью, коммандер видит Тейна, Мордина, Кайдена, Эшли, Рекса, Легиона и триста тысяч батарианцев, сгорающих заживо. А потом в голове на пару минут воцаряется долгожданный бархатно-черный космос. Спать Явик как всегда уходит к себе в каюту. А конкретно взятой бессонной Джейн Шепард кажется, что этот самый Явик прав во всём, кроме одной архиважной детали, минутой ранее в который раз перехваченной с жестких губ. Если он всё ещё думает, что эта война будет проиграна — то чертовски ошибается. Касательно того, что торжествующе заглянуть в желтые глаза по завершению ей не удастся по причине собственной смерти, Шепард уверена в той же мере, в коей не подозревает, что протеанин стоит под её дверью ещё три с половиной минуты, сжимая и разжимая кулаки. Дурацкая избирательная интуиция.