«Знаешь, когда бывает грустно, хорошо поглядеть, как заходит солнце…» (Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц»).
Раз, два, три. Еще один оборот. Туже. Ты морщишься, а затем снова безвольно откидываешься на высокой подушке. Потерпи, конец скоро. Очередной виток – финиш. Отпускаю твою несчастную руку – и та, точно никчемный фрагмент тела, с мягким стуком приземляется на постель. Розовая и нежная – все такая же. И все-таки другая, теперь другая. Изувеченная. Как и твоя душа. - Сколько можно меня бинтовать?.. – голос тихий и безумно усталый. Как же тебе все надоело: и больница, и дом, и бесконечные процедуры, весь толк которых сводится лишь к недолгому притуплению боли, и бинты, и уколы, и кровать, и я... - Не возмущайся: это для твоего же блага. Вздыхаешь. Твой взгляд постепенно тухнет – и вот он снова не выражает ничего. Стараясь не смотреть в твою сторону, медленно заматываю катушку бинта, закручиваю крышки бутылочек и собираю все это в шуфлядку. Я не хочу уходить сейчас, но мне нечего сказать тебе. Слов больше не осталось. Прошло уже полгода с того страшного дня. Сейчас за окном зима, и снег постепенно наметает сугробы на карнизе окна нашей комнаты. А тогда цвело лето. В теплом и влажноватом воздухе курился аромат всевозможных цветов. Мир был молод и ненормален. Я бы хотел забыть, забыть все, что тогда случилось – в тот роковой, ничем поначалу не примечательный вечер. Я бы хотел не помнить позднюю репетицию, хороводы светлячков у фонарей, наш бестолковый спор. Навсегда похоронить в памяти эту чертову машину, выскочившую из ниоткуда, крики, кровь на темном шоссе, сирены «скорой помощи»... Как через пелену непонимания и ужаса ехали в больницу, как томились в ожидании у дверей реанимации, как от съедающего страха не хотелось смотреть в глаза мудрому доктору... - Жить будет, но останется инвалидом. Черепно-мозговая травма, множественные переломы, внутренние повреждения... Боюсь, если ему и станет легче, то совсем не скоро. Хочу забыть все это. Вот только оставить бы в самом потаенном кусочке памяти последнее воспоминание: тебя перед трагедией. Твою беззаботную улыбку. Твой веселый, искрящийся взгляд. Все, что потеряно. Сейчас ты страшно переменился – и, похоже, больше никогда не станешь прежним. Разве что в снах. Но как же коротки эти сны. Месяц назад я забрал тебя домой. Ребята возражали. Нао сказал, что идея глупая: в больнице тебе было бы в сто раз лучше. Хирото волновался, смогу ли я оказать необходимый уход. Тора просто был против. Но я никого не слушал: знал, что справлюсь, вернее, должен справиться. И что больше не выдержу без твоего печального взгляда, без тепла твоих рук и нежности кожи, без ощущения единения наших душ, наших судеб, в общем... без тебя. Конечно, я переоценил свои силы, и если бы не помощь ребят, уже на второй день, скорее всего, просто с ума сошел бы. Но время – великий лекарь. Теперь я многому научился. Например, переносить тебя с кровати в кресло, не причиняя боли, или нормально пользоваться пароваркой. Пожалуй, единственное, чего я не смог, - это сделать так, чтобы ты престал меня ревновать. - ...