I never loved anything till I loved you

      — И что же теперь?       Тарьяй сидит в своей комнате, за стенкой разговаривают родители, соседи сверху сверлят с самого утра, а в доме напротив шумная вечеринка. Тарьяй любит тишину, он умеет ею наслаждаться и, вообще-то, считается скучным и занудным для своего возраста, но это не заставляет юношу чувствовать себя чужим или неправильным. Просто его переходный период кончился в 15 лет, и он обрёл шаткое равновесие с самим собой чуть раньше остальных.       А теперь все раздражители отошли на второй план, словно Тарьяй бросили под воду. Всё, что он видит, это расплывающиеся слова. «Потенциал… сотрудничество… предлагаем… для ответа…»       Это что, и правда ему?       Ещё вчера он пересматривал своё последнее театральное выступление, не в силах оторвать руки от лица, а сегодня с ним хотят заключить контракт профессионалы?       Тарьяй пытается поверить в это один раз, два, три… Не выходит ничерта, поэтому он зовёт родителей и тычет пальцем в экран. Отец читает вполголоса, проглатывая половину звуков, и мать раздражённо дёргает его, чтобы тот читал нормально. Но даже когда родители, смеясь, обнимают его, мама плачет, а отец треплет за плечо — даже тогда Тарьяй не верит в происходящее.       Осознание приходит как всегда не вовремя. Тарьяй снимают для портфолио, и он старается сделать всё, что в его силах, несмотря на недопонимания между ним и фотоаппаратами всего мира, как вдруг до него доходит: он здесь, снимается для крупнейшего агенства Скандинавии и ему всего 17. Тарьяй теряется перед камерой пуще прежнего.       Потом, когда снимки появляются на официальном сайте, ему кажется, что он провалил фотосессию по всем возможным параметрам, но все остальные будто ослепли: они пишут ему поздравительные сообщения, звонят и тискают при встрече, гордые и уверенные в Тарьяй. Марлон и Давид, конечно же, создают конфу, в которой зовут всех на вечеринку по поводу контракта Тарьяй. Хоть он и напуган открывающимися перспективами, боится ожиданий, которые слоями ложатся на его плечи после каждого поздравления, юноша понимает, что если не отвлечётся, сойдёт с ума.       Или он уже? Возможно, он сошёл с ума несколько месяцев назад. Возможно, тогда ему не казалось, что его мозги могут не выдержать происходящее. Возможно, они не выдержали, и он сошёл с ума в той постели. ***       У Тарьяй впереди ещё несметное количество открытий, и самые будоражащие из них скрыты именно в нём. Он знает это наверняка. Как? Что бы его не разочаровало, не пугало и не отвращало, всё сводится к его видению вещей. Чтобы постичь их, ему нужно постичь себя — простая логика. Но простая для чего? Для пустословия — вполне. Для действий? Здесь протекает его Рубикон, в которой юноше приходится стоять. Она тонкая, и устоять там можно только криво-косо на носочках, но шаг назад — деградация, шаг вперёд — сумасшествие.       Тарьяй не знает, может ли он уже сейчас разделять карьеру и жизнь, персонажа и себя, но знает — как только у него получится, он избавится от клубка чувств и эмоций, своих и чужих.       Он смотрит на Хенрика украдкой. Он боится попасться и боится ослепнуть. Боится услышать о незаинтересованности парня и боится узнать о заинтересованности. В одну секунду Тарьяй кажется, что он Исак, а в другую Исаку кажется, что он Тарьяй. Юноша считает эту симпатию неестественной, предательским плодом его стараний, поэтому не потакает ей. Поцелуй Исака и Эвена? Хорошо, но без языка. Сблизиться с Хенриком? Да, но до черты между коллегами и друзьями. Сфотографироваться с ним для фейкового профиля? Легко, только дайте ему время натянуть маску Исака.       Тарьяй свято верит: пройдёт время, его разум обрастёт другими ролями, и он уловит ту грань, за которой начинается эмпатия к персонажу. Он просто слишком молод. «Да мне нужно хотя бы влюбиться по-настоящему, чтобы осознать, насколько фальшиво влечение к Хенрику», — психует он в своей голове, а на его лице беззащитное, задумчивое выражение, наползающее туда каждый раз, когда Тарьяй нужно уединиться посреди толпы.       — Опять глобальные проблемы?       