«Как ты и требовала, я пишу, что уже в самолете. Иногда я считаю, что в свою клятву, помимо верности, должна была включить пункт игнорирования глупых требований своей супруги.»
«Ох, да брось, тебе ведь нравится, что я так волнуюсь за тебя, да, Джина?)»
«Мисс Свон, вы неисправимы. Как Генри?»
«С ним всё отлично, мы прошли предпоследний уровень и нас ждёт босс. И мы ждём тебя, чтобы он ощутил всю мощь семьи Свон-Миллс!»
«Ему ждать еще восемь часов, так что он должен запастись терпением. Совсем чуть-чуть и мы снова будем вместе, милая))»
«Запастись терпением придется не только Генри…)»
«Ты уложила его спать?»
«Да. Я его еле уговорила уснуть, он хотел ждать тебя как Санту)) Хотя с какой-то стороны, ты и есть наш Санта. Ты — наше чудо))»
«Чшш… еще чуть-чуть…»
«Реджина»
«Милая?»
«Я скучаю…»
«Я знаю.»
«Я скучаю…». Если бы только Реджина знала, как скучает Эмма, если бы только была возможно сказать об этом еще раз, прикоснуться или увидеть. Вдохнуть запах… если бы только было можно. Свон застыла перед закрытой дверью их с Реджиной спальни. Она знала, что внутри все осталось неизменным: одеяло на кровати было отогнутым, словно приглашающим лечь ко сну, перевернутый ковер, о который споткнулась Эмма, когда выбегала из комнаты в последний раз, все еще не веря в случившиеся, несясь сломя голову к компьютеру, чтобы проверить рейсы и новости. Она знала, что флаконы с духами Реджины стоят так, как их оставила брюнетка, как и знала, что в тумбочке лежат билеты в Испанию и дурацкая книжка-путеводитель по достопримечательностям, которую Реджина выучила практически наизусть, загоревшись идеей пройти путь паломников, отчего они много спорили, обсуждая поездку, но и это осталось в прошлом. — Эмма, если ты не готова… — Меня тринадцать дней здесь не было, — ее голос был лишен жизни, как и весь облик, застывший в вечной муке. Рука медленно потянулась к ручке и с усилием толкнула дверь вперед.«Редж, у тебя дурацкая работа (»
«Я знаю, милая, но это моя работа… Зато через две недели мы полетим в Испанию. Только ты и я))»
«Любимая, ты ведь уже передумала о своем 'пути Святого Иакова'?»
«Ох, Эмма, не начинай снова. Я уже говорила, что мы должны пройти этот путь и мы его пройдем. В путеводителе сказано, что ни один туристический маршрут, не позволяет так глубоко проникнуть в душу Испании, испытать радости и капризы ее природы. И по завершении даже самого маленького перехода мы приобретем впечатления на всю оставшуюся жизнь.»
«Я уверена, что приобрету впечатления на всю оставшуюся жизнь, если не буду вылезать весь месяц с тобой из номера))»
«Зато представь как я буду тебя благодарить, когда мы вернемся в номер после этого пути паломников))»
«Реджина, так не честно!»
«Дорогая, ты забыла на ком женилась?))
«Я женилась на самой коварной и прекрасной женщине на всем этом свете и я ничуть об этом не жалею, потому что эта невыносимая женщина сделала меня самой счастливой.»
«А меня сделала самой счастливой несносная блондинка, что однажды заявилась ко мне домой и заявила, что мать моего сына, а следом спилила яблоню!»
«Нееет, только не начинай снова про яблоню! Я на все согласна, только не про яблоню!»
На все готова?)) Ну, все, любовь моя, ты попалась, готовься прогуляться))
Эмма вошла в спальню с таким трудом, будто ноги налило свинцом или она пробиралась через толщу воды. Мэри Маргарет так вцепилась в руку дочери, что становилось больно, но эта боль была ничем в сравнении с тем, что ощущала Свон. Каждая деталь этой комнаты, каждая вещь Реджины буквально разрывала ее изнутри, а еще запах… все пахло Реджиной, так знакомо и так сильно, словно она должна была вот-вот появиться из-за угла, скептически воззрившись на Белоснежку, сложив руки на груди. Но ее не было. Она не появилась, не подмигнула с озорством Эмме, не отпустила саркастичный комментарий. Отчаянное рыдание сотрясло тело блондинки, с мучением разрывая грудь, чтобы вырваться наружу. — Эмма, — Мэри Маргарет сжала дочь в объятиях, помогая сохранить равновесие, чтобы не рухнуть на пол, соответствуя своему раздавленному состоянию. — Я не думала, что это будет так сложно, — она вдруг взвыла так пронзительно и безнадежно, что у Снежки оборвалось все внутри. Эмма взвыла так, как воют волки на луну, только ее мучительный крик одиночества некому было подхватить. Больше не было сердца, которое бы отозвалось на зов ее собственного сердца, не было души, поддерживающей ее душу, не было больше Реджины. Эмма стала лишь слабым творением, тенью самой себя, утратив человека подобного себе.«Эмма, ты же знаешь, что я люблю тебя?»