У тебя кто-то есть, - ты утверждаешь, не спрашивая. Снова неприятный тон. – Зачем ты забрал меня из больницы? - Ты же сам говорил, что не можешь больше, – специально глотаю первую реплику: не хочу комментировать этот бред. - Лучше бы я сдох там, чем наблюдал твое лицемерие. - Это неправда, - не спорить. Только не спорить. – Ты прекрасно знаешь, что это неправда. Ухмыляешься. Неприятно. Это совсем не тот ты, какого я знал все эти годы. Злобный, черствый, подозревающий. И тут же меняешься в лице (последнее время перепады настроения у тебя невероятные). - Я для тебя обуза. И для остальных... - Не тупи, Шё, - резко прерываю эту бредятину. – Раз я забрал тебя, значит, ты мне нужен. И мне наплевать на мнения других. - Неужели ты хочешь сидеть со мной до старости? Это несправедливо! – его пальцы до белизны костяшек впились в одеяло. – Да я сам себе противен!.. – и снова впав в апатию, опустив голову: - На твоем месте я бы бросил эту идею и отправил меня обратно. - Глупости, - отмахнулся я. – С кем не бывает. Не забывай, что ты мой друг. - И бывший любовник, - безучастно, серо. Хватит, Шё. Это становится невыносимым. Чего ты хочешь добиться, маленький засранец: порчи моего настроения или, может, хорошей трепки? Так или иначе, я ненавижу разговоры на эту тему, ведь и сам не знаю, зачем забочусь о тебе, зачем не могу оставить тебя в покое. Даже сейчас, когда все давно кончено. Что же... Молча встаю на ноги и покидаю комнату: сам глотай свои же бредни, растворенные в воздухе. Я не убегаю. Я просто устал. В задумчивом легком движении, точно нанося чуть заметные штрихи, глажу пальцами холодную раму. Там, внизу, куда-то спешат люди, открываются и закрываются двери магазинов, проезжают авто – и, в принципе, мир продолжает жить и без тебя. От подобных мыслей становится холодно: поежившись, я ловлю себя на том, что мечтаю снова, как много раз раньше, ощутить нежданное объятие твоих сильных рук, теплое дыхание на щеке, почувствовать, что ты рядом. Но этого больше никогда не будет – все ушло, кончилось и, растаяв, как прошлогодний снег, осталось одним из множества когда-то живущих воспоминаний. И не потому, что теперь ты не можешь ходить. А потому что прежнего тебя нет, ты умер. Мне страшно: однажды кто-то сказал, что человек рождается только в момент смерти, а пока он живет, процесс его создания не завершен, и мы не можем увидеть результат. А сейчас мне кажется, что ты стоишь передо мной точно целостная картина: ясно видно, каким был, что делал, чем гордился – как будто ты покинул сей мир много лет назад. Проявляя заботу о тебе, пытаясь вернуть к жизни, я словно хороню тебя заживо... Может, ты и прав: нельзя возвратить ушедших, мне стоило оставить тебя на попечение врачей. В воздухе становится еще холоднее. - ...Сага, сделай мне укол, - в твоем голосе просьба – щемящая и тоскливая. Ледяные пальцы касаются моего запястья, и я понимаю, чего стоит тебе говорить эти дурацкие слова. - Тебе нельзя больше, Шё, - тщетно пытаюсь остаться равнодушным. - Мне больно, - роняешь ты, не отпуская. - Я знаю, - отвожу взгляд. – Но сегодняшнюю дозу ты уже принял. Ты хмуришься. Я не хочу смотреть на тебя: зрелище невыносимо. - Я кончусь от боли, - чуть слышно прорычал ты, сжимая пальцы. – Ты мог бы... - Нет, Шё, - резко прервал я. – НЕТ. Ты уже сидишь на нем. Не выдержав моего тяжелого взгляда, бывший вокалист сдавлено взвыл, театрально уткнувшись в подушку. - Прекрати, Казумаса, - ровно произношу я, стараясь не показать своей брезгливости. – Хватит выть. Будешь терпеть – поправишься, не будешь – превратишься в наркомана. Ты только горестно всхлипываешь, не поднимая на меня глаз: ты знаешь это. Мы оба знаем. Я вздыхаю и уже делаю попытку уйти, как ты зачем-то снова хватаешь меня за руку. - Сага, прости меня, - тихо роняешь. – Прости-прости-прости... - сжимаешь пальцы. – Посиди со мной, пожалуйста, мне так тяжело, - и разжимаешь. И я понимаю, что не могу на тебя сердиться, что за всеми болячками и проблемами, что за минутами помутнения рассудка и часами