***
Мятеж рассыпается вокруг яркими искрами, выжигая людские умы один за другим. Вот вот займётся пожар. Вивьен не читает сводки новостей и прячется ото всех сплетен в своих чертежах. В груди образуется вакуум и рёбра проламываются внутрь, когда она думает, что может потерять его. И ей не нужны новости, чтобы знать, что он пока ещё жив. Просто каждый удар, каждая ссадина на его теле, отпечатывается на и её коже тоже. Мысль о том, что его однажды не станет, превращает внутренности в один сплошной ожог. Быть разделёнными разными фракциями мучительно больно, но она не винит его за этот выбор. Эрику никогда не было места в Эрудиции, ему было и тесно, и душно, и некуда выплеснуть неуёмную энергию, хлещущую через край. Проходит неделя, за ней и вторая, а она все ждёт звука его шагов. Мысль о том, что под его губами сейчас тает другая женщина, заполняет вены отравой и Вивьен примеряется к кухонному ножу, которым нарезает фрукты, раздумывая: а смогла бы она убить человека? Эрик же, не может думать ни о чём, кроме малышки Ви. И кошмар крадётся к нему, словно хищник на мягких лапах, и вот он стоит на краю пахоты и раскидистая ива тянет к нему свои ветви. Черные-черные комья земли липнут к светлым волосам сестрёнки, а когда он подходит ближе, присаживается перед ней на корточки и откидывает прядь золотых волос — видит могильных червей, пожирающих её разлагающуюся плоть. Он просыпается в холодном поту и натыкается на тревожный взгляд белобрысой Гвен. Она что-то обеспокоено лепечет, чем приводит его в неконтролируемую ярость, и Эрик не сдерживается, выбивая из снайперши дух и вышвыривая не сопротивляющееся уже тело, за порог. Он презирает любое проявление слабости и чувство стыда вновь разъедает его изнутри, пока он несётся в проклятую Эрудицию. И за всё это он должен ненавидеть её. Хотел бы, но не может, ведь она — само солнце. Его встречает её расфокусированный заспанный взгляд, малышка Ви щурится и сонно зевает, не сразу понимая его настойчивую просьбу. Но все же одевается наспех, и послушно, без лишних вопросов, следует за ним. И Эрик страшно благодарен ей за это, ведь объяснить он сейчас ничего не способен. В этом году выдался непривычно холодный апрель. Предрассветное небо, густо затянутое тучами, льёт на лобовое стекло мелкий непрекращающийся дождь, будто в насмешку над ним. Каблуки утопают в грязи, Ви зябко ёжится, обхватывает плечи руками и изо всех силёнок старается поспевать за братом. — Зачем мы здесь? — Её голосок, дрожащий от холода и волнения, врезается ему в спину. Он тормозит на краю пахоты, под плакучей ивой, берет её маленькие озябшие ладошки в свои, подносит к губам, целуя и грея дыханием каждый пальчик. А она недоуменно хлопает глазами и близоруко щурится без своих очков. Он словно безумный, охваченный лихорадкой, говорит о нестабильном положении, о шаткости фракций, о дивергентах, а она доверительно кивает головой и как всегда, находит самые правильные и самые нужные слова. Обхватывает его лицо ладошками и робко целует. Эрику жаль, так бесконечно жаль, что он не может соорудить ей клетку из собственных рёбер, чтобы запереть её там навечно. Ведь только туда, где бьется его бешеное сердце, никто не посмеет пробраться, а значит, сестренке будет там безопасно. — Пойдём домой, я замёрзла, — умоляет малышка Ви, пряча лицо у него на груди и заполняя легкие запахом, таким родным и одновременно, таким далёким. «Прости, сестрёнка, но ты не вернёшься домой», — хорошо, что усмешки, горчащей на кончике языка полынью, она не видит. Ведь ей бы совершенно это не понравилось. Он целует её в лоб, как целуют покойников, и она не чувствует холодной стали, затаившейся в сантиметре от подбородка. В её волосах, цвета пшеничного поля, умирает золотое солнце. Пуля выходит из затылочной части головы, лишая жизни так быстро, что малышка Ви ничего не успевает почувствовать. Солнце окрашивается алым, прежде чем свет его гаснет, растворяется в черных комьях земли навсегда. Теперь никто не обидит его сестрёнку и никто не посмеет её отнять, потому что теперь, малышка Ви навсегда заперта в клетке из его рёбер. В комнате для симуляций ему больше не стыдно.
