pieces

Хосок – сила природы в ее кристально чистом, первозданном виде. Он – священный, благословенный дождь, несущий очищение. Он – слепящая белизна снега, укрывающая от холода. Он – опустошительно сокрушительный ураган, стирающий в щепки сознание Юнги. В нём нет ничего тёмного, ничто не пятнает его мысли, его поступки. Он искренен во всем: в каждом своём движении тела, в каждой улыбке, в каждом слове. Хосок – энергия света, прозрачная и однозначная, без ненужных, обманчиво значимых слоев и вплетений. Он желает людям только хорошее, и Юнги винить его в том, что он делает с ним, не может. Мин Юнги любит порядок. Будь то стерильная чистота его комнаты в студенческой общаге, или старательно, болезненно-внимательно выверенное расписание на последующие дни, или разложенные по полкам, одна к другой, мысли. Но с Хосоком так не получается. Порядок с ним не восстановить. Не ухватиться за ту ниточку происшествий, поступков, проступков, не пересчитать пальцами тяжелые бусины эмоций, чтобы найти то самое начало, чтобы понять, как именно с ним случился Хосок, как он появился в его жизни. Но, кажется, что Хосок был всегда. Ведь он не человек, а настоящее природное явление. В тренажёрном зале до неуютного прохладно, но Хосок, как обычно, босыми ногами звонко шлёпает по изношенному паркету. Он всегда так танцует. Юнги находит эту привычку очаровательно непрактичной, но такой типичной для Хосока. Свободные, хлопковые шорты и бесформенная футболка, воротом не цепляющая даже смуглых ключиц. Хосок не любит, когда что-то стесняет его в танце. Кажется, даже воздух вокруг него понимает это, послушно рассекаясь, расступаясь под любым движением его крепкого тела. Ведь он часть окружающего его мира, какой Юнги себя не чувствует. Музыка звучит надрывно, шелестит дрянной дисторсией в дешёвых колонках, и Юнги обещает себе в следующий раз принести свои - те, что звучат приличнее, те, на которые он копил несколько месяцев. Хосоку нужно самое лучшее. Но его самого это, кажется, не волнует, он будет танцевать даже под неказистые, хриплые от сигарет и холодного зала, напевы Юнги. Мин знает это точно. Ему уже приходилось обеспечивать звуковое сопровождение, когда ломалась аппаратура, разряжался телефон у Хосока или забывался дома. И если любого другого с такими просьбами Юнги мог послать с детально подробными инструкциями нахуй, то с Хосоком такое бы не получилось, даже если бы он этого очень захотел. Ведь он природный процесс, которому Юнги противостоять не в силах. Хосок двигается легко, плавно, так, что и не заметишь сведённых в напряжении мышц, бисерин пота на кончиках солнечно оранжевых волос, предельной, почти хмурой собранности на его красивом лице. Но Юнги замечает, конечно. Он видит мириады деталей в нем, и его всего целиком одновременно. Свет пробивается сквозь высокие окна зала, вспыхивает огнём на макушке Хосока, плавленым золотом блестит по его коже. Частицы пыли заворожёно, влюблёно кружат вокруг него, следуя за каждым скольжением гибкого тела, и Юнги не отводит взгляд. Хосок такой болюче, колюче красивый, такой весь солнечный, словно весь пропитанный светом. Такой, что если смотреть долго, глаза начинают слезиться, и приходится крепко-крепко жмуриться. Кажется, будто солнце, нет, тысячи солнц живут под его кожей, пробиваются тонкими лучами, освещая его всего изнутри. Хосок – центральная звезда на планетной системе Юнги. Когда он танцует, верится ему без единого сомнения. И вскинутым, распахнутым ладоням, и болезненно сведённым лопаткам, и коленям, гулко стукающимся о древесный паркет под стихающую музыку. Он громко дышит, и плечи его, спрятанные под полувлажной футболкой, опускаются в такт с его неровным дыханием. - Ну как? – Хосок улыбается, даже вымотавшись после трехчасовой репетиции