тягостного полусна все так же живешь ты – прежний, яркий, красивый Шё. Добрый, обаятельный, открытый и честный Шё. Родной и трогательный, смешной и неунывающий Шё. Ты еще жив. Ты еще с нами. Я сяду на твою постель, буду долго рассказывать всякую ерунду, буду держать тебя за руку – и ты, возможно, улыбнешься прежней улыбкой. Возможно. Может быть. Я знаю, что однажды наступит день, когда все закончится. Когда в мире будут хозяйничать ледяные ветра, когда воздух зазвенит от свободы и пустоты. Когда не станет Бога. И можно будет вдохнуть свободно, понимая, что путь завершен и теперь уже не важно, что ты делаешь, как и почему. Я не боюсь дождаться такого конца – я боюсь столкнуться с ним неожиданно. Но бывают дни, когда у тебя не остается сил, ты просто лежишь пластом и ничего не выражающим взглядом смотришь в пустую стену, или закатываешь очередную болезненную истерику, или низко выпрашиваешь дозу обезболивающего. Или начинаешь грузить меня всякой бредятиной, чаще ревностью – пустой, злобной. Или другими путями демонстрируешь свое помутнение. Когда тебя нет и в твоем теле живет какое-то извращенное подобие прежнего Кохары. Тогда я начинаю сомневаться, что день конца еще не пришел. А потом ты возвращаешься – редко, последнее время все реже – и я понимаю, что ошибаюсь. Бог жив. Еще жив. Он рядом. - ...Сага, посади меня в кресло, - тихо произносишь ты. Я удивлен, оглядываюсь: не часто ты просишь об этом, поскольку каждое движение дается тебе с трудом, а лишняя смена положения тела причиняет дискомфорт. - Тебе не трудно? – вопрошаешь. – Я хочу посмотреть на закат: сегодня такое небо. Ах вот что... Я перевожу взгляд за окно: там заходящий диск яркого солнца золотит небосклон и растушевывает его гладь всеми цветами теплой части спектра. Так красиво. - Ладно, - соглашаюсь я. – Хочешь, посмотрим вместе? Ты радостно киваешь, еле заметная улыбка трогает твои губы – и мне тут же становится теплее. С возвращением. Достаточно долго я бережно усаживаю тебя в кресло. С аварии минуло более года, и за это время, время после черты, ты сильно похудел, стал легким, почти невесомым, так что у меня больше нет проблем с твоей транспортировкой. Или я просто привык?.. Я подкатываю тебя к балкону, открываю дверь – и в комнату врывается осенний вечер, дышащий прохладой и близостью расставания. Перед нами раскинулось закатное небо. Как здорово, как же спокойно просто стоять и смотреть, как заходит солнце, просто молчать рядом с тобою. Шё, мы прошли рука об руку долгий путь, и сейчас какая-то часть моей души непостижимым образом понимает, что скоро финиш. Но от этого не больно, потому что я знаю: ты ощущаешь то же самое, а значит, я не один. И мне не страшно. Ты помнишь, Кохара, наши концерты и репетиции, наши встречи и прогулки, наши ночи и вечера? Ты всегда был тем, на чью поддержку я мог рассчитывать, кто понимал меня без слов и умел утешить, что бы ни случилось. Ты был моим другом, коллегой, соратником, единомышленником и партнером. Тем, кто подарил мне свою руку и свое сердце. Я не люблю слово «любовник» – ты был моим избранником, тем, кто искренне и преданно любил меня, несмотря на принадлежность к одному полу. И я всегда ценил тебя как прекрасного человека. Шё, родной, ты ведь помнишь? Ты ведь не забудешь?.. - Красиво, правда? – с теплотой роняешь ты. И я кивну, утонув в глубине широких глаз, обниму тебя за плечи, чтобы снова – без тоски, но со светлой грустью, - почувствовать скорое расставание. Небо расцвечивал закат, в воздухе пахло свежестью. Мир подходил к финалу. На следующее утро ты не проснулся – накануне