Diamonds for Tears

В какой-то момент жизнь Кацуки Юри изменилась самым невозможным образом, и с тех самых пор он не поспевал за темпом, который она приобрела. Смущающие и выбивающие почву из-под ног события, сказанные экспромтом в контексте разных ситуаций глупости и странные поступки наполнили её больше, чем за все предыдущие двадцать три года. Юри ловил себя на мысли, что больше не понимает сам себя, что делает прямо противоположное тому, чего ему хотелось, и что противоречит самому себе – и чем дальше, тем сильнее. Он устал. Устал что-то делать, что-то кому-то доказывать, кого-то добиваться - и, в то же время, избегать. Абсурдно звучит, не так ли? То, чем он горел, что вело его вперед, не позволяя окончательно сдаться или забросить дело всей его жизни, сейчас было таким близким - и одновременно не менее далеким. Потому что чертовски трудно воспринимать обычным человеком того, кем восхищался долгие годы, чуть ли не поклоняясь - почти как божеству. Да и Виктор Никифоров не был обычным человеком. Кем угодно, только не им. Все его попытки прорваться в личное пространство почти сразу же отвергались самим Юри - или не сразу же, а в тот момент, когда парень переставал залипать на невероятно красивого мужчину перед собой и в конечном итоге осознавал, что, собственно, происходило. Почему-то это вызывало благоговейный ужас: как могут находиться рядом обычный неудачник и кумир миллионов? Это казалось слишком невероятным, чтобы быть правдой: простые смертные ведь попросту не могут быть наравне с богами. И Кацуки позорно сбегал, отшатывался, вырывался, будто его собирались в наручники заковать и прямиком на казнь отправить; он несся, не видя ничего и никого на своем пути, импульсивно, почти не осознавая, что делает, движимый лишь желанием поскорее скрыться из виду. А потом кусал губы и плакался в подушку: вот почему, почему он не настолько хорош для Виктора Никифорова? И зачем упорно поступает со своим кумиром именно так, если тот сам тянется к нему и пытается - в любой ситуации - оказаться как можно ближе, вопиюще бесцеремонно нарушая границы личного пространства? "Ведь когда ты спишь рядом со мной, Я знаю, что ты - единственный. Так почему же, когда я слышу, как ты называешь меня по имени, Я отворачиваюсь и убегаю?" Юри не знал и додуматься не мог, что с собой сделать. Он возлагал большие надежды на то, что рано или поздно все же привыкнет к навязчивому вниманию Никифорова. Но что, если на это уйдет почти весь год? Что если, лишь привязавшись к Виктору и подпустив его к себе ближе, придется вычеркивать его из своей памяти, выжигать из сердца так, чтобы даже не вспоминать о его присутствии рядом, будто бы это - всего лишь сон или бредовая фантазия воспаленного мозга фаната? "Если я отказываю тебе в том, что ты ищешь, Делаю ли я это из страха? Отвергаю ли я свой рассудок, Убивая то, что мне дорого?" Видит Бог, Юри пытался, пытался так, как мог, снова бросаясь в крайности. В какие-то моменты ему хотелось выстроить глухую бетонную стену между собой и Виктором, не вестись ни на какие уловки, не делать попыток к сближению, чтобы не страдать потом - одним словом, предпринимая всё, чтобы Никифоров так и оставался для него человеком из плакатов на стенах, отстраненным, далеким и непостижимым. Но, постоянно видя открытую улыбку, радостный взгляд небесно-синих глаз, ощущая чужое тепло совсем близко, Кацуки терялся: не мог же он так поступить с настолько добрым к нему человеком! Человеком, в котором, если признаться себе честно, хотелось тонуть, растворяться, сжимать его в объятиях, как самое ценное сокровище своей жизни, целовать до потери пульса и никогда не отпускать на расстояние больше пары метров. Хотя, какой смысл в этих желаниях? Это более чем невозможно. "Уже то, что он к тебе сорвался на другой конец мира, невозможно", - настойчиво шептал ему внутренний голос, но Юри все еще не был готов поверить. Он просто пытался держаться на плаву и не делать слишком уж вопиющих глупостей. Но, похоже, не совсем пытался Виктор, поцеловав его на глазах у многотысячной (а может, и многомиллионной, если принять во внимание трансляцию Гран-при?) публики. И вот когда сомнения должны были бы отпасть сами собой! Еще тогда, когда Юри лежал на льду катка, придавленный приятной тяжестью тела своего тренера, что заботливо обхватил его затылок ладонью, чтобы он, Кацуки, не ударился при падении, и смотрел на него так счастливо, что впору было растаять и растечься прямо по почти что зеркальной поверхности. Но Юри снова спасовал. Честно, парню казалось, что это никогда не закончится. Что его комплексы и страхи уже настолько вросли в него, глубоко-глубоко под кожу, что не оторвать, не отрезать, не убив его самого. Нишигори засмеял бы его, если бы знал, как чертовски глупо он упускает свои и так не особо большие шансы. И Кацуки вернулся к обычной схеме - отстраниться и скрыться из поля зрения. Так спокойнее. Так надежнее. "Я сбегаю со своего пути, На ходу составляя оправдание, Реальность столь пугающая, И у меня нет способа объяснить…" Юри казалось, что он почти что видит, как они вдвоем ходят кругами, не решаясь приблизиться и окончательно расставить точки над "і". Всё нормально, правда, у них отличные отношения "тренер-ученик", за пределы которых они решили не выходить. Только некая недосказанность, что-то, кроющееся в глубине, всё не дает покоя, не дает вдохнуть полной грудью и