Случайность

Отабеку всегда нравилась его работа. Темнота с разноцветными сполохами, изгибающиеся тела на танцполе, уютный, изученный до последней щербинки и потёртой клавиши пульт, музыка, которая подчиняется только ему. Алтын даже был известен, как диджей. Более того — популярен в узких кругах. Он имел то единственное качество, за которое таких как он — любят. Он чувствовал настроение толпы, давая ей то, что нужно было дать именно сейчас. Он мог переключить трек на середине, смиксовать совершенно, казалось бы, несочетаемые дорожки, приводя народ в экстаз и всегда вовремя заменял грохочущий ритмичный клубняк ремиксом какой-нибудь прочувственной лирики. На танцпол он не спускался никогда: не любил дёргаться под музыку. Но вот на пляски окружающих всегда смотрел с удовольствием: нравились чужая пластика, музыкальность. Кружила голову безбашенная отвязность пьяной молодёжи, свободной от любых запретов хотя бы здесь. Но сегодня в зале отжигали особенно бешено. Кто бы знал, что снявшие клуб на ночь фигуристы могут — вот так: и на танцполе, и на стойке, и на пилоне — чуть ли ни на потолке. Такой гибкости в сочетании с исключительным слухом он не видел уже давно. Да оно и не удивительно было: уж кого-кого, а их-то должность обязывает. Наблюдать, по крайней мере, было приятно. Тем более, что тон на этот раз задавали русские: вот уж кто всегда умел развлекаться, остальные-то себе по вкусу всегда уголок найдут, а вот Никифорова только пусти на танцпол — половину зала к себе перетащит. Да ещё умудрится при этом остаться в центре внимания, хотя полтора года уже, как сменил форму фигуриста на тренерский угол. Впрочем, и на старуху бывает проруха: сегодня его с чувством, толком и расстановкой «делал» новоявленный олимпийский чемпион, уступающий Виктору разве что в росте, но никак не в пластике и не в сексуальности. Разве что последняя у Плисецкого была лишена того потрясающего оттенка высокомерного блядства, которое уже много лет являлось визитной карточкой «Русской Легенды». Юрий отжигал так, что стены плавились от резкой, рваной, хлещущей во все стороны ярости: как будто это не он взял золото, снова обскакав пестуемого Виктором японца на пару десятых, а тот самый японец отделал как Бог черепаху его самого. Смотреть на него было приятно и Отабек специально раз за разом включал самые боевитые треки. Юра рвался, гнулся и ломался под музыку, а потом внезапно куда-то исчез. Диджей расстроился даже — без него на танцполе стало скучновато: в середине обжималась какая-то великосветская парочка, возле стойки методично надиралась компания тренеров, рыжая наглая девица клеилась к корейцу с очень ярким выражением «Отъебись» на физиономии. В левом углу кто-то со вспышкой фотографировал очень откровенно зажатого лохматым чехом рыжего парня, и обозначившийся рядом Никифоров под это дело радостно засосал отъезжающего в несознанку японца. Вечер заканчивался вполне ожидаемо. Зал опустел очень быстро. Куда раньше, чем вышло оплаченное время. Спортсмены всегда славились своей дисциплиной. Отабек неторопливо провёл рукой по пульту, прощаясь на ближайшие пару дней и отключил его. В зале поднимал и переворачивал немногочисленные стулья бармен. Возилась совмещающая сегодня функции официантки и посудницы уборщица. Эту деловитую тишину после грохочущей недавно музыки Отабек тоже любил. Эдакий штиль вместо бушевавшего урагана. Кстати, о штиле… Парень достал свой собственный плеер и с наслаждением включил уже для себя Арию. Под неё проверять аппаратуру перед уходом всегда было особенно приятно. Музыка вливалась в уши импровизированным шумом моря, ничуть не мешая