«Тебе лететь еще четыре часа, почему ты мне пишешь?»
«Эмма, пожалуйста, скажи Генри как я его люблю. Нет, ты можешь напоминать ему об этом каждый день, если со мной что-то случится?»
«Что?! Реджина, ты меня пугаешь!»
«У самолета за последние пять минут отказало два двигателя. Пожалуйста, пообещай мне, что будешь говорить ему о том, как я его люблю каждый день? Пожалуйста, Эмма, пообещай.»
Эмма помнила с каким ступором семь раз перечитала сообщение о том, что у самолета отказывают двигатели. Помнила, как следом истерически рассмеялась, а затем разозлилась, потому что так нельзя шутить, пока какой-то вакуум не накрыл сознание.«Но ведь у самолета есть еще два двигателя? Все ведь будет хорошо?»
«Мне всегда нравилась твоя жизнерадостность, и я люблю тебя за твою надежду, оказавшуюся в тебе с генами твоих родителей. Люблю твои локоны, не стриги волосы ради меня. И люблю твою улыбку и смех. Улыбайся чаще, ладно? И не оставляй Генри одного. Я люблю вас сильно-сильно. Я никого и никогда не любила так, как люблю тебя, Эмма.»
Эмма помнила, как разозлилась на Реджину за все эти слова. Пришла в ярость за то, что та уже потеряла надежду, что смирилась со своей судьбой, что так просто вычеркнула ее с Генри из жизни, перечеркнув свою собственную, поставив на себе огромный крест.«Не смей мне такое писать! Не смей прощаться со мной через сообщения, я запрещаю тебе это!»
«Эмма, милая Эмма… Прости, что так редко обращалась к тебе по имени, прости меня за все слезы и всю боль, что я причинила и пообещай, что будешь говорить Генри о том, как я люблю его. А еще скажи Мэри Маргарет, что ее куриный суп, которым она каждый раз поила нас и Генри при каждой болезни, просто ужасен! И еще ее пироги тоже ужасны! Обязательно скажи ей об этом, я не хочу, чтобы она продолжала кормить вас этой гадостью!»
Позже, читая это сообщение Эмма захлебывалась слезами, не успевая отирать неумолимые ручьи, текущие из глаз. Она смеялась сквозь душераздирающую боль просто потому, что всегда говорила, что Реджина не смешно шутит, а та продолжала шутить, считая, что Эмма не умеет шутить.«Реджина, прекрати, пожалуйста, прекрати. Ты прилетишь к нам, мы снова будем вместе, будем счастливы, будем давиться куриным супом мамы и терпеть ее заботу. Я буду каждое утро готовить для тебя кофе, хотя ты готовишь его намного вкуснее, но все равно пьешь мое, я обещаю, что научусь готовить его вкуснее, чем ты. А через две недели полетим в Испанию, пройдем твой дурацкий 'путь Святого Иакова', ты будешь счастлива и мы проведем незабываемые ночи в нашем номере для молодоженов. Я не выпущу тебя из кровати, пока не потеряю голову от твоего тела, а ты будешь не смешно шутить, а я смеяться. Ты вернешься домой, как же иначе.
Но Реджина не вернулась. Счастье покинуло Эмму и Генри и одиночество по-своему сковало их сердца. Они были вместе, но каждый был одинок, словно с поломкой двигателей, сломались и они.«Не вини себя ни в чем. Ты сделала мою жизнь лучше, ты подарила мне Генри, подарила мне надежду и подарила счастье. Ты сделала меня лучше. Пожалуйста, никогда не забывай меня и не давай Генри забыть меня. Я боролась за жизнь и за вас, каждый раз, как видела твой взгляд, я находила новые силы, чтобы бороться дальше. Хотела бы сказать, что все будет хорошо, но это не так. Моя любовь к тебе сильнее, чем ты или я могли себе это представить, но ты должна жить дальше. Несмотря ни на что, ты должна пообещать мне, что будешь жить. Ради меня и ради нашего сына. Я счастлива, что могу назвать тебя своей женой. Любимая моя жена, прости меня за все. Мне так страшно…
И на этой последней фразе Эмма умирала каждый раз. Она видела три слова: «Мне так страшно…» и ее сердце обрывало свой стук, Свон знала, что Реджина не хотела этого писать, не хотела причинять боль еще сильнее, но просто не могла ничего с собой поделать. И добивало эту фразу осознание того, что это были последние слова. Три слова, которые уничтожали, разбивали и кромсали на куски.Реджина, я запрещаю тебе прощаться со мной так! Пожалуйста, не надо, я не смогу без тебя. Я согласна мыть посуду всю оставшуюся жизнь, согласна слушаться тебя и согласна хоть каждый год ездить в Испанию и проходить этот путь! Только не оставляй меня одну, я не справлюсь без тебя. Я просто не смогу.