25 февраля 2017 г. в 09:12
Весенний ветер перебирает листья цветущих деревьев, покачивая ветки в такт пению птиц, и осыпая на землю пастельные лепестки. Солнце в самом зените, не пекущее, а ласково греющее лужайку вокруг приземистого дома. В центре идиллической картины девчушка лет пяти, убегающая по идеально стриженому газону, мимо журчащего фонтана вглубь небольшого парка. Ветер ерошит непослушные светлые кудряшки, свистит в ушах, забивается в рот вместе с растрёпанными волосами. Она бежит со всей своей детской прыти от погони, раскинув руки в стороны, и весело хохочет.
— Поймаю, поймаю! — Он настигает беглянку под распустившейся вишней и они валятся кубарем на мягкую траву. Девчушка смеется заливисто, звонко, задыхается от радости и быстрого бега.
— Эрик, Эрик! — Нетерпеливо тычет она мальчишке в бок, — теперь я тебя догоняю!
— Хватит, Ви. Набегались уже, — твёрдо отвечает он и тянет руку к пушистому облаку, дотрагиваясь, пропуская сквозь пальцы белоснежную вату, зажмуриваясь от яркого солнца на несколько секунд. Но когда распахивает глаза — облака нет. Как нет и малышки Ви, и зеленого газона, и цветущих деревьев, и идеально вымощенные дорожки разворочены как после бомбежки. Черная туча обволакивает небо от края до края, и раскаты грома вдалеке, предвещают грозу. Он вскакивает на ноги, оглядывается кругом, ежась под порывами ветра, мечется, ищет сестру: только что была здесь, так куда подевалась?
Первая капля бьёт по макушке, рядом ложится вторая. Так вот же малышка Ви, спряталась под гнущейся от ветра плакучей ивой, только краешек синей юбчонки виднеется. Он шагает туда, увязая по щиколотку в чёрной сырой земле, зовёт сестрёнку, но проказница не отзывается, притаилась как мышь.
Ви сидит, облокотившись на ствол спиной и уронив маленький подбородок на грудь, будто спит.
— Ви! Вивьен, пойдём, — трясёт он сестрёнку за плечи, но она заваливается на бок тряпичной куклой, потерявшей опору. Светлые локоны, как лучики света на чёрных-чёрных комьях земли, тут же пачкаются грязью. Лишь сейчас он замечает неестественную бледность её лица и алый росчерк чьего-то ножа на шее любимой сестрёнки — сотня ножей в его собственное горло.
Идиллия крошится, рассыпается на миллиарды осколков. Небо с гулким рокотом падает.
Видения каждый раз разные, но финал всегда неизменен. Каждый раз он находит малышку Ви под плакучей ивой, но всегда оказывается слишком поздно. Тут даже он, суровый Лидер Бесстрашия, бессилен, словно он никакой не лидер, а всё ещё тот жалкий эрудитский мальчишка. И ему за себя стыдно. Стыдно возвращаться в комнату для симуляций раз в неделю, стабильно, чтобы вновь попытать себя и свои силы. Стыдно, что после очередной неудачи липнет к телу футболка, а бешеное сердце колотится где-то в районе гортани, и рёбра покрываются трещинами. Срываться с места и нестись в проклятую Эрудицию стыдно вдвойне. Потому что он, мать его, Лидер Бесстрашия, а не может ни спать, ни дышать свободно, не будучи твёрдо уверенным, что малышка Ви в порядке.
