Звёздный узел

      Лучи солнц сплетались с её волосами, такими же тёплыми и сияюще-золотыми, как те дивные цветы, что Люк встречал на Солэе. Местные называли их данделионсами.       Люк проводил живой рукой по её длинным, мягким солнечным кудрям, и, казалось, мир вокруг становился ещё теплее. Холод, овладевавший им, отступал, когда Мэри смотрела на него ещё ясными глазами, согревавшими его сильнее, чем все десять солнц, сменявшие здесь друг друга, мешавшие планете-дню хотя бы однажды познать ночь. Здесь всегда знойно и тепло. Но человеку порой плевать, чем окружила его природа.       Эта планета предназначена для вечных празднеств, не для войны. Неправильная планета, застрявшая на перепутье нескольких звёзд, их сердцевина, балласт с невероятно мощной гравитацией. Солэй слишком могуч, слишком прекрасен, чтобы какие-то малодушные людишки посмели расцепить звёздный узел. Но им плевать, им никогда не наскучит поливать Галатику собственной кровью.       Солэй напоминал Люку Татуин. Мир, такой же жаркий, познавший несколько звёзд, окрашенный в оттенки жёлтого, душный, служащий прибежищем разбойникам, отбросам общества, планета, разграбляемая мнимой имперской протекцией. А Мэри… Мэри поразительно напоминала ему одного знакомого человека — его зеркальное отражение. Золотые, вьющиеся, лёгкие кудри, глаза, отражающие безоблачные небеса над головой, мягкая, несмелая, но лишь в миру. В войне она обращалась в искру, сеющую огонь. Мать местной революции. Немного наивная, такая же, как сам Люк.       Люк никогда не спрашивал, была ли семья у Мэри. Она тоже предпочитала не спрашивать. Они столкнулись почти случайно, но их встреча могла бы стать судьбоносной. — Разве разумные существа, порабощённые всю жизнь, будут знать, на что им эта свобода? — как-то сказала ему Дочь Солэя, и он, Сын Татуина, не мог забыть. И уже не сможет — её слова вонзились ему в память иглой нексу. Вынимать их опасно. Даже когда так больно. — Быть свободным не так-то просто, — добавляла она, грустно оглядываясь на что-то, что теперь навечно останется её загадкой. Чем она жила, что могла испытать на себе Солнечная Принцесса? Наверняка что-то похожее на то, что испытал он. Возможно ли, что её путь простирался дальше дружелюбной, но загаженной и наполовину истлевшей планеты-«узла»?       Он и не знал, что ответить. Воздух, тёплый и знойный, пропитанный ароматом дешёвого алкоголя, дымом и пыльцой данделионсов, опьянял куда сильнее мёртвого Татуина. Как никогда не умел Люк, и как умела она. Её карминовое платьице колыхалось от её шагов, а золотистые плечи покрывали копны пушистого золота. Люк был очарован ею всецело, её загадками, их эфирным родством… как был очарован однажды Леей.       И он раздумывал, угнетённый тяжёлым опытом. Мэри всерьёз ждала, но не торопила. Она была заинтригована им даже больше, чем он ею. — Нужно стоять за что-то…       «Не знаю», — прочитала она в его глазах, печально подумав, что этот человек, рвавший Империю за чужую свободу, не осознал этой свободы на своей шкуре. А Люк хотел, чтобы не угнетали, уже не желая кому-то смерти.  — А я знаю, — отвечала она, и нотки меланхолии звучали в её нежном голосе, — свобода — это независимость. От чего бы то ни было. Так как такие порабощённые существа, как мы, могут бороться за свободу, не познав её на себе? Они заслужили праздник. — Ты возводишь всё в абсолют, Мэри, — добавлял Люк, невесело улыбаясь, — а всё возводят в абсолют только ситхи. Не стоит защищать преступников, и… Я уже не верю в абсолютную свободу, — добавил он после печальной паузы. — Зависимость от свободы — тоже зависимость. Но… защищать её надо. — Оружием? — Мэри посмотрела на него со скепсисом. — Мы победили. Думаю, с нас достаточно насилия. Боюсь, мы лишь умножили зло нашим стремлением к свободе…       «Боюсь, теперь ты свободна» — прошептал Люк, не позволяя слезам покинуть кромки век.       Они мало успели побыть вместе, но время, проведённое с ней, стало для него не просто целительным трансом — но и порцией яда, просочившейся в его душу. Вместе с ней он начинал понимать, что для него — свобода. Свобода не воевать. Свобода жить своими желаниями. Свобода от призраков идей, чужих, даже собственных. Свобода отстроить то, чем дорожил. Душная планета, пахнущая гнилью, потом, перегаром и душистой пыльцой, могла бы наконец замереть в выстраданном покое, распрощаться с мелкими, но беспощадными распрями, способными её разорвать, покончить со связью десяти солнц — но не все разделяли такие мысли. «Они должны быть свободными» — говорила Мэри о тех, чьи ступни топтали её раны. Горе обжигало его вместе с лучами солнц, одним из которых была её улыбка. Мэри грустила, что покидает Солэй и Люка, — но была рада своей свободе.       Она пахла ещё слаще, чем обычно, и даже чем когда они предавались любви во всепоглощающем нимбе солэйского света. Она пахла жаренным мясом, горелым, но восхитительно-ароматным. Украшения с неё содрали, а лёгкое карминовое платье стало запятнано, изорвано убогими падальщиками, — недавними союзниками, не давшими ей умереть спокойно. Они обрели свободу — и так они ею воспользовались.       Последние слова были сказаны. Мэри крепилась, но тело её тихо дрожало в предсмертных конвульсиях. Глаза Мэри светились, но больше не искрой жизни. В них был свет десяти солнц.       «Они должны быть свободными» — решил Люк, почти подчинившись своему гневу. Но… это было не то, чего бы желала Мэри.       Она была счастлива, пока эти разбойники были живы. Лишь в узах пылкой любви её крылась тяга — освободить.       В любви, как в узле Солэя, обретшего гармонию среди пламенных светил.