Потерянные ноты

30.

      Время шло. Себастиан не только научился держать ложку левой рукой и виртуозно метать ножи, а также превосходно играть свою партию. Он почти справился с кошмарами. Брок вернулся на завод. Быстро восстановил свои профессиональные навыки и даже успел обучиться новым хитроумным штукам. Опыт, приобретенный на фронте, оказался очень полезен и в мирное время.       Вроде бы все стало как раньше. Почти. И от этого «почти» время от времени тяжело тянуло где-то под ребрами. Брок впервые играет на большой сцене в июле 1945. Его волосы покрыты гелем и зачесаны назад. Черный фрак и белоснежные перчатки. Рядом стоит Себастиан. Рука сама тянется поправить кривоватую бабочку по старой памяти. Себ ловит его пальцы. Заглядывает в глаза. — Мы больше не потерянные. Мы наконец-то смогли сложиться в единую мелодию.       Парень улыбается, осторожно касается щеки друга сомкнутыми губами и выходит на сцену. Брок следует за ним. «Возвращенные с войны» покоряет зал. Им аплодируют стоя пять минут. Брок засекал. Дуэт ветеранов остается работать в театре. Их так и представляют. «Дуэт ветеранов-однополчан, сохранивших свою дружбу на фронте и за его пределами». Несмотря на начавшуюся музыкальную карьеру Брок не отказывается время от времени набить кому-нибудь морду на импровизированном ринге в доках. Несанкционированные бои проводятся там же, где и пять лет назад. Себастиан не спорит, не ругается. Иногда даже ходит вместе с Броком. Любуется. Делает ставки.       Парни переезжают в комнату бабушки. Она побольше, да и к кухне ближе, если верить Себастиану. Долго ходят по магазинам, выбирая обои, мебель. Люди косятся на них. Разглядывают. Изучают, как подопытных. Со временем они учатся не обращать на это внимания. Себастиану тяжелее. Помимо взглядов каждый мало-мальски знакомый человек из прошлой, довоенной, жизни норовит подойти и выказать свое сочувствие. Это раздражает. Слишком гордый, покалеченный войной, музыкант не может смириться с жалостью в свой адрес. Они оба не могут.       Посовещавшись с Себастианом, Брок идет в булочную. Во-первых, там нужно присутствие одного из владельцев. Во-вторых, там работает его мама. После непродолжительных споров на помощь никудышным дизайнерам приходит Джулия Райт. За ужином она сообщает, что с их милитаристическим видением мира нельзя обустраивать жилище. Оно больше похоже на казарму, чем на уютное семейное гнездышко. Уже в прихожей, перед уходом, она обнимает сына одной рукой, а второй подтягивает к себе Себастиана. Джулия улыбается. Обнимает их обоих и уходит, так ничего и не сказав. — Я же говорил, ей просто нужно было время, чтобы принять меня. — А сколько тебе понадобится времени, чтобы принять себя? — Просто будь рядом. — Я всегда рядом.       Энтони приезжает в конце августа. Не с пустыми руками, как и обещал. К скромной коллекции наград, добавляется «Пурпурное сердце» Себастиана и «Серебряная звезда» Брока. Им приходится почти два часа искать заблудившегося товарища в Центральном парке, где они должны были встретиться.       Парни вспоминают павших друзей и радуются, что война, наконец, окончена — им больше никого не нужно терять. Едят круассаны со сгущенкой и вспоминают Францию. Себастиан вызывается сходить за кофе. Он вообще не любит вспоминать войну, особенно эту ее часть.       Тони демонстрирует им фотографии дочки, только в этом году окончившей школу. За все время службы он ни разу не говорил о ней, боялся накликать беду. Себастиан смотрит на улыбающуюся девочку и понимает, что не зря они прошли все это. Они тоже вложили свой вклад в победу. Вот ради них, ради детей, ради будущего народов они воевали. Не ради наград и почестей. Даже не ради вечной памяти. Сжимает в ладони свое «Пурпурное сердце» и не может сдержать улыбку. Все было не зря.       Тони опять начинает пререкаться с Броком на пустом месте. Вся их дружба держится на взаимных подколках. А потом Брок спрашивает о том, что мучило его все время с момента известий о смерти брата. Фишер неохотно рассказывает о гибели полковника Чейза. Как он немецкую девочку собой заслонил от фашистской пули. Говорит, шмыгает носом, как ребенок, жестикулирует. Себастиан стирает выступившие слезы. Оборачивается. Брок сжимает кулаки. Глаза темные. Страшные. Челюсть квадратной становится. Себастиан накрывает его руку своей. — Чейз был так похож на твоего брата. Не удивительно, что они дружили, — говорит Себастиан. — Я даже имени его не знал. Он нас столько раз с того света вытаскивал, а я так и не спросил как его зовут. — Энджел, — отзывается Энтони, — Полковник Энджел Макс Чейз. — Вот уж точно, — усмехается Брок, — Имя достойное своего носителя.       В памяти всплывают серьезные карие глаза, усы, постоянно всклоченные иссиня-черные волосы. Он был высоким, сильным, настоящей боевой машиной в человеческом теле. Он заботился о вверенных ему солдатах, как о родных детях. Его не просто уважали, его любили. За ним шли на верную смерть или в ближайший кабак. Все они герои, но полковник Энджел Макс Чейз был лучшим среди лучших.       