Littel Lucy

      -…Нет, перестань! Ты не понимаешь и никогда не поймёшь.        Люси отворачивается, смотрит в сторону, я не вижу её глаз, но знаю, что она напугана. Так мило и больно от того, что она ещё по-детски скрестила ноги и прижимает к себе страшного плюшевого медвежонка. Было бы забавно, если бы не так грустно.       Мы сидели в камере. Я и она. Остальных забрали на «процедуры». Люция никогда не рассказывала о себе. Она вообще не разговаривала ни с кем. Но… Видимо, во мне проснулся материнский инстинкт, глядя на забитое несчастное дитя, обнимающее игрушку, в пятнах собственной крови. Мы были только вдвоём. Обычно я просто смотрю в окно или делаю треуголки из отстающих от стен кусочков полосатой бумаги, но в этот раз… Может, она бы выговорилась и ей стало легче. Как и остальным. Все приходят ко мне, чтобы рассказать что-то безумное, типа: «А потом я поцеловала его, но в замен взяла только его брошь, однако ему было мало и…» или: «Эти крысы… Они в стенах. Строят тоннели и дома в них. Когда-нибудь их станет настолько много, что они сожрут нас всех… Со всеми потрохами, и будут спать на этих жестких матрасах, вместо нас», и бла-бла-бла, и бла-бла-бла. А иногда даже просто мычание или неразборчивый шепот, а может и вообще непереводимая игра слов. От чего-то я была уверена, что эта девчушка абсолютно нормальная и ей нужна была помощь. Иногда всем нам нужна помощь, когда мы уже не можем найти её в себе. Но не все способны выслушать и поддержать, но лезет кто-то типа меня. Или вовсе никто. — Продолжи, — попросила её я, ведь, как оказалось, она может говорить, причём вполне обдуманные слова. — Я постараюсь понять, даже если не пойму ничего. — Отстань, — она прижалась к коленям, и, сгорбившись, отвернулась к стене. — Не отстану. Даже не думай, — я подползла ближе. — Что это за медведь? — Медведь. Просто медведь. Обычный медведь! — она почти кричала. — Тихо-тихо, дорогуша, я просто спросила, — облокотившись спиной к холодной стене и закрыв глаза, я расслабилась и продолжила. — Все здесь из-за чего-то. Плохие семьи, самоубийство, глупость, клевета, бедность, невменяемость, ложь и наконец — убийство, — я затараторила. — В это место могли попасть только те, кто по мнению общества в представлении отдельных личностей, зачастую самых мерзких нелюдей, являются недостойными жизни среди них. Но все они трусы. Они не могут выставить истину. Поэтому нужен предлог, не самый правдивый, но чёртов предлог! Ха. Из-за этого все мы тут! Больше ста девушек тлеют за решетками холодных камер, поедая крыс за завтраком и ждущих своей смерти со следующим боем часов! А ты, глупая маленькая леди, боишься рассказать всё единственному человеку, который сможет тебе помочь выжить здесь! — не следовало мне орать, это её крайне напугало, но помогло. — Я…я… — она повернулась ко мне с заплаканными глазами и упала в мои объятия. Я привыкла к такому, поэтому просто обняла её как можно крепче.       Дальше я рассажу её историю такой, какой она была в оригинале. Со всеми выдержками и возгласами. Хранить тайны я умею, однако среди мусора можно найти и ценную вещь. Собственно, как и истории. Есть те, которые ни стоят даже малейшего внимания. Но есть те, которые стоят того, чтобы быть услышанными; и эта — одна из них.

***

      Я уже давно не помню, как попала сюда. Что было «до». Видимо… Видимо, тем, с кем я была, было очень трудно, раз я здесь. А может. Может я всегда была одна. Я не знаю кто и когда привёз меня сюда. Помню только, что мне было лет 11 и было холодно, но не зима. Скорее осень.       Я. Ты знаешь. Я. Мой ум был чист. Абсолютно вменяема. Это всё, что было сначала. Но…побывав однажды в такой ситуации…увидев то, что видела я…испытав всё это с детских лет…-- ты уже никогда не станешь прежним.       У меня были подруги. Сокамерницы. Но я тогда ещё не понимала… Их. Ты знаешь. Их. Этих девушек. Моих подруг. Их не сразу унесли. Они возвращались, после всего. Но их не забирали. Я говорила с ними. И. Ты знаешь. Они бы мне ответили. Когда был запах. Резкий такой, противный запах. Точно его помню. Когда он появился, я поняла. Я поняла…но отказывалась верить. Трупы. Всё было в них. Вошли они и хотели меня тоже забрать! Было так страшно! Раньше я не боялась, привычка, как и к лекарствам, но картина была иной. Я не могла! Я знала! Знала! Знала, что не вернусь. Вжималась в стены и кричала… Да…страх…боль…отвращение…боль…их мерзкие руки…мерзкие…пытались забрать…самое ценное…стена…может, за ней тоже есть кто-то как я? Они говорили, что я безумна. Но я не была такой! Это они сделали меня такой! Это не моя вина! Что я могу поделать?! Из-за них я умру! Умру! И все умрут! Твари! Подлые твари!.. подлые…       Когда ты просыпаешься утром и слышишь стук колёс под окном, видишь стервятников и чувствуешь мокрую щёку подруги. Когда понимаешь, что завтра в той телеге может быть один из вас. Естественно ты захочешь жить. Естественно ты захочешь спасти. Но что ты можешь сделать? Маленькая забитая девочка! Ты же просто маленькая забитая девочка!.. И эта беспомощность сводит с ума. Беспомощность…с ума… Ты знаешь.       Фу-у-ух… Всё в порядке. Я спокойна, спасибо. Знаешь, это просто наблюдение. Обычное наблюдение. Когда ты в отчаянии и не знаешь что делать, то ты первым делом ищешь того, кто сильнее тебя, кто выкручивается из всех этих ситуаций, выходит сухим из воды, так? Так вот. Знаешь в чём истина? Все мы сильны в своём безумии. В нём мы находим своё утешение. Особенно, если находимся в месте, подобном этому. Вечный ребёнок — разве я не гениальна? Я сама придумала это и поверила. Я уже почти забыла, что это ложь. Забавно. Но я уже не изменюсь. Ты понимаешь меня?       Этот мишка…мой мишка…мой друг…моё сокровище…самый близкий. Он. Ты знаешь. Он не простой медведь! Вовсе необычный! Он всегда рядом. И он всегда весел. Мне тепло. Вот тут. Здесь же сердце, да? А у него вот, правильно? Тэдди родился тут. Я нашла его в Карантине. Он говорит со мной, а я с ним. Но никто не слышит. Я не хочу, чтобы кто-то слушал, кроме Тэдди. Они приходят и уходят каждый день. Приходят и уходят…приходят и уходят…приходят…и…и уходят…уходят.       Я не знаю куда. Они бы бросили меня! Ты злилась, что я не говорила с тобой, но тоже бросишь! Ты уйдёшь! Уйдёшь! Я не хочу, чтоб ты ушла! Ты ведь не бросишь меня? Ты не уйдёшь с ними, Руж?       Там…куда они уходят…должно быть, хорошо…да?       Если ты уйдёшь, то возьмёшь меня с собой?..       Я не хочу быть одна в этом месте. Мне страшно. Не уходи раньше меня, хорошо?..