Он не дёргается, как припадочный — просто переводит глаза на Хенрика, пускай тот его и испугал.       — Что?       — В твоей голове, — Хенрик указывает пальцами на висок, — опять дилеммы?       Ему хочется спросить, откуда тот знает об этом, почему смеет так просто говорить о сокровенном Тарьяй, не хочет ли он, может, поцеловать его…       — Да. — Просто отвечает Тарьяй.       — Так, значит, пойдёшь домой и будешь анализировать до глубокой ночи, пока не загонишь себя и свой разум?       Тарьяй смотрит на парня ошарашено и возмущённо, медленно закипающий и, признаться, изрядно напуганный… Если Хенрик так просто читает его, то, возможно, он давно уже…       — Или отвлечёшься от чего бы то ни было и отпразднуешь с нами окончание съёмок?       «Да, окончание. Хиатус — то, что нужно». Тарьяй следит за тем, как снимают декорации, но не видит этого одновременно. «Сейчас уделю всем внимание, — думает он, — и до следующих съёмок меня никто не тронет».       — Или.       — Или? — С улыбкой переспрашивает Хенрик, а Тарьяй кивает, на секунду пришибленный ею. — Тогда поехали уже сейчас.       — Мне… — Тарьяй точно не хочет ехать с Хенриком в одной машине, когда его мозг расплавлен от количества сцен с ласками и поцелуями сегодня. — Мне бы переодеться, так что я…       — Прекрасно выглядишь в этой рубашке. — Для убедительности парень кладёт руку на острое плечо.       — Ладно. — Сдаётся Тарьяй, забывая, для чего он там должен был бороться и всё такое…       — Ладно. — Хенрик снова повторяет за ним с улыбкой. Тарьяй не знает, зачем он это делает, но знает, что это сыграет злую шутку с ним.       Так Тарьяй и оказывается в доме Карла в кругу для игры в бутылочку, выпитую им же. Он целуется настолько развязно впервые в своей жизни и для каждого — парня или девушки, друга или знакомого — у него один и тот же бесстыжий поцелуй. Все аплодируют ему, а когда он выходит проветриться, поднимается гул.       Юноша ложится рёбрами на оконную раму и наклоняется вперёд до тех пор, пока ступни не отрываются от пола. Он чувствует себя чертовски лёгким. Тело кажется пластилиновым: упадёт — не сломается. Голова не налита мыслями как чугуном, в ней всего лишь вертятся песни. Любимые или ненавистные — это неважно, главное, что они мелодичные, и Тарьяй нравится, как они скользят на языке от его тихого гудения. Ему хорошо, безо всяких «но».       — Давай-ка вернём тебя на землю.       Чьи-то ладони тянут его назад, пока ступни не возвращаются на холодный паркет балкона.       — Ты сегодня в ударе.       Хенрик не улыбается, зато прыскает на его слова Тарьяй.       — Так классно быть живым сегодня. — Юноша смеётся фразе, которая кажется ему слишком вычурной, но Хенрик не отвечает ему, затягиваясь сигаретой. — И мне нравится целоваться.       — Я заметил.       Парень протягивает ему сигарету, и Тарьяй затягивается, не забирая её. Не проходит и секунды, как он закашливается. Подобные мелочи происходят с ним снова и снова, мелочи, которые дают окружающим понять, насколько он лишний на самом деле среди своих сверстников.       Тем не менее, Хенрик не смеётся над ним и не пристыжает. Он говорит:       — Иди сюда.       И встаёт позади. Тарьяй без лишних мыслей откидывается ему на грудь и слушает, заворожённый его голосом в той же степени, что и губами, что и рукой на его прессе.       — Втяни дым, как ты вдыхаешь воздух, и задержи его внутри, дай себе привыкнуть к этому ощущению, а после — медленно выдохни. И терпи.       Хенрик показательно вдыхает дым, держит его в лёгких и тонкой, плотной струёй выпускает его из себя. То, как Тарьяй сглатывает, кажется, слышат его родители на другом конце города, но Хенрик всё так же не реагирует на него, будто следует к какой-то цели пункт за пунктом. Вместо этого он подносит сигарету к губам Тарьяй ещё раз, и тот повторяет всё за парнем, но взгляд жжёт ему губы, и на выдохе он побитым псом выпускает весь дым из лёгких, от чего кашляет.       