Реджина, ответь…
Но Реджина больше не ответила. Не было больше бархатного голоса, что шептал на ушко перед сном, не было теплого блеска янтарных глаз, не было мелодичного смеха и не было больше дурацких шуток, что были на самом деле смешными. Каждый сон Эммы приходил с полным изнеможением тела, пробуждение наступало в криках потери реальности: она видела Реджину, ощущала ее дыхание и тепло, но просыпаясь, все исчезало. И казалось, что боль не уйдет никогда. Три раза по 13 сообщений, сломивших и давших сил. 13 сообщений, что прошли годы, сияя вечными буквами в памяти женщины, потерявшей саму себя. — Эмма, — в который раз позвала Мэри Маргарет, желая просто привлечь внимание дочери к себе. Последнее время она только и повторяла ее имя, как будто каждый раз напоминала его звучание, чтобы Свон не потерялась в самой себе. Воспоминания не спасают от одиночества, они лишь усугубляют его. Эмма застыла над тумбочкой Реджины. Ее тело дрожало, как осиновый лист, что давно иссох на ветке и вот-вот должен был рассыпаться в прах, но каким-то чудом все еще висел. Ее трясущиеся пальцы потянулись к ящику, слабо ухватились за ручку и потянули на себя, а затем она увидела путеводитель и весь воздух покинул легкие. Ноги подогнулись и Свон упала на пол. — Она так хотела поехать, — блондинка зажала рот руками, пытаясь сдержать внутри все то, что рвалось наружу. Глаза заволокло слезами, они собрались на ресницах, а затем сорвались, породив собой потоки обжигающих ручьев. — Эмма, — Мэри Маргарет опустилась рядом и сжала дочь в объятиях, — это все пройдет. — Что пройдет?! — Вдруг заорала Свон, оттолкнув брюнетку. — Смерть Реджины пройдет?! — Ее безумный горящий взгляд впился в лицо матери. Она ее даже не видела из-за непрекращающегося потока слез, но продолжала просто сидеть, пытаясь увидеть лицо женщины сквозь неприступную завесу боли. — Она умерла… — ее губы еле шевелились, — умерла, когда так была нужна мне. Она всегда будет нужна мне, я не могу… — голос Эммы резко сел и она вся сжалась, завяла, как гибнет цветок, лишенный заботы. — Мам, — она вскинула голову и посмотрела на Мэри Маргарет, ее губы дрожали, не давая произнести слова и она зажмурилась, собираясь с силами. — Я не знаю как жить без Реджины. И эта фраза окончательно разбила что-то внутри Эммы. Она упала матери в объятия и разрыдалась так, как рыдают люди, потерявшие все, все ее тело сотрясалось так мучительно, что ее бы вырвало, если бы она имела силы есть, если бы она знала, ради чего ей надо есть или жить. Смерть делает нас беспомощными. И не важно умираешь ты сам или уже мертв тот, кого ты любишь. — Почему она умерла? Почему она оставила меня одну? Почему, мам? — Свон плакала навзрыд, уткнувшись в женщину лицом в поиске утешения или хотя бы частичного облегчения. — Я не знаю, — Мэри Маргарет судорожно выдохнула, игнорируя собственные слезы, ощущая лишь то, как страдает Эмма, вцепившись в мать, чтобы оставаться в сознании. — Но знаю, что ты нужна Генри, знаю, что Реджине нужно, чтобы ты была с ним. Она умерла слишком рано, поэтому ты должна жить. Ты должна разделить жизнь Реджины между собой и Генри, чтобы каждый из вас жил не только за себя, но и за нее. Она бы этого хотела. Эмма взвыла, крепче цепляясь за Мэри Маргарет. — Станет легче… время лечит. Но время не вылечило Эмму. За все 32 года жизни без Реджины ей не стало легче, она лишь научилась жить с этой болью. Эмма вырастила Генри, напоминая ему о том, как его любила Реджина, каждое утро Свон варила кофе и ставила его на стол, на место, где сидела Реджина, а сама садилась напротив и читала вслух газету, как если бы мадам мэр была жива. Эмма ездила каждый год в Испанию и проходила путь Святого Иакова, останавливалась на своем любимом холме и смотрела вдаль, на бескрайние просторы, представляя Реджину рядом. В тумбочке брюнетки все так же лежал путеводитель, только значительно потрепавшийся с годами от поездок, на будуарном столике все так же стоял нетронутый ряд флаконов с духами, а в сердце Эммы жила Реджина. И лишь перед самой смертью Свон вспомнила, как пахла мадам мэр перед отлетом — она не душилась и пахла просто собой. Эмма пронесла свою любовь через всю жизнь, пронесла 13 сообщений в своем сердце и умерла с именем возлюбленной на устах. Говорят, что смерть переживают в 4 этапа: шок, отрицание, принятие и облегчение, но у Свон не наступило облегчения и если Генри верил в истинную любовь, то любовь его матерей изменила его навсегда.Сна нет, и смерти тоже нет. Те, кто как будто умер, живы. И отчий дом, И други юности далекой, Старик и дева, Упорный труд и все его плоды Обречены исчезнуть, Превратясь в легенду.
Ральф Уолдо Эмерсон