Bandage husband

— Древние легенды гласят, что, если прекрасный принц укусит спящую красавицу, она проснётся гораздо быстрее… — Да дай ты мне поспать, мудила! Слышна до чёртиков знакомая усмешка, сопровождающаяся недовольным ворчанием разбуженного сонного чудища: лохматого, злого, рычащего, замахивающегося лапкой на внешний раздражитель, стукающего по голове второго сожителя, дабы тот заткнулся. Шатен даже после воистину кошмарного удара продолжает беззлобно улыбаться, сидя на постели, держа в забинтованной руке чашку крепкого кофе — только благодаря этому волшебному напитку чудовище станет прекрасной принцессой, ну, или хотя бы попытается ею стать. — Тебя не волнует, что тебе как бы вставать надо, гроза Йокогамы? Эта самая гроза, заворачиваясь в одеяло, шипит что-то нечленораздельное, из чего можно разобрать только столь привычное: «Отъебись». — Я-то отъебусь, — мужчина пожимает плечами, смотря куда-то в окно, — а горячо тобой любимый Мори не только не отъебётся, но ещё и выебет твои мозги, если не встанешь и не притащишь свою задницу туда. — За что же мне такое наказание, — тяжко вздыхают под одеялом, и из-под него показывается взлохмаченная рыжая голова. «Спящий красавец» садится, сонно протирая глаза рукой и зевая, мысленно проклиная судьбу за то, что когда-то чёрт за ногу дёрнул сказать «да». — Пей давай и преображайся, царевна. Чуя тихо цыкает, смотрит презрительно на сожителя и медленно берёт чашку, отпивая. Благодаря кофе он может жить. А благодаря личному домашнему идиоту Накахара может не напрягаться с расчёсыванием спутанных прядей, ведь Дазай, в отличие от него, никогда в своё Агентство не торопился и всегда уходил позже. Мумифицированный детектив садился сзади, стараясь мягко привести рыжий стог сена на голове товарища в приличное его подобие посредством расчёски. — Ай, твою мать! — рыжий вздрагивает и распахивает глаза, когда шатен резко дёргает запутавшиеся локоны. — Аккуратнее, имбецил! — Визжишь, как девчонка, — Осаму усмехается, целуя рыжую макушку, успокаивая взбесившегося мафиози, чтобы не получить по почкам. Чуя без шляпы рычит и отставляет пустую чашку на пол, потягиваясь и оборачиваясь на самоубийцу. Тот мягко смотрит в голубые глаза взглядом сытого удава, улыбаясь как ни в чём не бывало. — Всё, красавец. Можешь теперь идти. — Если ты мне там какой-нибудь бантик или фантик прицепил, я тебя в ковёр закатаю, — мужчина разминает шею и встаёт, поправляя спавшую лямку майки. С таким извращенцем, как Дазай, спать в ней и в боксерах, конечно, опасно для сохранности задницы, но Чуя научил понимать сожителя намёки. Нет, то было не «голова болит», то были обычно кулак в челюсть или минимум фак в лицо. Удивительно, но Неполноценный после всего этого ночью не приставал. Хороший мальчик. Накахара был уверен, что Осаму не торопится на работу исключительно из-за своих беспечности и уверенности в том, что останется безнаказан. На самом деле причина крылась в самом Чуе, ведь Мистер Не-Называй-Меня-Принцессой-Мудак сидел в ванной комнате всё грёбаное утро, и Дазаю ничего не оставалось, кроме как ждать, сидя у стены. Он давным-давно посчитал полоски на своей рубашке; знал, сколько узоров на обоях в каждой комнате; однажды он насчитал тысячу триста восемьдесят шесть ворсинок на ковре, а потом его сдвинула открытая дверь. Чуя всегда перед выходом останавливался у зеркала в полный рост, поправляя шляпу и замечая в отражении заскучавшую или даже уснувшую фигуру детектива, после чего демонстративно закатывал глаза, подзывал к себе, подтягивал за ворот рубашки — иногда даже расстёгивая её пуговицы и застёгивая их обратно правильно, ибо сонный дурак пропустил одну, застегнув всё криво, — и шептал что-то вроде: «Надеюсь, тебя собьёт Шевроле Камаро». Скрытности этих двоих позавидует чёрная кошка в чёрной комнате: ни одного хорошего взгляда друг на друга, ни доброго слова в адрес противника. Случалось, что при посторонних взглядах они не просто не проходили мимо, отворачиваясь, а даже цапались, но, что тут и думать, до рукоприкладства всегда доходил лишь оппонент из Мафии, покуда враг из Агентства только защищался, отпуская саркастичные комментарии. А ночью все маски снимаются. Уставший и голодный рыжий киллер не успевал вставить ключ в замочную скважину, как ему открывали с другой стороны. Мафиози даже взгляда не поднимал, снимая шляпу, делая шаг вперёд и утыкаясь лицом в чужую грудь. Чуе хотелось покурить и поспать, и плевать, что на голодный желудок, но сожитель аккуратно снимал с него плащ, откладывал перчатки на полку и останавливался. Всегда. На поднятый вопросительный взгляд голубых глаз шатен молча подносил к губам левую руку шляпника, касаясь губами кольца на безымянном пальце. — Ты самый пропащий