Перед рождением года

От Самайна до Йоля — жёлтые свечи жги, Да следи, чтобы грели печи и очаги. Если хочешь победы пламени и тепла, Помоги им. Не бойся. Старое — жги дотла. Анна Филатова

Ночь схлопывает, скрывает остатки короткого зимнего дня, но ночь — не помеха в том, чтобы всё увидеть и сделать то, что Норге считает своей обязанностью. Он её ждёт, стоя на границе своих владений, и он её дожидается. В тёплом и светлом доме его самого ждут — братья, и Норге обязательно вернётся к ним, как только освободится, как только выполнит то, что считает нужным. Его братья не знают, что он делает и где он, и они точно также ждут ещё и Финланда, когда тот, наконец, раздаст всем подарки и вернётся за праздничный стол. Но его братья помнят традиции, и на них сейчас надеты старые, выделанные шкуры с рогами: козлиные маски, маски демонов. Норге спокоен за них: он знает, что маски скроют их от тех, кого он сам не успеет остановить. Норге знает, что его братья хорошо защищены, пусть даже и посмеиваются над старой традицией рядиться в козлиные шкуры. Зло к ним не сунется. Обойдёт стороной. Даже если погаснут все свечи, даже если в полночь не зажжётся дома ни один огонёк — зло их не заметит, приняв за своих. Оно примет их так, как принимало уже тысячу раз и тысячу лет. Когда они всерьёз носили эти шкуры, которые сделал для них и в которые одел их отец. * Остеррайх ставит свечи на стол, одну за другой. Одна из них сожжена на три четверти, другая — на две трети, третья — наполовину, а вот последняя не тронута. Каждый член его семьи сегодня в полночь обязательно зажжёт свою свечу один за другим, и он сам зажжёт последнюю, как старший. Пусть Пройссен возмущается или по-дурацки шутит по этому поводу каждый раз, пусть Дойчланд недовольно хмурится и ворчит о чрезмерной дотошности в традициях — ему не очень приятно, когда напоминают, что он самый младший и оттого зажигает самую первую свечу. Швайц ведь коротко призовёт их к порядку, велит Остеррайху продолжать — и праздник пойдёт своим чередом, под уютный треск в камине его старого венского особняка. Конечно, Остеррайх подготовил всё: и дом, и стол, и подарки. Всё, как диктуют уже современные обычаи по памяти прошлых лет. Но он знает, что свет — это главное, что свечи следует зажечь, а в камин — положить поленья. Остеррайх не очень уверен в своей памяти о том, как так сложилось в веках и почему важно именно это. Но ночь рождения Христа, пришествия нового времени должна быть озарена. В эту ночь должен победить свет, и нельзя иного. * Норге приопускает руки с лепестками гаснущей магии. Он чувствует, всё ещё чувствует холодную, сгустившуюся ярость природы, ярость зимы. Однако, её бушевание минуло, и почти все её мрачные и жадные до них, живых, порождения скрылись с криками в пламени его магии. Их очертания развеяло дымчатой позёмкой, но всё же некоторые смогли проскочить. Они исчезают вдали, мрачными клубами по краю неба, и Норге смотрит им вслед, чуть кривя губы. На пороге своего перерождения злое от собственной силы естество норовило перевернуть вместе с собой всё, до чего дотянется, уволочь и умять под себя, не пустив в светлое завтра. Норге выпрямляется, втягивая со свистом леденящий воздух. Ему пора возвращаться в семью. Данмарк совсем заждался, извёлся и будет так рад, а Свериг уже постукивает в нетерпении пальцами по краю стола, да и Исланд украдкой тревожно поглядывает на дверь. Оглядываясь на грань между своим и чужим, Норге слышит тяжёлую поступь истинного Нового года в канун, когда день впервые победит ночь и когда совсем не имеет значения, как назовут этот праздник люди, какому новому богу они его припишут. Йоль наступает, и горе тому, кто окажется не готов к нему или его демонам. * Часы указуют почти на середину ночи, остаётся совсем чуть-чуть, и Остеррайх аккуратно звякает вилкой по бокалу, призывая внимание всех. Он наклоняется к камину и поджигает притухшие поленья: пламя неохотно, вяло мнёт почерневшее дерево, но потом занимается больше, раскаляя почти сгоревшую древесину. Остеррайх подходит к столу и передаёт каминные спички Дойчланду, чтобы тот зажёг первую свечу. Спички идут по кругу у всех: Пройссен залихватски чиркает, и затем Швайц зажигает свою вместе с малышкой Лихтнштайн. Последнюю должен зажечь он сам, и Остеррайх берёт коробок, но спичка вдруг ломается в его пальцах. Пройссен фыркает, предлагает сделать самому всё за «старичка», и в перепалке с ним от неловкого движения из рук выпадает вторая спичка. Остеррайх неверяще следит за ней, а потом переводит взгляд на часы. Внутри него всё обмирает, когда он понимает, что стрелки уже сошлись одна над другой, и звенят удары полночи. Остеррайх даже не замечает, как Дойчланд хмуро и быстро забирает у него из рук коробок и зажигает последнюю свечу. Остеррайх опускается на своё место и смотрит в камин. У него холодеют руки: он вспоминает все те редкие случаи, когда не успевал зажечь свечи в Рождественскую полночь или поддержать огонь в камине. Что сейчас, уже в этом наступающем году он потеряет? Он потерял своего воспитанника, Хайлигес Рёмишес Райх, он потерял своих подопечных, входивших в состав его империи, он потерял свою строгую Унгарн и потерял свою империю, свою силу и свою славу. Что он потеряет теперь, свою самостоятельность, свою идентичность, самого себя?.. Остеррайху кажется, что огонь в камине тухнет, прячется в угли, и мелькает на полу перед каминной решёткой по-козлиному рогатый силуэт, готовый наказать его за промах и принести свой злой подарок, Grüß vom Krampus*. Но он чувствует, как его руки с двух сторон накрывают четыре других: сильные ладони Дойчланда и Швайца, крепкая ладонь Пройссена и маленькая, цепкая ладошка Лихтнштайн. Остеррайх закрывает глаза, когда слышит их уверенный хор, и сам вливает в него свои слова. — Frohe Weihnachten! ** Огонь в камине разгорается, и не думая тухнуть, все четыре свечи горят. Надежда зажигается в груди Остеррайха вместе с ними и тёплым ощущением рук своих родных. Теперь он уже верит, что такое привычное и яркое, уютное и знакомое Рождество не обернётся мраком и новой болью. Свет зажёгся в доме — свет зажжётся и за окном, он уже не погаснет.