щёлкать тумблерами, и вот именно сегодня её слова почему-то наложились на реальность лучше всего: Штиль, сходим с ума Жара, пахнет черной смолой Смерть одного лишь нужна И мы, мы вернемся домой… «Один» — скорчившись валялся в закутке за одной из колонок. Длинные светлые волосы на уляпанном пылью и вином голубом пиджаке смотрелись особенно оригинально. Что делать с этим чудом — Отабек не знал. Телефона при парне не обнаружилось, возвращаться в бренный мир он тоже в ближайшее время не собирался, бармен уже ушёл, а с уборщицей советоваться по такому вопросу смысла уж точно не было. Алтын дождался, когда девушка закончит, вытащил свою находку на свежий воздух и, заперев заднюю дверь клуба, направился к своему мотоциклу. Несмотря на немалый рост, в плечах раздаться Плисецкий пока не успел. Весил он из-за этого тоже немного, и от природы коренастого Отабека в связке с ним даже не шатало. Свежий воздух на юного алкаша ожидаемого эффекта не оказал: Юру напротив развезло ещё больше, хотя ноги он всё же как-то переставлял сам. Диджей даже о такси задумался, но оставлять своего железного коня совсем уж без присмотра почти в центре города ему не хотелось. Так что находчивый казах обошёлся, связав руки возмутившегося такой несправедливости Плисецкого шнурком перед своей грудью: хоть какая-то гарантия, что нажравшийся фигурист не свалится по дороге. По дороге Юрия всё-таки пообдуло ветром, и с мотоцикла у подъезда он сползал уже вполне самостоятельно. Впрочем, о его хозяине отзывался всё ещё не очень, но до квартиры с помощью этого самого хозяина всё же добрёл. Оглядел непритязательную обстановку, узкую кровать, компьютерный столик с монитором в углу, фыркнул: — Убого у тебя тут, — и демонстративно развалился на полу морской звездой. Отабек невозмутимо переступил через его ноги, сложил на стол наушники, вытащил из шкафа-купе ярко-рыжий спальный мешок, бросил рядом с гостем и, посчитав свой хозяйский долг выполненным, отправился в душ. У воды тоже была своя, особая музыка, которую он никогда не уставал слушать. Вопреки ожиданиям, Плисецкий не спал. Он сидел, скрестив ноги и покачивался из стороны в сторону, меланхолично ковыряя свежеобразованную дырку в спальнике. Заметив вернувшегося хозяина, Юра печально у него спросил: — Слушай, я — красивый? — Отабек опешил и откровенно не зная, что на это можно ответить, озадаченно кивнул. — Тогда какого хрена? — Юра вцепился в свои волосы и резко дёрнул, словно выдрать надеясь. Казах обречённо вздохнул, присел рядом. Помог парню выпутать из пальцев волосы, взялся за молнию спальника и только после этого неуверенно предположил: — Может, потому что красота — это ещё не всё? Плисецкий тут же взвился: — То есть у меня кроме смазливой мордашки нет ничо? Это ты, блять, хочешь сказать? — он даже попытался ухватить Алтына за грудки, но не преуспел — промахнулся. — Это только что сказал ты, — невозмутимо поправил тот. Разговаривать с пьяными Отабеку доводилось не часто, но основной принцип он знал: не поддаваться на провокации. Юра не нашёл, что на это ответить, сдулся и задумался, позволяя ненавязчиво стянуть с себя злосчастный пиджак. На штанах, правда, возмутился: попытался отбрыкаться. — Ты чего творишь! Я — не педик! — в сочетании с началом разговора звучали эти утверждения довольно противоречиво, и не подколоть блюдущего свою честь русича Отабек просто не смог: — Хочешь сказать, что натуралы любят спать в изгвазданных брюках? Извини, но мой спальник для свиней не предназначен. Юра вместо того, чтобы оскорбиться, неожиданно заржал: — Это обнадёживает. Но в гостеприимный спальник всё же не полез, предпочтя