романтик из всех, которые существуют на этой земле, — вздыхал Накахара, не предпринимая попыток дёрнуться. Он просто вымотался и хотел прилечь хоть на пол. — Давай, не падай на меня, — тихо отвечал мужчина. — Иди умойся, разрешаю даже захлебнуться. Чуя отталкивал из последних сил шутника, мысленно ругаясь, раздеваясь по пути. Когда он так уставал, то обычно оставался в одной рубашке, в коей заваливался спать. Дазай даже ничего против не говорил, если, конечно, до этого Накахара держал маршрут к постели через стол с приготовленным чем-нибудь от самоубийцы, иначе еда настигала рыжего на покрывале. Иногда Накахара ехидно интересовался, что добавил шатен на этот раз — цианид или мышьяк, на что тот лишь загадочно улыбался. Ну, по крайней мере, голубоглазый ещё не умер, а значит, что самоубийца любит своего мафиозного мерзавца пока больше, чем желает видеть его смерть. Бывало, что кто-то из них получал ранения. Какое-то время назад Дазай по своей неосторожности — или из-за тяги к суициду — схватил пулю в правое колено, отчего на глазах коллег согнулся, падая на другое. Страдальческая его улыбка могла показаться таковой только тем, кто хорошо Неполноценного знал, когда как для всех остальных он казался либо сильным, либо мазохистом. Чуя узнал об этом лишь тогда, когда не дождался сожителя даже глубокой ночью и чисто случайно заметил ковыляющего на костыле шатена через окно. С тихими матами и проклятиями рыжий мгновенно очутился возле забинтованного неудачника, помогая пройти несчастные метры до обители Двойной Тьмы. — Тебе телефон на что? — сетовал Накахара, устраивая кареглазого на диване, задирая светлую штанину и оценивая масштаб того, как Дазай лоханулся, начиная осторожно разматывать повязку для замены. Осаму молчал, смотря на Накахару, и ухмылялся. — Или тебе ещё выстрелом и слух снесло? — Чуя приподнял бровь, глянув на горе-самоубийцу, но почему-то быстро отринул эту идею, нахмурившись. — Такое чувство, будто ты специально это сделал, чтобы я тут ползал перед тобой. — Заметь, я даже не просил об этом. — Ну-ну. Чтобы ты мне потом кровью всю постель запятнал? Ещё чего, — несмотря на то, что мужчина ворчит, распинаясь в выражениях, словно жена ругает незадачливого мужа, он очень аккуратно бинтует простреленное колено бывшего напарника, затягивая потуже, чтобы не спало. — Не больно? — Мне было бы гораздо больнее, если бы когда-то ты сказал «нет». — Подхалим. Казалось бы, ты всевластен, если имя тебе практически Король Гравитации. С тобой не может спорить никто, не опасаясь за свою жизнь, но вот стена, в которую ты врезаешься головой, с тобой не только поспорит, но ещё и выиграет. Взрыв на заброшенном складе случился немного раньше, чем по доложенным данным, и Чую едва не завалило обломками всякого тяжёлого мусора. С дикой головной болью мафиози очнулся спустя каких-то, пфф, три дня, но мозги, казалось, стали таким месивом, что лучше б и не просыпался. Судя по обстановке, он находился в лазарете самого здания Мафии, и только через несколько минут к Накахаре пришло осознание, что Дазай, скорее всего, даже не в курсе его состояния. А вторая мысль грянула молнией средь ясного неба — перчатки всё ещё на руках? Чуя скидывает маску искусственного дыхания на раз-два, будто та ему и не нужна была, резко садится и судорожно смотрит на руки, облегченно выдыхая, когда как сердце пропускает удар. Удивительно, но драгоценные вещи продолжают скрывать ещё более драгоценное кольцо под своим чёрным бархатом. Никто не должен узнать, что мафиози в принципе состоит с кем-то в отношениях, не говоря уже о браке. Сердце глухо бьётся о рёбра, отдаваясь неприятным пульсом в висках, и, прикладывая ладонь к голове, шляпник вполне себе нащупывает бинты на ней и спутанные волосы, выбивающиеся из-под повязки. «Интересно было бы глянуть, как эта наглая морда волнуется». Домой мафиози буквально сбежал, хотя того и предупреждали, что он с лёгкостью может навернуться где-нибудь по дороге, но Чуя не Чуя, ежели на своём не настоит, а Мафия не Мафия, если не окажется права: гравитация гравитацией, а Накахару начало немного заносить, стоило резко повернуться, но, к его же счастью, некто ловкий поймал шляпника под руки, выпрямляя. Перед глазами немного плыло, но лишь голубоглазый глянул вверх, он просто тут же облегчённо вздохнул, отказываясь стоять и облокачиваясь на прохожего дальше в немом требовании его нести. — Скажи честно, — Чуя говорит тихо и немного низко, уткнувшись лбом в бинтованное плечо, когда как сам мумия несёт гравитационную ношу на своей спине, — умудрился получить доступ к камерам или ещё как-то изъебнулся? — Если я скажу, Агентству будет ещё тяжелее взломать ваши охранные системы в следующий раз. — Какой же ты мерзавец.