***

      После того дня я не могла прийти в себя ещё долго. Мы подружились и я стала её щитом и мечом. Я была для неё столь же близкой, как и Тэдди. Эта малютка… Я восхищаюсь ею.       Не прошло и полгода, как она не вернулась. Вернее, это по официальной истории, чтобы забыть. Я — единственная, кто знает, что в то утро она всё же пересекла порог палаты.       Со временем крови на Тэдди стало больше, настолько больше, что он стал грязно-красным. В очередных драках с охотниками или псевдо-врачами медведь потерял глаз. Причём два раза. Но она… Она всегда была с ним бережна. Никогда нигде его не забывала. Даже когда её били или насиловали. На терапиях. Он всегда был в её руке. Люция пришила вместо глаза заплатку из полосатой ткани. Ещё несколько были в местах порезов или швов, что разошлись. Он впитал всю её боль и переживания. Он впитал её жизнь.       В то утро… Мне больно об этом говорить. Тогда её занесли на руках и швырнули в камеру, прямо мне под ноги. Она упала на пол и покатилась, ударившись о мои пальцы, она остановилась. Эти мрази с каменными лицами собирались выйти за решетку, будто так и надо. Я не оставила это так. Единственное, что я могла — это вступить в драку с кем-то, кто много сильнее. Движимая яростью, этими самыми пальцами, я забрала то, из-за чего я здесь, в Карантине. Этот трофей долго был моим сокровищем в знак того, что я пыталась. В знак моей лжи. Никто никогда не узнает, что тот глаз был не грабителя моего корабля, а простого лаборанта, который бросил её, обессилившую, белую, как снег, на холодный мрамор.       Она рассказала, что её хотел забрать мужчина. Он делал что-то, чт о она не считала приятным, поэтому сильно ударила его. Он ударил её в ответ. Ножом. В бок. Санитары посчитали нужным помочь выродку, а её избить до полусмерти и пытать электрошоком.       Она хрипела, пытаясь смеяться над собой. Слёзы ручьями стеками к подбородку, а затем наполняли наше море, дополняясь моими, которые я сдерживала всеми человеческими усилиями, присущими и мне. Тэдди был в её руках и она прижимала им место пореза, но крови было слишком много, а мишка уже давно не мог сдержать её поток. На моих руках она пыталась обнять меня, шепча: «Капитан…агрх…почему?.. х-х-х-х…ты мне обещала….я помню…забрать…в то место…холодно…а-а-а-ах-х-х-х!.. далеко…мне как-то…как-то холодно, Руж-ж-ж…согрей…если ты тут останешься…а-а-а-а!.. я приду…ты согласишься тоже стать звёздной пылью вместе….вместе со мной…» она закашлялась, кровью, «а пока… до того…я буду рядом…ты…уйти…холод…больно…ты знаешь…ты…».       Да, она умерла. На моих руках. И мне стыдно, что я не защитила её. Мою маленькую девочку.       Никто этого не знает. Потому что я — лгунья, так они говорят. Это моё безумие. Потому что тебя лишают самого себя, своей личности, и ты просто становишься частью всей этой боли. Возможно, навсегда.       Её называли Малышка Люси. И я никогда не забуду сие светлое дитя, что пытались опорочить, облив всей грязью этого мира. Она рядом, я вижу её. Теперь есть Эмили, рыжая такая, буйная. Люси говорит, что они похожи и вертится возле неё. Сэр Эдвард отдал Тэдди ей. Но ничего не поделаешь, моё чувство долга заставляет меня защищать её яростней, чем Малышку. Возможно, её это коробит, когда она сидит где-то одна.       Она ждёт. Моя девочка. И я скоро приду. Прошло много лет с тех пор, но она всё ещё ждёт меня, блуждая по коридорам разваливающегося Убежища. Я приду. Я обещала. Капитан Джоули Руж. Письмо из Приюта для своенравных викторианских дев.