Тарьяй кажется, Хенрик сейчас бросит его, непутёвого ученика. Хенрик же ещё раз набирает полные лёгкие дыма, берёт подбородок Тарьяй и приподнимает, прежде чем прижаться к его губам. Юноша позволяет дыму пробраться, и он держит его так долго, как никогда бы не сумел сам — что угодно, лишь бы губы Хенрика не исчезли. Они не исчезают. Даже когда измождённый Тарьяй выпускает дым. Дыхание Хенрика размеренное, но глубокое и горячим паром оседает на языке юноши. Этого Тарьяй не может выдержать — его веки безвольно опускаются, а тело, контроль над которым он потерял, компрометирует его тихим, коротким стоном. Хенрику хватает.       Тарьяй бьётся головой об стену, но сознание уплывает не поэтому. Хенрик целует его, по-настоящему целует — не прикрывшись Эвеном и не под предлогом репетиции, и Тарьяй позволяет ему это, открывая рот и стискивая его плечи в пальцах. Он уже не помнит причину, по которой запрещал себе это. Он не помнит и своего имени, пока Хенрик прижимает его к стенке и целует его мокро, глубоко, но не вульгарно. Он делает всё с напором и желанием, но не тупой похотью. В его руках Тарьей ощущает себя прекрасным, ценным просто за то, какой он есть, без титанических усилий и ежедневной работы над собой. Вот так просто.       Тарьяй уже не может остановить себя от глупостей, и стоит Хенрику оторваться, как он шепчет ему в красные губы:       — Хенке, — парень прижимает его к себе ещё крепче, — займись со мной любовью.       Хенрик смотрит на него серьёзно, он анализирует, но всё, что может найти в Тарьяй, склоняет его в сторону, о которой оба могут пожалеть: расширенные зрачки, зацелованные губы, румянец на щеках и абсолютно уверенный взгляд. Хенрик кивает ему и шепчет для убедительности:       — Хорошо. Да, хорошо, пойдём.       Хенрик отводит его в самую дальнюю комнату, запирает дверь, и пути отсюда уже нет. Хенрик не бросит Тарьяй, пока не наступит утро, и Тарьяй не сможет вернуться на дорогу, по которой убегал от себя, пока первые лучи солнца не напомнят ему об этом. Ночью им можно всё.       Хенрик опускается на Тарьяй, чтобы вернуться к приятному занятию, во время которого они чуть не разнесли балкон. Хенрик всегда целуется, как в последний раз, и теперь, когда Тарьяй позволяет себе тоже показать своё отчаяние, это ощущается словно конец света. В этом животном поцелуе, полном скопленной и успевшей заржаветь нежности, нет ни следа от кого-то чужого, выдуманного ради экрана. Здесь только Тарьяй, цепляющийся за парня над ним, и Хенрик с серьёзным взглядом. И пока Тарьяй стонет, позволяя парню едва не трахать его рот языком, тот откидывает его бельё, и принимается раздеваться сам. С трудом вникая в происходящее, Тарьяй помогает ему. Плевать на стыд или благоразумие — ему так хочется увидеть тело Хенрика, ощутить его под своими руками, хочется, чтобы Хенрик прижался к нему.       Так и происходит. Тарьяй выгибается под ним от полноты ощущений: каждый его сантиметр ощущает Хенрика, его тепло. Он не замечает, как стонет во всё горло, приглушаемый музыкой за дверью, он осознаёт только, что повторяет: «Хенке». А в ответ ему слышно:       — Я здесь.       Хенрик приподнимается, чтобы рассмотреть Тарьяй: его раздвинутые ноги, возбуждённый член и покрасневшую грудь. Юный Ахилл, не меньше. Юноша, подталкиваемый смущением, отворачивается, упираясь глазами в прикроватную тумбочку, и Хенрику это не нравится. Он берёт это прекрасное лицо в свои руки и поворачивает к себе.       — У тебя уже было? — Спрашивает парень, не сводя глаз с Тарьяй, который плавится под вожделеющим взглядом.       — Нет. — Тихо-тихо произносит он, не уверенный, что после признания у него будут шансы на эту ночь.       Однако после признания Хенрик лишь чувственней целует его тонкие губы и протягивает руку к тумбочке. «Чёрт, — шипит он, слепо шаря в ней, — да где оно…» Пока Хенрик занят поисками, Тарьяй занимает себя разглядыванием этих пухлых губ, которые целовали его лучше всех в этой короткой жизни, широких плеч и груди. Пряди из чёлки по одной падают ему на лоб, добавляя и без того очаровательному Хенрику шарма.       — Хенке… — Стонет Тарьяй, вдруг поняв, что эта горячая штука, прижимающаяся к его бедру — член Хенрика.       — Вот она, — парень достаёт руку из-под подушки, но юноша не видит и плевать хочет, что там. — Сейчас, Тарьяй.       