сосредоточиться полностью - и только на - фигурном катании. Не на прекрасных платиновых волосах и восхищенных мыслях о том, насколько Никифорову чертовски идет эта стрижка; не на глазах, меняющих свой цвет от светлой морской лазури до насыщенного васильково-синего, в зависимости от настроения или освещения; не на тонких губах, часто изгибающихся в хитрой или же легкой и сияюще-радостной улыбке; Господи, Юри любил Виктора всего целиком - и отдельно каждую черточку, каждую мельчайшую деталь в нем, каждую составляющую часть его уникальной и просто потрясающей личности. Он только и смог думать больше о своих программах, что решил в своем катании передать все те чувства, что его переполняли по отношению к собственному тренеру - и легенде фигурного катания по совместительству. Интересно, понимал ли сам Виктор это? Мог ли уловить всё то несказанное, что висело в воздухе незримым напряжением между ними, когда Юри щедро запихивал это в свои выступления? И если это и было так, то хотелось ли ему что-либо предпринять в ответ? Слишком много вопросов. Слишком мало - просто невыносимо мало! - ответов. Поэтому пока... "Я схожу со своей дороги; Еще одно оправдание, прежде чем я останусь. Реальность аплодирует; Я знаю, что не знаю правильного пути". Юри боялся, отчаянно боялся ошибиться. Но, похоже, именно это он и делал всё время. Только Виктор никуда не девался - такой же теплый, заботливый, приветливый, порой слишком назойливый, упорно прорывающийся сквозь его броню. Никогда в жизни Кацуки не подпускал кого-то так близко и не был готов подпустить еще ближе. Но, возможно, стоило? Нет, не так: возможно, того стоил Виктор? Почему это так трудно, Господи? Чем дольше Юри размышлял о сложившейся ситуации, тем больше запутывался. Ему не верилось и не хотелось думать, что для Никифорова всё это – лишь игра, способ развлечься, ничего серьёзного или же важного; что, возможно, однажды он лишь рассмеется Кацуки в лицо и скажет, что не было никакой веры в потенциал, никакого вдохновения, никакой симпатии. И все же, такое казалось слишком надуманным и абсурдным, когда японец вспоминал эти искренние глаза, ласковую улыбку, радость в голосе при виде Юри или же нечто непередаваемое, щемящее - в тембре, интонации, собственном имени Кацуки, что Виктор произносил почти нараспев, с какой-то особой нежностью... Даже сам Никифоров не был настолько хорошим актером. Да и, немного узнав его характер, поневоле начнешь сомневаться, что Виктор – легкомысленный порой, ветреный Виктор, поступающий часто импульсивно, делая, что подсказывает ему сердце, какими бы невероятными и сумасбродными не были его желания – смог бы натянуть на себя такую маску и носить её настолько долго. Никифоров всегда был серьёзным насчет всего, что ему нравилось. И то, что эти месяцы он провел рядом, не отлучаясь и, казалось, даже радуясь каждому новому дню и всему происходящему, говорило лучше любых слов. Да и вообще, Юри ведь вроде решил пустить всё на самотёк - так почему продолжал прятаться и отступать? Почему не доверил всё судьбе и тому особенному человеку, что принялся решительно стирать границы между ними, чтобы не осталось совсем ничего? Так ли Кацуки дорожил своей свободой? Хотя нет, даже не свободой. Одиночеством. При всей поддержке родных и друзей, он все время считал себя одиноким, решив, что это единственно правильно, если он хочет продвинуться в спорте. Хотя, на самом деле, никогда не оставался один. Глупо, да? Отгородить себя от мира, чтобы максимально сосредоточиться на чем-то одном; отгородиться от Никифорова, внушив себе, что просто не нужно это пятикратному чемпиону мира; каждый день, каждую минуту уверять себя в том, что ничего не получится, что он снова провалится и будет плакать – теперь еще и от того, что, помимо очередного падения на самое дно, подведет Виктора, который - на минуточку! - поверил в него настолько, что бросил свою карьеру, свою страну, да всё на свете бросил, чтобы оказаться рядом с ним и быть его тренером. Бояться было чего. Но, на самом деле, было ли это нужно?.. Может быть, пришла очередь уже Юри пойти навстречу - или хотя бы не уходить? "И хотя я боюсь этих оков, Будто замыкающейся вокруг меня моей темноты, Я буду протягивать руки, Я буду протягивать руки..." Кацуки подумал, что было бы неплохо хотя бы попытаться. - Юри! Юри, ты вообще здесь? - он услышал знакомый до боли голос и будто вынырнул из водоворота. Его возлюбленный - его тренер - стоял прямо напротив него, уцепившись руками за его плечи, а сам Юри вдруг остро ощутил холод стены, к которой была прижата его спина. Виктор выглядел напряженным и обеспокоенным - вероятно, задумавшись, Кацуки завис на какое-то время, а Никифоров, видимо, пытался привести его в чувство, волнуясь. Юри потянулся к нему рукой. Здесь и сейчас хотелось забыть обо всех условностях, о всех своих опасениях и предубеждениях. Хотелось просто быть рядом, ловить все те мгновения, что еще остались до того дня, когда сезон закончится, и Виктор исчезнет из его жизни. - Да, Виктор, - тихо, почти что шепотом произнес Юри, осторожно заправляя пальцами за ухо закрывающую чуть ли не половину прекрасного лица челку того единственного, удержать которого хотелось больше всего на свете, и с небольшим опасением наблюдая за реакцией на это своего тренера, который резко вдохнул и окинул Кацуки удивленно-неверящим взглядом. Впервые в жизни убегать не хотелось.