***
В следующий раз судьба дарит им совместный рождественский сочельник пятьдесят с лишним лет спустя. И хотя теперь Феликса и Михаила сводит не промёрзлый окоп, а вполне себе отапливаемый кабинет в Варшаве, у поляка всё то же желание отправить болгарина восвояси как можно скорее. Но работёнку Москва подкинула ровно перед праздником. Брагинскому хорошо: он уж несколько десятков лет Рождество не отмечает, но остальные страны-то Варшавского договора хотят отдыхать. — Не ругайся на Ивана, — слегка улыбается Михаил. — Он хороший. Давя в себе желание зарядить по смазливому личику, Феликс произносит: — Но Людвиг-то получше будет, а? Ты от него две крупные войны не отлипал. Договор так сильно сердце грел? Йовчев снова улыбается, но по-другому: — Ну, кто из нас не без греха? Правда, Феликс? Кто из нас не подписывал несколько лишних бумаг? К тому же: кто старое помянет… О, да. Русские пословицы вылазят как нельзя кстати. И всё-таки удивительно: несмотря на две войны, личные отношения у Михаила и Ивана были нормальные. Почти прекрасные. Почти. Вплоть до высказывания русских туристов: «Курица — не птица, Болгария — не заграница». Феликс не ревновал, но… Невольно задавался вопросом: почему так? Почему же личные отношения Феликса и Ивана настолько натянуты? — С наступающим, кстати, тебя, — Михаил убрал нужные себе бумаги в дипломат. А на тех, что предназначались Лукашевичу, быстро расписался. — Может, нам как-нибудь удастся и Новый год встретить всем блоком, а? По-дружески… Феликс прыснул: обязательно. Чехия вот только остынет немного. А то пару лет назад они навестили её по-дружески. Правда, летом. Правда, на танках. Но ведь они не стреляли же…Часть 1
21 февраля 2017 г. в 11:40
Зимой в окопе холодно. Холодно до такой степени, что немеют пальцы на всех конечностях, и ты боишься заснуть — вдруг не проснёшься. Даже несмотря на то, что почти бессмертен. Почти. Даже несмотря на то, что умирать-то уже приходилось.
И всё же Феликс отчаянно трёт покрасневшие, замотанные в лоскуты ткани руки. Нет, рукавицы ему выделили, только… Вот же курва мать, Феликс их где-то посеял. В принципе, Лукашевич мог и попросить новые для прапорщика, только в нём неожиданно проснулось несвойственное Феликсу качество — он постеснялся.
Во-первых, на складах дефицит тёплых вещей. Рукавиц может просто не быть. Во-вторых, тем, кто не настолько бессмертен, как Лукашевич, вещи эти намного нужнее.
И, хотя Феликсу не грозит смерть от обморожения, теплее ему не становится.
«Затянуться бы махоркой, только спичек нет…»
— Курить есть? — сверху раздался сиплый голос.
Феликс уже было вскинул винтовку, но, узнав нарушителя спокойствия, только сплюнул.
«Пулю жалко тратить».
— Ты чего здесь забыл? Не видишь, поляк в окопе?
Михаил слегка улыбнулся:
— Так сразу ж не узнаешь, чей поляк — германской империи или российской.
Лукашевичу захотелось двинуть по миловидной физиономии. Но это же надо вставать.
— Курить есть? — снова спросил Йовчев.
— Курить есть, но спичек нет, — покосился на незваного гостя Феликс.
— Спички есть, — радостно кивнул Михаил. — Сегодня сочельник, отпразднуем?
Лукашевич не слишком тесно общался лично с Йовчевым, однако тот как-то неуловимо напоминал ему Ивана. Совсем чуть-чуть. А Иван, наверное, сейчас тоже сидит в каком-нибудь окопе. Неизвестно, насколько далеко отсюда. И Лукашевича раздирают два противоположных желания — чтобы у Брагинского всё-таки были варежки и чтобы ему было ничуть не теплее, чем Феликсу.
— Отпразднуем, — Феликс достаёт из-за пазухи курево.
Михаил протягивает спички.
— Вот оно предрождественское братание, — сворачивает трубочку Йовчев.
— Мы здесь совсем не первооткрыватели, — сухо отвечает Лукашевич, стараясь немного согреться. В другое время он бы пошутил что-нибудь едкое или поддержал словесный каламбур, но сейчас его чувство юмора и ехидство несколько подмёрзло.
— Всё равно… — Михаил грустно улыбается. — Праздник есть праздник.
— Угу. И обстановка соответствующая…