Salve, la follia!

      Salve, la follia!*       Мутный рассвет лениво вливался в окна, позволяя угадать силуэт мужчины на самом краю широкой постели. Черные волосы, четкий рисунок обнаженных плеч, плавная линия спины, прячущаяся в складках простыней… В нем не было мирной расслабленности сна, тело было напряжено до предела и когда мышцы, казалось, уже были готовы прорвать кожу, мужчина распахнул глаза. Сонливость тут же улетучилась из них – Джироламо всегда просыпался мгновенно. Его затопило отчаянье - сон! Это опять сон! Всего лишь сон!       Риарио решил, что позволит себе еще несколько минут в постели. Драгоценные несколько минут, за которые граф пробежится по своему сну, чтобы навсегда запомнить его во всех подробностях и сложить в дальний тайник памяти, к остальным снам-мучителям, снам-драгоценностям, потому как только сны ему и остаются. Эти сны были чрезвычайно редки, а потому чрезвычайно ценны. В самом начале они оставляли за собой некоторое томление, искрящийся ком надежды, который со временем превратился в свинцовый шар где-то в самом низу живота, порождающий гнев, раздражение и желание убивать. Когда-то давно Риарио попытался проанализировать это свое состояние и неожиданно пришел к выводу, что оно чрезвычайно похоже на неудовлетворенность женщин, бедные мужья которых подозревали в супругах ведьм и обращались за помощью к Святой Церкви. Оторопев от такого сравнения, граф распсиховался еще больше, после чего уже не копался в себе более.       Сегодняшний сон не был похож на предыдущие. Он был логичен – никаких возникновений из ниоткуда и обрывочности, как обычно во снах. И он оставил после себя опустошенность, даже некоторое облегчение. Означало ли это шаг к безумию?       Додумать и осознать степень своего безумия Джироламо не успел – посреди постели под грудой одеял возникло какое-то шевеление. Рефлекторно граф замер и постарался незаметно дотянуться до изголовья кровати, где в одном из тайников был спрятан стилет. А еще лихорадочно пытался вспомнить, должен ли кто-нибудь быть в его постели, но почему-то никак не мог. Возможно, и вспомнил бы, но возня внезапно прервалась громким стоном «Римо!». Этот голос, совершенно невозможный здесь, буквально вжал графа в подушки, лишая возможности дышать, в его потемневших, расширенных от ужаса зрачках плескалась бездна...       Джироламо успел почувствовать, как горячее тело метнулось к нему, грудь и живот оплели руки, вжимая в себя графа, как затылок и плечи покрылись торопливыми поцелуями:       - Господи, Джироламо, это ты! Настоящий! Не сон! Ты… Тут… Мой! - невозможный голос, невозможные руки, невозможные слова… Ciao, la follia!**       Риарио повернулся, и всего его мужества хватило лишь на то, чтобы впиться глазами в свой сон, своё безумие. И бездна безумия встретилась с бездной страсти, порождая ураган, сметающий все мироздание, сминая, переламывая два слабых человеческих тела, разрывая их в клочья и соединяя вновь в невероятных комбинациях, смешивая, выворачивая душу, выдавливая невозможные звуки. Все закончилось ослепляющей длинной вспышкой, звенящей тишиной и легкостью парящего тела. Тела, вернуть которое на землю могли только гибкие, сильные руки, обнимающие его. И голос у самого уха, шепчущий горячо, страстно и весело:       - …Я ведь чуть с ума не сошел! Ты снился мне! Казалось, я уже забывал тебя, и тут снова – сон, и ты в нем, и я опять горю и не нахожу себе места! Представляешь, что творилось со мной, когда я видел тебя и даже мог дотронуться!       «Представляю» - губы Джироламо растягиваются в едва заметную улыбку.       - Я был готов убить тебя!       «И я тебя» - Джироламо кончиками пальцев прочерчивает короткую дорожку по чужой коже.       - И я бы убил тебя. Обязательно, потому, что сегодня мне показалось, что я на самом деле сошел с ума! Я настолько одержим тобой, что перестал различать сон и явь, я подумал, что сегодняшняя ночь – просто сон безумца, но перед этим сон посчитал явью… Черт, я совсем запутался!       «До чего же ты болтлив, Artista!»       - До чего же ты молчалив, Римо!       - Как ты назвал меня? – Джироламо скосил глаза в сторону плеча, на котором так уютно устроился болтливый художник.       Леонардо с лукавой улыбкой приподнялся на локте, посмотрел графу прямо в глаза:       - Знаешь, после того, как ты перед рассветом своим воплем «Лео!» переполошил всех птиц в округе***, я подумал, что имею право на некоторые вольности. Или тебе не нравится? Как тебя называли?       В голове тут же шумит разноголосый хор «милый, красавчик, граф, господин…».       Джироламо пожимает плечами:       - Никак.       Улыбка стекает с лица Леонардо и он нежно и медленно проводит ладонью по щеке Джироламо.       Взгляд графа стремительно холодает, в голосе звенит металл:       - Только не смей меня жалеть!       Художник поднимается над Риарио. Его взгляд искрится.       - О нет, дорогой граф! Этого Вы от меня не дождетесь! Я буду безжалостен! – и руки его ныряют под одеяло. * Salve, la follia! – Славься, безумие! (ит.) **Ciao, la follia! - Здравствуй, безумие! *** переполошил всех птиц в округе – этот кусочек фразы честно сперт у очень уважаемого и любимого мной автора. Простите, Оксана Петровна!