Пыльные незабудки

      Хрипло и невыносимо жарко. Раздираешь ногтями глотку, впиваясь в неё с мучительной агонией ПОЖАЛУЙСТА, ПРОШУ, МОЛЮ, ОТПУСТИ, ОТПУСТИ МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА, как сухо и больно. Невыносимой жаркой волной кружишься в вихре огненных всплесков сладострастной, такой отвратительной и мерзко-тягучей, гадко давящей оскал изумительно сильно вызывающей брезгливость ненависти. Алебастровая кожа с громким треском лопается, малахитовые тончайшие стебельки узкими гибкими нитями вьются вверх, как черви, оплетают хрупкие запястья рук, безвольными конечностями в путах кукловода висящими вдоль тщедушного тельца. Бесчисленное множество маленьких бледно-ультрамариновых молодых бутончиков с до неприличия громкими хлопками и треском вздувались как назревшие фурункулы и раскрывались в безумно прекрасные аккуратные соцветия источающих нежный аромат Myosótis. Глаза. Очень много глаз. Открытые глаза, с неприкрытым буйным интересом, маисовые глаза посреди невинного голубого со звериной жадностью дорвавшегося до добычи хищника глядели в самую душу, сдирая кожу, с треском ломая кости, забирали самое сокровенное. Как невыносимо, как отвратительно стыдно, как бестактно, как МЕРЗКО МЕРЗКО МЕРЗКО МЕРЗКО.       Дикий, непроизвольно выпущенный из погибающего под натиском смертельной болезни крик заполнил собой всё, всю тишину, царящую в пустом непроглядно чёрном, ярком, как самый яркий свет, бьющий из замочной скважины пространстве. Воздух в явственном страхе, глубоком ужасе задрожал, внимая эмоции, ударной волной отбросило во все стороны бледную пыльцу утрированно невинного растения, запустившего пьющие кровь ненасытные, врубающиеся, бурящие, разгрызающие плоть корни по самую глубину, которую вообще возможно достать неразличимой толщинкой изумрудных жил паразитирующего растения.       Как невыносимо НАСТОЛЬКО НЕВЫНОСИМО, ЧТО ХОЧЕТСЯ ВИЗЖАТЬ, надрывно вопить сломленным, першащим наждачной бумагой альтом, О М Е Р З И Т Е Л Ь Н О хочется лить густые, собирающиеся в бледно-сизые капли яда с тёмными вкраплениями слизистой чернильной крови, ловить срывающиеся в кристальное беззвучие стоны и не давать им вырываться из горла, с дребезжанием испытывать судорогу, которая не даёт вдохнуть ни миллиграмма воздуха, терпеть стреляющее до изнеможения чёткими границами ониксовых молний ощущение вакуумно сжатых лёгких, чувствовать ледяное прикосновение липких влажных рук к спине, мягко оглаживающих каждый позвонок, со звоном отскочить в сторону и срывать, срывать с себя эти поганые лепестки, наливаться жгущей вены яростью, горечью и издать клич. Наполненный болезненной, давящей на восприятие, лечащей, дающей уверенность силой, грозной, непробиваемой волной опутывающих лент закружившихся вокруг тела обрушиться на того, кто посмел, кто попробовал разрушить последнее пристанище и убежище. КАК ОНО ПОСМЕЛО? КАК ОНО ОСМЕЛИЛОСЬ НА ПОДОБНОЕ БОГОХУЛЬСТВО! Оно тихим щелчком пальца порушило преграду ярких аляповатых витражных стёкол в рамах из шелковых обрывков пряжи, увенчанную трепещущим огнём невесомо скрывающих от внешнего взора это. Вторглось, нежными постукиваниями осыпая острые осколки последней защиты, нежным поглаживанием продирая каркас из оказавшихся вискозными нитей, воздушным поцелуем задувая свет пламени. Оголив первозданное.       Но сил не было. Безволие слабым узелком завязалось на плечах, изъеденной белоснежной молью, истлевшей от времени неимоверно путающей шалью мягко и легко легло на плечи, не мешая прелестным цветикам с иронией в глазках оплетать несопротивляющееся тело спутанными проводками, по которым текла собственная кровь. Не алая, не крамольно пышущая жизнью, а уже безвольно бургундиевая, уходящая в чернильно-синий. Смирение охватило потухшую оболочку, а цветы, с немым восторгом моргающие пылью того самого впитывали в себя всё то, что истекало соками чистой энергии, силы, эмоции, воли. Как… Как невозможно жалостливо, жалко и слабо. Пусто. Зияюще пусто, настолько темно, что не видно ни зги. Режущие ласковыми острыми изгибами края пространства рывками сокращались, погружая разум в пытающую мерцанием освобождения от всего. Того, что не позволяло сдаваться не осталось. Но ты не успеваешь.       Молящий взгляд пустых глаз еле успел появиться, как был бесстрастно прерван пробравшимися везде цветками. Скрутило мышцы рваной болью, раздавливающей красные волокна. Два пыльных глаза раскрылись и смешливо уставились во тьму вульгарной желтизной в обрамлении синего, как зимнее небо, цвета. В мягких податливых волосах роились очаровательные цветы, любезно вплетаясь в короткие пряди. Ты сгорел и осыпался пеплом. Даже не пеплом. Ты сгорел и осыпался пылью.        На серебристой коже тихо покачивались пыльные незабудки.