Фишер уезжает рано утром следующего дня. Обещает писать и просит не забывать его. Он взваливает на плечо сумку и поворачивает к парням. Тони усмехается, а глаза остаются серьезными. — Не так много «своих» в живых осталось, парни. Не хорошо будет раскидываться друзьями, даже такими голубыми, как вы. — «Свои» с твоим цветом кожи тоже редкость, Фишер. Мы будем писать. Не забывай нас.       Брок улыбается. Отслеживая взглядом знакомую спину, исчезающую в темноте вагона. Пожалуй, капрал Энтони Фишер остался последним выжившим, кого бы он смог спокойно назвать другом и повернуться в бою спиной. Если бы не он, Себастиан был бы уже мертв или до сих пор бы гнил в плену.       Мысли о плене вызывают глупую неконтролируемую дрожь. Они никогда не говорили об этом. Себастиан просто рассказал, что сдирание кожи заживо не самое болезненное, что может быть. У Брока больше не возникало вопросов.       Дом встречает их тишиной. Райт не особо осознает, что делает, когда прижимает несопротивляющегося Себастиана к дверям и целует. Как будто в первый раз. Сталкиваясь зубами, задыхаясь от недостатка кислорода. Они оба знают, что это первый настоящий поцелуй после возвращения из Франции. Губы сухие, жесткие, требовательные. Себастиан выдыхает осторожно, будто спугнуть боится. Прижимается ближе, инстинктивно поворачивается левой стороной.       Броку не нравится его зацикленность на собственном несовершенстве. Он должен донести до этой лохматой башки, что с рукой, что без руки — он любит Себастиана одинаково сильно. Им не нужны разговоры, чтобы доказать это. Они оба здесь, спустя столько лет, в той же квартире. Брок нежно целует податливый рот. Кусает шею. Живое, горячее тело в руках. Сердце стучит под ладонью. Себастиан рядом. Живой, возбужденный, безумно красивый. Он шепчет это вслух и щеки музыканта вновь покрываются румянцем.       Себастиан закусывает губу, хватает воздух открытым ртом. Повторяет как заведенный его имя. Цепляется за шею. Брок целует изуродованное плечо, смотрит так, будто не видит шрамов. Себастиан тоже не видит, по крайней мере, в эту секунду. Он лишь чувствует мелкие неровности под руками на гладкой спине. Война пометила каждого из них. — Посмотри на меня, — просит Брок.       Себастиан распахивает глаза. Топит в синем океане и не дает надежды на спасение. Пальцы все такие же нежные, изящные, холодные касаются разгоряченной кожи, впиваются короткими ногтями. Брок до конца не верит, что это реально. Рычит, двигаясь быстрее. Его ведет от накала чувств. Все их трагедии в итоге сделали их только ближе. Возможно, им есть, за что благодарить Бога.       Солнце прокрадывается сквозь занавески. И никому не надо на войну. Брок готовит завтрак в старом затертом фартуке миссис Грин. Мечется у плиты. Себастиан сонный, растрепанный, еще мягкий со сна. Его приятно обнимать. Он пахнет домом. Уютом. Миром. Почти стерся запах талого снега из окопов и оружейной смазки. Брок ставит на стол яичницу, чашку с чаем и стакан молока. Он думает о том, что каждый из них все еще носит на шее пару жетонов, словно обручальные кольца военных дней.       Через неделю Брок притаскивает домой щенка из ближайшего приюта. И они становятся похожими на настоящую семью. А поздней ночью Брок снова просыпается от крика. Себастиану снится кошмар. Он тяжело дышит, слушает тихое мурлыканье давно заученной французской песенки и успокаивается. — Потом уже наступило. Расскажи мне, что тебя пугает. — Тьма внутри меня. Я убивал людей. Мы убивали людей. — Мы были на войне. Если ты пойдешь прямо сейчас на улицу убивать людей, то да, тьма внутри тебя. И ее стоит бояться. Но там… Ты мой свет, Себастиан. Мое личное солнце. Ты — моя жизнь.       Момент, когда жизнь Брока Райта пошла наперекосяк — это момент появления в ней Себастиана Грина. Из тощего задохлика, избиваемого всеми кому не лень за слишком большую любовь к справедливости, капитан футбольной команды сделал настоящего мужчину. Буквально во всех смыслах. Они показали друг другу миры, о существовании которых не знали до знакомства. Они полюбили друг друга. А потом была война. Она изувечила их души. Оставила незаживающие следы на телах. Она почти сломала Себастиана.       Сломать можно кого угодно, было бы желание и время. А вот заставить сломленного человека снова захотеть жить — тяжкий труд, не у каждого хватит мужества взяться за это. Брок взялся. Теперь у них есть своя небольшая булочная. Квартирка. Пианино. Забавная рыжая собачка. И они сами есть друг у друга. Ведь они вместе до конца, иначе какой во всем этом был смысл?       Потерянные ноты нашли свое место. И мелодия, начавшаяся в далеком 1933 году, наконец, сложилась до конца. Нет, она еще не закончилась. Для этих двоих все только начинается. Брок и Себастиан заслужили свое счастье. Они его выстрадали.