Он здесь совершенно лишний, всегда был, а теперь и подавно выглядит как огромное ваксовое пятно на идеальной белизне Эрудитских коридоров. Рабочий день давно кончился и большинство умников расползлись по своим домам, но донельзя трудолюбивая Вивьен, относит себя к меньшинству.
Он на мгновение замирает на пороге её небольшого кабинета, унимая сбившееся дыхание и проклиная всё вокруг, а заодно и самого себя, прежде чем по-хозяйски войти внутрь. Вивьен вздрагивает от неожиданности, роняя стилус, которым набрасывает свои без сомнения, гениальные проекты на большом сенсорном столе, забавно морщит нос и поправляет съехавшие очки.
— Опять в ночную, — утверждает он, явно не довольный таким положением вещей, что она вздрагивает вновь. Её чертежи не отличаются разговорчивостью и любой звук бьет по перепонкам, любой голос звучит необычно, слишком громко.
— О, знаешь, меня вдруг посетила такая идея! — И Вивьен говорит на непонятном ему языке, попутно лезет под стол, ударяется головой, ойкает, потирает затылок, сетуя на свою неуклюжесть и говорит, говорит, говорит.
Любого другого Лидер бы давно без колебаний пристрелил, не выдержав нескончаемого потока информации, но с ней все иначе. Он лишь удобнее устраивается на небольшом диванчике молочного цвета, закидывая ногу на ногу. Восторженное щебетание отнюдь не раздражает — напротив, ласкает слух, пуская по венам расслабленное тепло. Сколько раз он велел себе не возвращаться сюда и сколько ещё раз он вернётся, ослушавшись собственного приказа? Ведь ему стыдно, так стыдно за свою слабость. Он Лидер Бесстрашия и ему иметь слабости по статусу не положено.
Малышка Ви — его больное место, его единственная привязанность, щекочущая внутреннюю сторону рёбер. Он готов поклясться, что эта привязанность к белобрысому хвостику и глазам цвета июльского неба, когда-нибудь застрянет сотней ножей в его горле.
Она садится рядом, машинальными движениями расправляет синюю юбку-карандаш и поправляет очки. Очки, за которые её вечно дразнили в детстве мальчишки, а у него, мелкого, но уже шального, глаза кровью наливались и сжимались до хруста кулаки. И венах вскипала лютая ненависть, когда сестренка обиженно хмурилась. И однажды, когда Вивьен плакала, сжимая в руке разбитые очки и размазывала по лицу горькие слезы, его злоба плеснула через край, затопила черным мазутом глаза. А Ви и рыдать перестала, только брезгливо морщила нос, пока он носком неудобной эрудитской туфли превращал лицо не успевшего сбежать обидчика, в кровавое месиво. Зрелище ему понравилось донельзя, даже сильнее, чем сам факт отмщения. Его тогда даже отстранили от занятий на какое-то время и заключили под домашний арест.
Родители так любили качать головой, приговаривая, как им не повезло со старшим, словно это доставляло им какое-то особое удовольствие. Словно им отрадно было думать, что он закончит жизнь, копошась в изгойском дерьме. Паршивая овца в семье гениев, Эрик никогда не любил учиться и корпеть над книжками, чем вызывал родительский гнев. Никогда не отличался особыми талантами, кроме умения прошибать лбом стену, создающего напалмовую смесь вкупе со скверным нравом и тяжелыми кулаками. Он вобрал в себя самое худшее, самое чёрное, в то время как Вивьен досталось резко противоположное и родители упоминали об этом при любой возможности.
Малышка Ви отодвигала тарелку, отказываясь есть и обиженно дула губы, когда ей казалось, что любимого брата слишком строго отчитывают. «Ничего они не понимают», — хмурилась Вивьен, и вкладывала ему в ладонь несколько своих любимых мятных леденцов.