***

Чуя чуть телефон из рук не выронил, увидев название входящего номера. — «Зайка-Дазайка», твою мать?! Ты там ебанулся снова лазить в мои телефоны? — возможно, что абонента на другом конце снесло ором в противоположную стену. Конечно, самоубийственная скотина уже несколько раз попадался на горячем — он был уже и «Любимый муж», и «Прелесть моя ненаглядная», но всегда почему-то после серии пинков под зад оставался «Суицидальной мразью». — Ты увидел! Я знал, что тебе понравится! — знакомый голос звучит так ласково и радостно, что кажется даже издевательским. — Ты труп, слышишь меня? Труп! Телефон летит в стену дома. Дома через дорогу. — Н-накахара-сан? — внезапно раздаётся тихий голос рядом, и Чуя резко вспоминает, что шёл он не один, а с несколькими коллегами. Глубоко вдыхает, успокаиваясь, и отвечает медленно, с расстановкой, прикрыв рукой лицо: — Просто забудьте об этом.

***

Дазай любил эти спокойные вечера выходных, когда им обоим никуда не нужно, когда можно просто сесть и вдвоём втыкать в одну точку на стене, гоняя вино на пару. Что было странным — так это то, что в такие моменты они разговаривали редко, молча находясь в одних четырёх стенах. Они отдыхали либо друг от друга, либо друг с другом; бывало, что Чуя без слов вставал со своего места и устраивался на коленях самоубийцы, прижимаясь и закрывая глаза. На самом деле Накахара просто так согревался, ибо просто замерзал в прохладной квартире, но Осаму даже не сопротивлялся, обнимая сожителя, мягко перебирая рыжие локоны, и тогда Чуя будто оттаивал, поднимая голову и в коем-то веке целуя своего законного супруга по своей инициативе. Поскольку некая ленность одолевала повелителем гравитации и мужских сердец заодно, он не лез со всякими там французскими, мягко и лениво, оттого и нежно, касаясь губами щеки Дазая, губ, виска. Дазай только улыбался, и стоило Чуе отпрянуть, уложив голову на плечо самоубийцы, детектив сам утыкался своим лбом в лоб мафиози, и так они сидели, пока старший супруг из-за того, что засыпал, падать не начинал. Иногда Чуе случалось приходить в нору Двойной Тьмы раньше, нежели Неполноценному. Накахара никогда не ел того, что приготовил сам — вернее, он в принципе для себя не готовил, — но когда сожитель возвращался глубоко за полночь, всегда слышал лишь одно: «Иди и ешь то, что осталось». Удивительно, что самоубийца не находил среди соли и перца ничего, что напоминало бы цианистый калий или измельчённый рицин, а ещё с грустью замечал отсутствие каких-либо моющих средств и других вещей из того же разряда — рыжий постарался на славу. Причём всё это почему-то было на своих местах, если мафиози находился рядом, и почему-то внезапно исчезало, стоило тому уйти хотя бы в другую комнату, оставив Дазая одного разбираться в догадках, любовь это или нежелание увидеть достижение жизненной цели мужчины с суицидальными наклонностями. Голубоглазый курил чаще, чем пил, и Осаму это не очень нравилось. Шатен попрекал шляпника, что тот посадит лёгкие к чертям собачьим и сдохнет от их рака или всю жизнь потом будет кашлять, ещё и с кровью, возможно, на что Чуя щурился, демонстративно затягивался и отмахивался. Дазаю ничего не оставалось, кроме как пристроиться рядом, положить голову на чужое плечо и быстро выхватить пальцами сигарету из зубов сожителя, умудрившись при этом сделать две вещи: сначала не получить локтем по морде, а потом успеть заткнуть, как бы то банально не звучало, поцелуем, чтобы возмущённый курильщик не разорался, как мартовский кот. Это всегда срабатывало, ведь Накахара лишь гневно мычал, позднее стихая и поддаваясь, закидывая руки на чужие плечи. Вкус вина и дорогих сигарет ощущается очень хорошо, стоит им сплести языки, и вскоре смешивается с металлическим привкусом крови — мафиози любил кусать за губы и язык, мстя за то, что детектив не