Пока смазка греется на пальцах Хенрика, они снова целуются, сталкиваясь языками и прижимаясь в желании ощутить друг друга ещё ближе. Когда Хенрик берёт ногу Тарьяй, чтобы контролировать его, юноша забывает о том, что сейчас будет больно и неприятно. Ему нравится, что Хенрик контролирует каждое его движение и прикладывает все усилия. Тарьяй доверяет ему как никому другому в эту секунду и расслабляется, впуская в себя сначала один палец, а затем два. Он глубоко дышит, чтобы дать Хенрику разработать его мышцы, но тот всё равно шепчет как в бреду что-то о том, какой он узкий и что он молодец, прерываясь на нежные поцелуи.       Когда Хенрик наваливается сверху, Тарьяй уже готов принять что угодно, лишь бы это было частью Хенрика. Тем не менее, парень оттягивает этот момент, высматривая уверенность Тарьяй вновь и вновь, откапывая её среди преданности, нежности и страсти. Она там, всё ещё. Только поэтому Хенрику не совестно закинуть ногу юноши себе на бедро и аккуратно толкнуться внутрь. Тарьяй шипит и кусается, но не отталкивает, и Хенрик продолжает медленно растягивать его собой.       — Чёрт, ты тугой.       Тарьяй едва не ляпает извинение — останавливает его только лицо Хенрика, полное блаженства. Постепенно и ему становится так же до одури хорошо. Он не знает, когда наступает этот момент и можно ли его определить, ему это и не надо. Достаточно того, что Хенрик — его первый мужчина, и он занимается сексом так же хорошо, как делает всё на свете: с нежностью и лаской, а ещё с напором и уверенностью.       — Ты такой громкий, — улыбается ему парень, но он не знает, правда ли это, потому что не слышит буквально ничего. — И такой красивый.       Они целуются, пока Тарьяй не настигает его первый оргазм. ***       — И что же теперь?       Как Тарьяй и мечтал, после той вечеринки он не видел никого, кроме Давида, Марлона и Ульрике. «Бойтесь своих желаний — они имеют свойство сбываться», — обречённо думается ему. Последний раз, когда он видел Хенрика, случился на утро после вечеринки. Он легко поцеловал его в лоб и без слов вышел за дверь, больше не вернувшись. Словно чёртов пропавший без вести. Но если от пропавших может быть только одна неприятная новость — смерть, — то новости о Хенрике до сих прилетают к нему со всех концов. Даже такие мелочи, как упоминание о нём в речи парня, выводили Тарьяй из себя первое время, как и их совместное фото, выложенное Хенриком под Новый год. Но всё это, как узнал Тарьяй позже, было лишь небольшим похлопыванием по его глупому сердцу. Реальным же ударом стала новость о том, что Хенрик встречается с Леей, его хорошей знакомой-моделью.       Они никогда не были особенно близки — всего лишь общались в одной компании, — но даже эти небольшие встречи кажутся теперь мучительными. Он смотрит на Лею и хочет увидеть ту беспечную девушку, однако всё это бесполезно. Минусы друзей мы сглаживаем, концентрируясь на плюсах, думая: «Недостатки есть у всех». Но Тарьяй больше не может думать о её плюсах, он может думать лишь о том, как она целует Хенрика, о том, как его милая семья в восторге от неё, о её эгоцентризме и стервозности.       Тарьяй не чувствует себя грязным и не чувствует себя чистым. Тарьяй рад лишиться девственности, так его тело кажется готовым к экспериментам и разум даёт разрешение набраться опыта. Совесть же Тарьяй или какая-то иная мешающая часть его не даёт ему отдаться кому-то, кто не Хенрик. Он до сих пор не знает кандидата на роль первого мужчины лучше Хенрика, но та ночь не сделала его счастливым. Если бы это было в его силах, он бы остановил парня. Если бы это было возможно для него, влиять на решения Хенрика, Тарьяй признался бы ему, рассказал о своих запутанных чувствах, пускай это означало бы унижение.       Сейчас Тарьяй научен бояться своих желаний, поэтому желанием сделать Хенрика своим он напуган до тремора. Поэтому же он не хочет встречаться с Хенриком.       А ещё Тарьяй прежде всего актёр. Личная драма не останавливает его, наоборот — толкает вперёд. Страдания гонят его в укрытие от спутанной жизни, в работу, в другие реальности, и Тарьяй счастлив, что у него есть работа.       