— Эрик, ты слушаешь? — Она дергает его за рукав, но нет, он не слушает, полностью погружённый в воспоминания. — Впрочем, не важно. Я просто ужасно рада, что ты пришёл, — Ви обнимает его руку и склоняет голову на крепкое плечо. Блондинистые волосы щекочут лицо.
— Мне пора, — холодно рубит Эрик, выскальзывая из объятий.
— Но ведь ты только пришёл, — возражает Ви, вскакивая следом и настойчиво вцепляясь пальцами в его локоть. — Побудь ещё хоть немного, — с жаром просит она.
Каждый раз, она страшится, что больше никогда его не увидит. И боится не зря, судя по статистике смертности в Бесстрашии, с мольбой заглядывает в глаза, а Эрик просто не может позволить себе отказать любимой сестренке. И он снова идёт на поводу.
Он приказывает себе, что этот раз точно последний, обещает, что она больше никогда его не увидит, а она действительно видит его не очень, когда он аккуратно снимает её очки. Ви близоруко щурится, теряет фокус и квадраты на его шее складываются в одну линию. Но смотреть ей не нужно, веки прикрываются сами, когда его губы накрывают её, и топленое масло растекается под кожей от его раскалённого дыхания.
Сегодня они снова перейдут все допустимые границы. Он ведь так любит заступать за край, а она готова бросаться за ним, хоть в самое пекло. И она перестаёт быть скромной малышкой Ви, отвечая ему с не присущей эрудитскому характеру страстью, хрипло стонет сквозь поцелуи, чем заводит его сильнее. И обхватывает ладошками его шею, всаживая в кожу острые ноготки, и сама толкает его к дивану. У её языка привкус мятных леденцов и он снова идёт на поводу. Просто только Ви знает, как по настоящему свести его с ума.
— Мы ведь созданы друг для друга, не правда ли? — Утверждает она, охотно подставляя аккуратную грудь его ласкам. Он в ответ обводит языком маленький сосок, и малышка Ви удовлетворенно охает, цепляясь пальцами за крепкие плечи брата, как за единственную опору, чтобы не пропасть, не сгинуть. Такую нежность он дарит только ей, ведь она одна этого заслуживает. Малышка Ви заслуживает самого лучшего, и так получилось, что лучшее для неё — он.
Они — два кусочка одного пазла, что идеально подходят друг другу. Она не сомневается в этом ни на секунду, он перестаёт сомневаться, находясь в ней. И ему становится наплевать, что желание обладать ею столь неправильное и постыдное. Только когда он внутри, трещины на рёбрах страстаются и всё вдруг, оказывается на своих местах. Словно у них один на двоих организм, дышит, стонет, задыхается одновременно. Словно у них всего одно сердце и пока обстоятельства растаскивают их по разным фракциям, кто-то вынужден медленно и мучительно умирать.
После, её тонкий пальчик ищет выход из лабиринтов его татуировок, и в сотый раз Вивьен сочувственно спрашивает, а не было ли ему больно. Он отрицательно качает головой и зарывается носом в золотистые волосы, что так сладко и пряно пахнут солнцем. И она сетует, что не уродилась такой же смелой и сильной, потому что тогда, возможно, она могла бы последовать за ним в Бесстрашие. «Твоё место здесь, среди чертежей и книжек», — и он очень этому рад. Иначе, добрую половину фракции пришлось бы отправить на дно пропасти, за один только недвусмысленный взгляд, случайно брошенный в сторону его любимой сестрёнки.
Несчастный долговязый умник визжал как поросёнок, запихивая вываливающуюся требуху обратно в живот и, вероятно, очень жалел, что посмел посягнуть на чужое. Эрик очень постарался, чтобы сестрёнка ни о чем не узнала, ведь больше всего на свете ему не хотелось бы увидеть разочарование, скрытое за стёклами очков. Просто малышка Ви должна всецело принадлежать ему одному, без остатка и безо всякого исключения.
Он прижимается к её лбу губами, целуя на прощание словно покойницу, и искренне надеется, что больше никогда не вернётся.