Человеческая слабость

Миссия увенчалась успехом. Успехом ли? Орочимару прекрасно знал, какова война, и всё же то, что он не уберёг Наваки, младшего братишку Тсунаде, неприятной тяжестью давило на плечи. Незаметной тенью скользнув к изрытой взрывом земле, Орочимару остановился у покосившегося мощного дерева, на стволе которого виднелся ожог от сработавшей ловушки. Конечно, едва ли враг знал, что Наваки принадлежал клану Сенджу и в его генах таилась непробуждённая сила Элемента Дерева, но оставить его тело… куски его тела… валяться и гнить здесь Орочимару отчего-то не смог. Самой первой нашлась рука, вернее, её часть — предплечье, с торчащим наружу обломком локтевой кости. Кусок когда-то живого человека. Живого, слабого по сути своей человека, и эта слабость… Нахмурившись, Орочимару велел себе не отвлекаться и продолжил работу. К предплечью вскоре присоединилась развороченная грудина, дугами рёбер соединённая с отрезком позвоночника, затем — ноги, слава богам, относительно целые. Заставив себя работать, точно бездушное оружие, Орочимару всё же замер, когда увидел измазанный в крови кулон. Перед заданием Наваки не замолкая хвастался подарком старшей сестры — кулоном самого Первого Хокаге, получившего его уже от своей жены, Узумаки Мито. Нащупав в пропитанной кровью почве нить цепочки, Орочимару за неё медленно поднял кулон с земли, прилипшие крохи которой некрасивыми пятнами покрывали драгоценный огранённый камень. Его тоже надо было вернуть Тсунаде. Как и тело. Куски тела. Ещё пару раз проверив землю и деревья и в итоге запечатав всё собранное в свиток, Орочимару убрал его в подсумок и кинулся в Коноху так быстро, как только мог. Его миссия увенчалась успехом. Его отряд уже вернулся домой, оставив за спиной капитана и одного мальчишку, которого тот не уберёг. Орочимару не почувствовал ни боли, ни раскаяния, ни чего-либо ещё из социально одобряемого. Просто его в очередной раз поразило, насколько люди всё же хрупкие создания. Как бы они ни становились сильнее, пока у них было слабое человеческое тело, пока они обладали лишь одним шансом на жизнь, лишь одной жизнью… судьбу Наваки будут повторять бесчисленные поколения будущего. В Конохе Орочимару сразу отправился в морг — покойницкую при госпитале — и отдал тамошним работникам свиток со взорванным телом. — Кто? Для отчёта требовалось имя. — Сенджу Наваки. Соберите его. Орочимару хотели было отправить восвояси, но он попросил дать ему понаблюдать за работой патологоанатомов, которые, расстелив клеёнку на операционном столе, распечатали на неё полученный свиток и принялись за дело. Собрали, как мозаику, части тела в том порядке, в каком они располагаются у целого человека. Обработали формалином, запах которого неприятным туманом заполнил помещение. Сосредоточили в ладонях чакру и, отсекая скальпелем поражённые некрозом участки, стали соединять Наваки. Через два часа проходящая мимо медсестра посоветовала замершему у стены Орочимару: — Идите-ка лучше домой, Орочимару-сан. Только время зря теряете. Вам требуется отдых, тем более после такого задания. Задание действительно было сложным. Ранга A всё-таки. Как Сарутоби-сенсей только отпустил Наваки туда? Поверил Орочимару и его силе? Думал, он защитит? Глупо. Боевое крещение Наваки закончилось его смертью, причём даже не в бою. Не став отвечать медсестре, Орочимару послушался её совета и пошёл домой, где и переоделся из военной формы в привычное тёмно-синее кимоно. Через пять часов он получил от ястреба сообщение о законченной работе и, отправив клона за Тсунаде и Джирайей, поспешил в морг. Как назло, по пути зарядил дождь, быстро переросший в полноценный ливень, и Орочимару вымок до нитки, пока добрался до места. Каталку с собранным телом Наваки оставили недалеко от входа, и уже по очертаниям укрытого простынёй трупа стало ясно, какую уродливую мозаику увидит Тсунаде, если откинет ткань. Джирайя тоже это понял: — Лучше тебе не смотреть, — и за плечо задержал бледную, как призрак, Тсунаде, в глазах которой плескалось отчаяние пополам с неверием. Орочимару медленно достал из-за пазухи кулон Первого Хокаге: — Это всё же война. — Орочимару! — нахмурился Джирайя, а Тсунаде расплакалась. По правде говоря, Орочимару уже не помнил причин войны, не помнил, ради чего сражался даже он сам. Просто привычка выполнять приказы так въелась под кожу, что он уже не задумывался над этим, а зря. Шиноби, которые не думают своей головой, рано или поздно превращаются в разменную монету. Почему-то об этом напомнила именно смерть Наваки, заставившая Тсунаде — сильную, гордую Тсунаде — лить слёзы не в силах остановиться. Джирайя обнимал её, в беспомощном утешении поглаживая дрожащие от рыданий плечи, прикрытые тканью белой кофты, такой же белой, как прячущая труп Наваки простынь. Орочимару всё так же сжимал в кулаке цепочку, на которой висел отмытый от крови кулон. Лишь через полчаса Тсунаде немного успокоилась и, тщетно утирая непрекращающиеся слёзы, протянула дрожащую руку Орочимару, и он, без слов поняв её жест, повесил кулон на её пальцы, тут же сжавшиеся в кулак. — Как? — задала она единственный вопрос хриплым, больным голосом, снова вытирая слёзы и снова — бесполезно. — Мы обошли все ловушки. Я думал, все, — ответил Орочимару по привычке равнодушно, будто отчитываясь. — Наваки попался в последнюю. Обычная взрывная печать. Никто не успел ничего понять, даже для меня это стало неожиданностью. Только-только успокоившаяся Тсунаде задрожала от боли, нахлынувшей с новой силой, и, прижав руки в груди, с зажмуренными глазами подошла к каталке с трупом своего младшего брата. Джирайя последовал за ней и позволил выплакаться у него на груди. Орочимару не стал к ним приближаться, наблюдая за полной страданий сценой со стороны и всё лучше понимая, что хотел бы что-нибудь сделать. Что-нибудь — с человеческой слабостью, рождающей такую боль. В конце концов, его назвали Орочимару, а белая змея во все века была символом перерождения.