дал покурить. Неполноценный хмурится, сжимая пальцами волосы на рыжем затылке, рукой прижимая к себе и не давая отпрянуть вплоть до того, пока не закончится воздух, а потом, отпуская, уже поглаживая мягкие локоны, наблюдает в голубых глазах всё скопление ненависти этого бренного мира. Чуя тяжело дышит, тихо рыча, стукая кулаком в забинтованную грудь и прижимаясь к ней боком. — Плохой день был? — Дазай заправляет одну прядь за ушко Чуи, наклонив голову вниз. Тот невнятно бубнит и утыкается в забинтованную шею лицом, сжимая пальцами ворот чёрной домашней футболки мумифицированного детектива, поджимает колени под себя, устраиваясь удобнее. Так плохой день обязательно станет чуточку лучше.

***

— Чу-уя. — И чего тебе на этот раз? — киллер в тапочках даже не оборачивается, лёжа на диване вниз головой и задрав ноги на спинку мебели. — Отвали, я отдыхаю. — Я тут подумал… — Думать научился. —…Что у нас не было брачной ночи! Чуя тотчас садится прямо с такой скоростью, что один тапочек слетает куда-то за диван. — То есть просто трахаться, с чем ты обычно лезешь, уже неактуально?! — Но ведь брачная ночь на то и брачная, чтобы для домогательства был повод, — Дазай смотрит сверху вниз, стоя перед вжавшимся в угол между спинкой дивана и подлокотником Чуей, что молнии глазами мечет. — Да иди ты нахер со своими идиотскими предложениями! — шляпник скалится, и для полной картины гнева ему не хватает лишь рыпнуться и укусить за ногу неприятеля, но шатен резко дёргается вниз, прижимая руки сожителя к подушкам. — Нахер, дорогой, я сходил почти три года назад, когда ты разрыдался, как школьница, когда я встал перед тобой на колено, и ни в какую из ближайших ночей ты мне так и не дал, — практически прошептал Неполноценный, смотря спокойным взглядом в голубые глаза, как хищник глядит на загнанную жертву. — А сегодня я вправе сделать с тобой, что только моей чёрной душе будет угодно. — Ублюдок, — только и смог процедить сквозь зубы Чуя перед тем, как его бесцеремонно повалили на спину, вклиниваясь между ног. — Я не рыдал, как школьница, грёбаный ты фантазёр. Меня даже напрягает, что в твоих фантазиях присутствуют рыдающие школьницы, раз ты меня с ними сравниваешь… Дазай давным-давно привык, что Накахара сопротивляется всегда, потому не считал чем-то из ряда вон выходящим грубо прижать перехваченные одной рукой запястья Чуи над его головой, пальцами второй расстёгивая его портупею на груди, пока рыжий, что естественно, громко матерился. Осаму любил затыкать его путём поцелуев или внезапных укусов за шею, ключицы, плечи, соски — да за что угодно, лишь бы «шлюховатый сожитель» переключился с ругательств на стоны. Портовый, конечно, чисто из вредности пытался отпихивать «самца» ногами, но тот, кусаясь весьма больно, будто даже держа зубами жертву, освободившейся рукой вновь раздвигал ноги подмятого под себя супруга, заодно и сразу разделываясь с мешающейся на нём одеждой в виде брюк; но спускать Дазай их, хах, не торопился — достаточно расстегнуть ширинку и залезть под брюки и нижние бельё рукой, как Чуя сразу же вздрагивал, раскрывал рот в стоне и сдавался, выгибаясь. Теперь уж нет необходимости его держать, и Осаму, поднявшись на руках, стоя над Накахарой на коленях, наблюдает, как шляпник, хрипло вздохнув, сам приподнимается на локтях, расстёгивая и снимая рубашку суицидального мужа. Под немного спавшими бинтами в общей темноте комнаты видны ужасные шрамы — некоторые длинные и глубокие, некоторые же мелкие и еле заметные, светлые, будто выцветшие, и их совокупность, ежели Дазай снимет все свои повязки, будет говорить о том, что когда-то мужчину словно пропустили через мясорубку; и Неполноценный знает, как отвратительно его тело выглядит без бинтов — его руки, ноги, грудь, спина, даже шея, — но Чуя, наверное, единственный, кому наплевать на