Тебе дозволено

      Каллум приходит к ней только после того, как «Абстерго Индастриз» погружается во тьму: система срабатывает автоматически и выключает электричество в его комнате. Охранники с невозмутимыми лицами теряют свою бдительность, халатно сходя с поста, и тогда Линчу удается показать и доказать себе — и ей — что проведенное время в Анимусе приносит свои плоды.       София Риккин не вздрагивает, когда дверь в ее кабинет, плотно закрытая, легко приоткрывается с помощью небольшого нажатия — Кэл делает все настолько беззвучно, что без особых усилий мог бы застать ученую врасплох, если бы та заранее не ждала его. Она инстинктивно поднимает на своего подопечного взгляд, пытаясь сделать его как можно более бесстрастным, но ассасин знает, что в ее ледяных голубых глазах отражается целая буря эмоций, скрытых прежде от его взора. И отражается она только, когда он ступает вперед, делая к ней шаг.       Каллум мог бы запросто убить ее. Один взмах скрытого клинка из арсенала «Абстерго», безупречного для того, чтобы взаправду быть орудием, но слишком острого для экспоната, рядом с ее горлом, и горячая кровь залила бы идеально белую рубашку ученой. Линч знал — София бы даже не стала сопротивляться. Не потому, что она слаба или боится его, а потому, что доверяет ему. Ему это дозволено.       В ее глазах он встречает некоторую грусть всегда, когда оказывается рядом — потухшая надежда на что-то, чего Линч никак не мог в ней разобрать. София навсегда останется для него загадкой — женщиной из его сладких грез и самых страшных кошмаров.       Кэл бросает уничижительный взгляд на рабочий стол Риккин, над которым она корпела до тех пор, пока он своевольно не явился к ней. Он видел это будто бы своими глазами — София сидит за изучением манускрипта, ее взгляд бежит по строкам, написанным на древнем языке, но мысли находятся совершенно в другом месте: она осознает это тогда, когда текст расплывается перед глазами. Риккин почти позволяет разозлиться на себя за то, что думает о нем, но в голове звучит собственное предостережение: «Не уподобляйся им. Ты же не хочешь стать, как они».       Ассасин точно знает еще одно — она хотела бы стать таким, каким сделали его, разумеется, не по собственной воле.       Он намеревается сделать такой же бардак, который устроил в ее кабинете в прошлый раз, и делает, одним движением руки смахивая манускрипт и остальные бумаги на пол. В воздухе поднимается запах застарелой пыли. Каллум постоянно кривит нос, но только не София — ведь для нее это жизнь. Жизнь, которую она не может отвергнуть, как бы сильно этого не хотела.       Каллум Линч испытывает некое воодушевление и гордость от того, что творит с рабочим столом его чересчур правильного лечащего врача, а по спине проползают ленивые мурашки от осознания того, что только ему она это позволяет. София сама писала в психологическом портрете ассасина, что тот склонен к неконтролируемой агрессии — эдакое воплощение хаоса. Они всегда были противоположностями и, наверное, именно поэтому Риккин дает ему возможность почти грубо схватить себя за бедра, усадить на расчищенный рабочий стол. Кажется, с последнего полуночного визита синяки на ее белоснежной коже еще не сошли…       Они не говорят друг другу ни слова — им не нужны слова, ведь язык тела скажет все за них самих.       София раскрывается перед ним в ту же секунду, когда Каллум проходит широкой ладонью по ее спине, задирая рубашку, в выборе которой она ошиблась на несколько размеров. Мужская одежда, короткая стрижка, отсутствие вульгарного макияжа — в прошлой жизни ему никогда не нравились такие девушки. Но прежний Кэл мертв и начал, как и обещала ему Риккин, новую жизнь.       Она боится издать хоть звук, но позволяет себе шумно вздохнуть полной грудью, пока ассасин справляется с застежкой бюстгальтера, прижимаясь к ней до неприличия близко. Каллум медлит, а София не знает для чего именно — то ли чтобы ее подразнить, то ли просто потому, что ему это нравится.       Пока Линч создает беспорядок в кабинете Риккин, она отвечает ему тем же в его волосах, цепляясь длинными пальцами, ероша темные пряди в тот момент, когда его губы прижимаются к основанию ее шеи, а щетина неприятно щекочет кожу. София откидывает голову назад, прикрывает глаза, ощущая, как Каллум оставляет на шее след от зубов, а нарочито выше — ярко-красный засос. В голове ассасина проносится риторический вопрос, который он никогда не посмеет произнести вслух: как же она объяснит его происхождение коллегам, а главное, своему отцу?       Ее ладони увереннее касаются его обнаженной груди, хотя Линч не помнил отчетливо, когда она успела стянуть с него рубашку. Они встречаются затуманенными взглядами, и Кэл выдыхает в ее губы, едва не касаясь их, но различая в глазах Софии, как сильно она хочет обратного. Раньше ассасин никогда бы не подумал, что его на людях столь кроткий лечащий врач будет абсолютной противоположностью в приватной обстановке. Почувствовав на своем плече ногти, впившиеся ему в кожу, Кэл понял, как ошибался насчет нее. Но теперь он позволял ей подобное.       Их прелюдия была похожа на перетягивание каната, когда ни один из участников не желал уступить другому, а только показать превосходство, взять первенство в этом негласном состязании. Однако они оба сдались на милость друг другу тогда, когда остались полностью обнаженными, беззащитными. Ассасин и тамплиер — полностью нагие, разоблаченные морально в неправильном, губительном союзе.       София достаточно подготовлена для того, что произойдет дальше, но все же с губ слетает непрошеный стон, что растворяется в напряженном воздухе, когда Кэл, сжалившись, целует ее по-своему, настойчиво сминая пухлые губы, а затем отстраняется, тем самым вынуждая ее подаваться вперед самой, чтобы получить больше желанной ласки. Ладони Каллума снова оказываются на узких бедрах Софии, стискивая их почти до боли, доказывая свое превосходство над ней хоть в чем-то. Она сдается, льнет ближе и, зарывшись в его волосы, шепчет на ухо слова-мольбы, значение которых Кэл понимает только спустя несколько секунд, когда она обхватывает его ногами, вынуждая и самому испустить напряженный вздох.       Разрядка приходит раньше, чем осознание того, что они натворили, уже не скрывая друг от друга учащенного дыхания. Каллум не избегает ее объятий, не понимая, что им движет. Он задумается об этом потом, когда окажется в своей маленькой комнате, больше напоминающую тюрьму, с тяжелым белым потолком, который давит на него сверху хуже, чем эффект просачивания.       Линч одевается молча, пока София старательно отводит от него взгляд, будто бы пытаясь забыть то, что здесь и сейчас произошло. Как она могла отойти так далеко от своей цели, но оказаться так близко к нему? Как могла позволить Каллуму сломить ее, довериться так, что после всего она чувствует себя опустошенной, но на верху блаженства?       Риккин знает, что в следующий раз поцелует его первой, возьмет инициативу в свои руки, оставит его в своих объятиях до утра, а Каллум не будет сопротивляться. Потому что только ей это позволено.       И будет до тех пор, пока это не излечит, либо не убьет их обоих.