вечером я последний раз поцеловал тебя в лоб и ты подарил мне последнюю слабую улыбку. «Спасибо», - сказал мне ты. И я спрятал это слово в самом лучшем уголке сердца. Потом, когда мне будет плохо, я достану его и призову на помощь этот час. Я знал, что ты не вернешься. Ты тоже это знал. И мы попрощались. Врачи скажут, что тебя нельзя было спасти, что больной человек наконец-то отмучился и обрел покой. Ребята горестно согласятся. Я тоже соглашусь. - Ты сделал все, что мог, - утешит меня Нао. - Спасибо, - тихо произнесу я, положив ладонь лидеру на плечо. – Благодаря всем нам Шё прожил немножко дольше. И мы помолчим, ведь слов больше не осталось. Мы попрощаемся с нашим светом. Когда тебя хоронили, мир завершал свой бег. Желтые листья, срываясь с ветвей, кружась и играя, падали на еще зеленую траву, плавали в ближайших лужах и отливали золотом, как твой последний закат и пряди твоих волос, которых я так любил касаться рукой в утренние минуты пробуждения. Вот только того тепла и мягкости в них не было – как не было больше бесконечного бега жизни вокруг меня. Теперь все будет иначе. Пройдет несколько дней, недель, месяцев – и ты останешься всего лишь красивым воспоминанием, тем, кто был, жил когда-то давно, очень давно, когда деревья были большими, а земля еще не казалась маленькой. Нет, никто из нас не забудет тебя, вот только твоя целостность станет восприниматься нами как нечто незыблемое, достижимое и вечное. Как сказал один умный человек, «увидеть свое рождение нельзя прежде смерти тела: без смерти мы не смогли бы родиться и узнать, кто мы, ведь именно она открывает нам глаза». Вот только мои глаза открылись задолго до твоего ухода, Шё. Ты умер очень, очень давно. Поэтому я не буду грустить так сильно, как просит сердце. Я знаю, ты поддержишь меня. Снова. «Что такое дружба? Что такое любовь? Что такое творение? Устремление? Что такое звезда? Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех. «Счастье найдено нами», – говорят последние люди и моргают». Наверное, однажды каждый из нас превратится в последнего человека – того, кому не к чему стремиться, нечего ждать, поскольку все давно закончилось, завершилось. Без боли, страха и сожалений. Легко и просто. Расслабленно и с улыбкой на лице – как у довольного самоубийцы, нажавшего на курок. И теперь, после выстрела, когда дым рассеялся, мы можем наконец-то вздохнуть спокойно. Стать счастливыми. Как-то так. Я гулял по городу и не старался пояснять кому-то из мимо проходящих, что жизнь мира подошла к концу – когда-нибудь каждый из них придет к этому сам, зачем торопить кого-то? У них будет масса времени. Сегодня с самого утра пасмурно и ветрено, и дождь порою окропляет уставшую от долгого пути землю бодрящей сыростью. Мои руки стали холодными, как перила на пристани с потрескавшейся от времени краской. Я слушал крики чаек, разбивающиеся о берег, – там, за шумом обыденного, ты все еще ждал меня. И, наверное, наблюдал за мной сверху, улыбаясь прежней улыбкой – ласковой и ясной, как весеннее утро. Где-то там. Отклонившись, я смотрел на небо – на хмурое вечное небо, по которому куда-то летели, клубясь и толкаясь, рваные тучи – и улыбался. Потому что теперь все наконец-то закончилось – в мире, где хозяйничали ледяные ветра, где от прозрачности и пустоты воздух становился свободным и звенящим, в мире, где больше не было Бога.The end Минск, Беларусь, 2011.
Дописано и отредактировано: 25.03.2011 г. P.S.: В рассказе использовались цитаты из произведений: «Принципы жизни (книга для героев)» В.Тарасова и «Так говорил Заратустра» Ф.Ницше.