и дальше валяться на полу. Алтын, плюнув на его загоны, пожал плечами: мало ли на что кого после выпивки разводит. Он выключил свет и, переступив через гостя, поудобнее устроился на собственной кровати, готовясь привычно провалиться в сон. Но спокойно отойти в обитель Морфея ему не дали: Юра завозился на полу, чем-то зашуршал и забрался на кровать. Недовольный Отабек повернулся, чтобы возмутиться, но ему ничтоже сумняшеся заткнули рот поцелуем, забрались под одеяло, уверенно зашарили ладонями по груди. И через минуту, когда казах пришёл в себя, закономерно улетели на пол: — Ты совсем с катушек слетел? Смущённый Юра, шипя и морщась, потирал затылок. Стыда он, впрочем, явно не испытывал. Не успело бы такое включиться: — Не, просто подумал: ты нормальный и… -… и от этого пьяные домогательства перестанут быть таковыми? — скептически уточнил Отабек. Юра совсем по-детски насупился: — Нет, я просто хотел попробовать. И было не противно. А то кацудоны сосутся вечно… Я думал, какого чёрта — а это даже приятно. Может, я — тоже гей? — печально вопросил он. Отабек красноречиво прикрыл лицо ладонью: — И проверять это обязательно надо было со мной? — Н-ну… — озадачился Юра. — Ты хороший. — То есть целоваться со мной надо было именно поэтому… — Нет! — вскинулся Плисецкий. — Просто… ну… ты мне нравишься. — Когда, интересно, успел? — скептически поинтересовался Отабек. — Ты меня сегодня впервые видишь. — А вот успел, — рыкнул обозлённый Юра. — Всё, я пошёл! — и принялся натягивать валяющиеся рядом штаны. Что характерно — не свои. Другой бы на месте казаха заржал. Отабек — только улыбнулся и, выдернув из рук алкаша несчастный предмет одежды, повалил его на спальник. Навис сверху: — Жаль тебя разочаровывать, но ориентацию определяют не так, — прошептал он на ухо полыхающему, как маков цвет, Плисецкому. — А вот так… — Отабек неторопливо расстегнул пуговки тёмной рубашки, иногда, словно невзначай, касаясь кожи. — Вот так. — Провёл он по груди парня ладонями, и не отмечая сопротивления, уселся сверху. — Вот так. — Красноречиво изобразил возвратно-поступательные движения, двигаясь на бёдрах Юры. Тот протяжно застонал сквозь зубы. — Думаю, диагноз ясен, — невозмутимо заключил Алтын, поднимаясь на ноги и возвращаясь в свою постель. — Ещё вопросы будут? Охреневший расхристанный чемпион приподнялся на локтях, облизнул губы, блеснул глазами в полумраке и криво ухмыльнулся: — Только один: можно я сверху? Утро наступило поздно: примерно в час дня. Отабек поспал бы и подольше, если бы не заворочавшийся под боком чемпион, который резко вздёрнулся, оглядел окружающее пространство и звучно впечатал в голову ладонь: — Ёбтвоюмать! Разглядел сонно щурящегося Алтына, остановился взглядом на особенно впечатляющем засосе, нащупал мерзкое и липкое отсутствие трусов, как-то болезненно задрожал… С опаской вопросил: — Где я, кто ты и что вчера было? — В процессе накрутил себя, разозлился. — Какого хрена я здесь делаю?!!! Если ты, блять, что-то со мной сделал — урою извращенца! Отабек прикрыл глаза ладонью от солнца: подскочивший на ноги Плисецкий распахнул задёрнутые шторы, впуская в уютный сумрак шквал ярких лучей. — Ну да, — вяло отозвался он, обнаружив, что ладонь эти самые лучи прекрасно прошибают. — Это я лез целоваться, всю ночь тебя лапал и не давал спокойно спать. — Подушка ситуацию чуть поправила, но голос из-под неё звучал глуховато и сдавленно. Юра заткнулся, спал с лица и попытался по привычке нащупать где-то поблизости бутылку с минералкой. — И, поверь, после моих экспериментов у тебя бы так задница не болела… — шевельнувшись, мрачно добил его Алтын.