В конце концов, у него есть ещё и друзья, которые обещали ему следующей ночью такую вечеринку, какую он не забудет, а в лучшем случае даже и не вспомнит. Он заслужил одну ночь без вереницы мыслей в голове. ***       — О нет, убирай камеру, ему это не понравится, — только и слышит Тарьяй, когда возвращается в комнату из уборной. Его друзья отводят объектив камеры от него, но юноша лишь смеётся, по течению вплывая в гущу событий.       Вечеринка крышесносная, именно такая, какая могла получиться у Марлона и Давида, которые играют в бир-понг на другом конце громадной гостиной. Между ними и Тарьяй несколько десятков людей, шум от которых разносится по всей улице, но ему нравится. Двое неизвестных ему друзей чьих-нибудь друзей сделали ему разные предложения, от которых одинаково тяжело отказаться, но Тарьяй знает, что откажется… «Похоже, нужно больше алкоголя».       Но стоит юноше подойти к столу, как оказывается, что бутылка на нём пуста, а народ собирается для игры в неё. «Думай, быстрее», — подгоняет себя Тарьяй, потому что ему абсолютно точно не хочется играть в это снова. В прошлый раз всё это кончилось крахом.       — Эй, Тарьяй! — Раздаётся голос Марлона. — Смотри, кто решил осчастливить нас своей персоной сегодня!       Тарьяй оборачивается, но уже до этого знает, просто знает, словно увидел это затылком, кто там.       Хенрик улыбается ему мягко и без намёка на… «На что бы то ни было, Господи…» Он жмёт руку Тарьяй правой и держит руку Леи в левой, и это нормально. Всё на своих местах. Тарьяй старается улыбаться им подобно Хенрику, вежливо и беззаботно, но уже в следующую секунду ему тошно от самого себя — улыбка стекает по его лицу как воск и жжётся так же.       — Привет.       — Привет.       — Привет.       Это так глупо и выглядит фальшиво, но никого это не волнует, кажется, кроме Тарьяй. Он чувствует себя, будто все вокруг сумасшедшие и он один здесь в здравом уме, но самое неприятное — чувствует себя чужим и непонятым в кругу друзей.       Леа, красивая и свободная, улыбается ему так же хитро, как и всегда, так что Тарьяй не представляет, знает ли она про них с Хенриком, да ему и плевать. «Где эта грёбанная выпивка».       — Вы как раз вовремя — у нас «Бутылочка», — встревает Давид.       — Ооо, — флиртующее тянет Леа, а Хенрик сжимает её в объятиях, поддаваясь умилению.       Как назло мозг Тарьяй напоминает о жадных объятиях той ночи.       — Где тут выпивка вообще?! — Вырывается у Тарьяй, и ему даже немного стыдно за этот требовательный тон, но это, в конце концов, вечеринка в его честь. Не в честь этой чёртовой парочки или его разбитого сердца.       — В холодильнике должен был остаться вискарь, — информирует его Марлон, но тут же добавляет: — А как же «Бутылочка»?       — Я подтянусь.       Он не собирается подтягиваться.       — Смотри, ты главное украшение этой игры. — Орут друзья ему вслед.       По дороге на балкон Тарьяй овладевает злая мысль о том, что он уже везде не больше, чем украшение. Кто-нибудь вообще, чёрт возьми, думает о его чувствах?       «Нет, они же ничего не знают, — юноша призывает себя к здравомыслию. — Знали бы — не позвали их. Его».       Тарьяй старается дышать как можно глубже, потому что идея с алкоголем уже не кажется ему такой привлекательной — скорее всего, под градусом он просто упадёт Хенрику в ноги.       Сейчас, когда Хенрик вне поля его зрения, его мысли снова обретают подобие рациональности. «Нужно добраться до дома». Чем дольше он находится здесь, тем выше вероятность того, что случится непоправимое. Тарьяй ещё не знает что, но это произойдёт. ***       Он влетает в пустой дом и первое, что делает — разбивает зеркало в прихожей.       — Не надо.       — Почему?       Широкими шагами, разрезающими воздух едва не до свиста, он доходит до двери в кухню и открывает её с ноги.       — Это неправильно.       — Неправильное может быть приятным.       Он переворачивает стул. Второй. Ещё. Добирается до стола — тот переворачивается вместе с вазой.       — Мерзкие вещи приятны человеческой натуре.       — Это мерзко для тебя?       Её осколки хрустят под подошвой.       — Зачем ты пришёл?       — Поздравить тебя.       