эти кошмарные язвы нелёгкой судьбы и откровенно дерьмового характера, он готов их целовать, лишь бы суицидальная мразь не делала себе новых шрамов. — Считаешь, не появились ли свежие? — как-то горько хмыкает самоубийца, и Накахара злобно смотрит в его глаза. — Считаю, что из-за острого языка они могут появиться. Стоит брюкам не без помощи забинтованных рук слететь на пол, Чуе приходится закинуть ноги на чужие бёдра, чтобы было хоть немного удобнее. Дазай наклоняется, кусая за губу, целуя, и голубоглазый, жмурясь, на удивление позволяет это делать, лёжа на локтях, чувствуя, как горят отметины зубищ проклятого детектива на всём теле. Детектив не брезгует украшать тело Накахары и засосами, что будут синеть потом тёмными пятнами на бледной коже, причём ещё и на шее как раз на том месте, что не скроют ни воротник, ни ошейник портупеи, и придётся замазывать их тональным кремом потом, чтобы никто не увидел. «Вот же мразь». Пальцы в холодной смазке заставляют дёрнуться, когда начинают растягивать мягкие, но узкие стенки, и Чуя невольно впивается ногтями в забинтованную спину, откидывая голову и шипя. Член же у неполноценной сволочи большой, за что, сука, Дазая нужно только материть, но вот почему-то всегда маты заменяются удовлетворёнными стонами и болезненным шипением, смешанными с горячими краткими вздохами, ибо Накахара, пока сжимается и кусает, тоже делает больно. Всё это, конечно, не сравнится с тем, как рыжему будет больно ходить, но то компенсируется оргазмом и экстазом после него — чувствительный Портовый будто на панели работал, извращённо извиваясь и выгибаясь каждый раз, стоит детективу его взять. Самый пик соития больше напоминал спаривание животных, причём самцов, когда один из них принудительно показывает своё доминирование а-ля «кто в доме хозяин», а второй даже сопротивляться перестаёт. Да и, кончая, Чуя вздыхает, вздрагивает и громко ахает, как ебаная проститутка, и это просто не может не ласкать слух суицидального доминанта. — Я расстаюсь с тобой, мудила, — изрекает мафиози хрипло, прижимаясь боком к детективу и спокойно куря. — Доканал уже. — В бордель подашься? — Дазай курит редко, но после того, как удалось обуздать неукротимого мужчину с сучным характером, может и такое себе позволить, выпуская струйки дыма изо рта. — Наймусь твоим киллером. — Давай не сегодня. — Сегодня какая-то дата, что ли, особенная? — Чуя тяжело вздыхает, поднимая уставший взгляд и поджимая ноги под мягким пледом, коим их обоих укрыл забинтованный чудила. — А ты вспомни, что я сказал про почти три года. — И что из этого-то? Осаму молчит, смотря на часы. Стрелки дёргаются в сторону полночи, и только тогда он открывает рот. — Ровно три года назад я сделал тебе предложение, идиот. — Так вот, с какого чёрта ты брякнул про брачную ночь, — Накахара хрипло кашляет, тушит сигарету в пепельнице на тумбочке и потягивается. — Как я тебя не убил ещё, скотина. — Да-да, я тоже тебя люблю. — Да кто сказал, что я тебя люблю-обожаю? — Чуя презрительно щурится и смотрит на детектива. — Ненавижу. Ужасно ненавижу. Дазай прикрывает глаза и усмехается, когда сожитель, удобно устроившись боком на забинтованной руке и уложив голову на его плечо, подцепляет своей котячьей лапкой ладонь Осаму и так же, как на протяжении трёх лет делал супруг, целует кольцо, а затем костяшки пальцев. Рыжий мафиози всегда напоминал домашнего кота — гордый, важный, и сколько его ни гладь, сколько ни корми, ни чеши ему пузико, хрен ли пушистый царь людей покажет, что любит, только если сам захочет. — Ладно, шучу, — Чуя тихо вздыхает, отпуская кисть детектива и закрывая глаза, утыкаясь лбом куда-то в шею мумифицированного бывшего напарника, нынешнего мужа. — Я тебя тоже люблю, ублюдок. Неполноценный улыбается.

Осаму знал, что Чуя никогда не жалел, что когда-то давно сказал «да».