своего сольного номера. Юнги невольно, почти добровольно тянет на своем лице что-то в ответ, потому что иначе не может. Ему хочется кинуть что-нибудь привычно апатичное и равнодушное, чтобы не выпадать из порядка вещей, но вместо этого он мычит «Ты молодец, как всегда, Хоби». И Хосок начинает сиять еще ярче, так что Юнги приходится отвернуться. От него идёт тепло, такое сильное, что легко обжечься. Они молчат. Стена за спиной Юнги холодит кожу сквозь тонкий пуловер, но это совсем неважно, так как Хосок сидит рядом, почти наваливается на его плечо, неспешно глотая воду из бутылки. От него пахнет потом, пряно, почти примитивно, травой и жарким летом. У Юнги горят все внутренности. - Ты знал, что в природе бывают ядерные взрывы? Хосок вскидывает брови едва удивлённо, слишком измождённый, чтобы реагировать привычно бурно. Аккуратные пальцы с отвлечённой, растерянной размеренностью катают пластиковую бутылку по полу, и Юнги старается не смотреть слишком внимательно. - Такое бывает иногда, когда погибают или рождаются звезды. Ты слышал, о новых звездах, Хосок? Он слабо мотает головой, а затем мелодично смеется: - Нет, не все же такие умные, как ты. Насмешка звучит беззлобно, потому что Хосок никогда не имеет в виду ничего плохого. Он говорит, как думает, его мысли и слова – это ладонь, раскрытая, словно в ожидании того, что каждый прочтёт с нее значение каждой линии и черточки. То, что он сейчас говорит, почти, что комплимент для Юнги. - Между танцами иногда полезно читать книжки, Хоби. Хосок дурашливо закатывает глаза, улыбается еще сильнее. На его ярких губах тонкой пленкой блестит влага, и Юнги думает о том, что будет, если его поцеловать. Наверно, его оттолкнут, скользнут взглядом почти обиженным и удивлённым по лицу, может, скажут что-то разочарованное, что-то разочаровывающее. Зато вполне заслуженное. Целовать человека, принадлежащего другому, неправильно. Может, даже непростительно. Но его простят, конечно же. Это ведь Хосок. Бесконечно, беспечно добрый, солнечный Хосок. - Расскажи мне про свои звезды, Юнги. Он вздрагивает, стягивая рукава чёрного пуловера до кончиков пальцев. - Новая звезда…так называют звезды, у которых резко увеличивается светимость во много-много раз. Такие новые звезды состоят из двух звезд – звезды и белого карлика. Водород перетекает с одной на вторую, копится, а затем бум! Вспышка. Такие взрывы мощнее любой атомной бомбы, которая есть у людей. - Ты хочешь написать новую песню про эти звезды? Или про ядерные взрывы? – Хосок смотрит пристально, искренне. Ему интересно всё, что рассказывает Юнги. То, что рассказывают, вверяют ему другие люди. Я хочу писать о тебе. - Может, и про то, и про другое. - В ядерных взрывах нет ничего поэтичного. Ну, разве только в твоих, звёздных. – Хосок чуть хмурится. Он слишком любит людей, его волнуют человеческие судьбы, может, даже больше своей. Юнги думает о том, что Хосок и сам похож на такую вспышку. Ударной волной ломает ему кости, разрывает органы в мелкие, кровавые волокна. Своим светом сжигает, выжигает его всего самого, оставляя лишь серо-пепельную тень на стене. Невольно, конечно. Юнги сам виноват. - Ну, это, как посмотреть. В индийском эпосе описывали ядерный взрыв… «И пламя ярче тысячи солнц». Разве не поэтично? - Не ожидал я, что ты читаешь индийский эпос. Он снова дарит Юнги свою усталую улыбку. Свет сияет у него под кожей, собирается слепящим, палящим огнивом на его красивом лице, и Юнги кажется, что он горит заживо. Но он всё равно продолжает сидеть, продолжает смотреть на Хосока. Он бы не отвёл взгляда, даже если бы ему ожгло глазное дно. Солнце исчезает за створками высоких окон, забирая с собой свои лучи. В тренажёрном зале становится почти темно. Но Юнги не замечает. Ведь Хосок сияет ярче тысячи солнц.