Он дёргает занавеску, и она летит вниз вместе с карнизом, а от удара по батарее квартиру наполняет отвратительный звон.       — Ты обманываешь меня или себя?       — Я обманываю Лею.       Он не слышит.       — Ты невыносимый и…       — И мерзкий?       Не слышит он и то, как разбиваются тарелки о кафельный пол — одна за другой.       — Нет. — «Мерзкий здесь только я». — Это всё моя вина.       — Здесь нет вины априори, Тарьяй.       — Тогда почему я чувствую себя виноватым?       — Ты запутался.       — А ты? — Но ответа на вопрос Хенрик не даёт. — Возвращайся к ней.       Он чувствует только хруст под ногами, и это ощущение наполняет его, такого опустевшего за последние месяцы, сладкой, жестокой властью ради власти.       — Ты будешь здесь?       Ему не хочется быть разумным, успешным или правильным. Ему хочется опуститься до животного состояния и получить свои мгновения тупого счастья.       — Это не касается тебя. Ничто в моей жизни больше не касается тебя, Хенрик.       — Раньше ты звал меня Хенке. — Ему, наконец, удаётся извернуться так, чтобы заглянуть в глаза Тарьяй.       — Раньше я позволял себе много идиотских вещей.       Хенрик не отвечает, не словами: он тянется за поцелуем, но Тарьяй отворачивается, скрепя сердце.       Он продолжает в гостиной, скидывая книги на пол, когда вспоминает о призрачном следе на своей шее.       Хенрик не сдаётся — он оставляет лёгкие, но влажные поцелуи на тонкой шее, и Тарьяй не вырваться. Юноша кусает губы, не зная, сдерживает он этим стоны или слёзы, а слюна парня стынет на его коже, напоминая о чём-то важном.       Он трёт его и трёт, но то, что не существует, не может исчезнуть, и Тарьяй заходится в слезах, без сил падая на диван. Влюблённость Хенрика не исчезнет из его головы, потому что её не существует. ***       — Пожалуйста, мне надо отдохнуть, — уговаривает он Лею.       — Я тебя достала?       — Нет, я просто хочу поспать.       — Хорошо. — Соглашается она, но Хенрик уже знает, что ничерта это не хорошо. Завтра же она будет обижаться на него сквозь похмелье, потому что Леа всегда добивается того, что ей нужно. А что ей понадобится в следующую минуту — одному богу известно.       Это всё проблемы завтрашнего Хенрика, у Хенрика нынешнего и без того достаточно проблем. Конкретно одной проблемы, которая сбежала от него. «Один-один», — цинично думает он, причиняя себе этими мыслями ещё больше боли. Парню кажется, он заслужил это. Это он запутал Тарьяй, он запудрил ему мозги вместо того, чтобы разобраться со своими. Это он, Хенрик, влюбился в Лею, но так и не смог выкинуть из головы одного несчастного от своего ума юношу. Парень снимает панельку со смартфона, на которой остаётся лежать бумажный квадратик. Хенрик переворачивает его и в сотый раз вглядывается в глаза на маленьком фото. Глаза отвечают ему расширенными зрачками и мягким взглядом.       «Нужно рассказать ему».       — Куда теперь? — Неловко спрашивает таксист после минуты тишины.       «Хотя бы ради Тарьяй, хотя бы ради этих глаз».       — Сэр?       «Я должен покончить с этим».       — Да… да, простите.       Хенрик диктует свой домашний адрес. ***       — Чёрт возьми, нет! Разворачивайте!       И таксист, напуганный психованным клиентом, мчит уже в другой конец Осло.       Хенрик не стучит — почему-то он знает заранее, каким-то магическим образом, что здесь открыто. Дом Тарьяй в диком хаосе: повсюду осколки, следы грязи, всё свалено на пол. Сам Тарьяй сидит в поролоне из подушек, и это кажется Хенрику невероятно поэтичным, почти полностью достойным красоты юноши. Почти.       — И что же теперь? — Всхлипывает юноша, не поворачиваясь.       Хенрик подходит к нему, становится на колени и обнимает Тарьяй за талию, утыкаясь носом в его мальчишескую грудь.       — Что-то.       Тарьяй не отвечает на это, но парень чувствует неодобрение даже в тишине. Он добавляет:       — Что-то, что пугает меня гораздо меньше, когда я с тобой.       Руки Тарьяй опускаются на спину Хенрика, и он не позволяет себе выдохнуть, пока горячие ладони не начинают боязливо поглаживать его через футболку.       Иногда люди забывают, что нити любого запутанного клубка можно просто разрезать.