Зарубки

      Малыш-Бэй попробовал на зуб отцовский посох, и это стало первой зарубкой.       Он сидел возле своего папочки и смотрел, как вращается колесо прялки. Устав от игр с безделушками, Бэй тянулся к посоху.       Папочка никогда не останавливал сына, лишь следил за тем, чтобы дерево было достаточно чистым для ребенка. «Сынок, ты проголодался?», — спрашивал он с беспокойством. Папочка всегда беспокоился. Мама — ни разу.       Такими были первые зарубки.       В день, когда Бэю исполнилось два года, папочка позвал его с улицы. Бэй подбежал к нему, едва держась на еще неуклюжих детских ножках. Куры и прочая птица всполошено разлетелась. «Сегодня твой день рождения, сын, тебя ждет сюрприз».       Бэй схватился за посох, приплясывая от нетерпения. В хижине мама испекла пирог с яблоками и корицей, она улыбалась, и глаза ее сияли. Это был прекрасный день.       Позже вечером папочка велел Бэю стоять смирно и принес свой деревянный посох. Папочка достал небольшой ножик и сделал зарубку там, где голова сына коснулась дерева.       «Мой большой мальчик! Скоро будешь выше папы!». Мама нахмурилась и что-то пробормотала себе под нос.       Такой оказалась вторая зарубка.       В темное и невеселое время Бэю исполнилось шесть. В то лето умерла его мама. «Хочешь меня измерить, папочка?» — спросил Бэй. Отец, казалось, постарел за лето. Постарел и сделался безразличным. Он смотрел в пламя и молчал, а когда заговорил, то голос его словно зазвучал из-за каменной стены, как в старом колодце. «Что? А, да, конечно, сынок. Принеси мой нож».       Эта зарубка стала шестой.       Четырнадцатой и пятнадцатой зарубки не было. То были горькие годы, когда все страшным образом шло не так.       На шестнадцатый день рождения Бэя Темный достал нож и сделал три глубоких надреза на своем запястье. Он оставил раны гноиться.       Такими были четырнадцатая, пятнадцатая и шестнадцатая надсечки.       Летним вечером Белль обнаружила хозяина замка сидящим за прялкой. Он сгорбился на лавке и не слышал ее шагов. Колесо прялки безмолвствовало, и вокруг была лишь гнетущая тишина. Когда хозяин замка уходит в себя, замок становится удручающим.       «Почему ты сидишь в темноте?», — спрашивает Белль, прикасаясь к его плечам. Ее волосы падают ему на щеку, она наклоняется ближе, силясь рассмотреть, что же завладело его вниманием.       Белль вскрикивает. Ее возглас возвращает Темного в реальность.       «Румпель, прекрати!».       Белль выхватывает из его рук кинжал и бросает на пол. Хозяин замка закрывает глаза, затем открывает. Его прекрасная служанка склонилась над его израненной ладонью.       «Зачем ты порезался?».       Прежде ей случалось видеть смертельные раны Румпельштильцхена, которые тот излечивал ехидным смешком и мановением руки. Здесь было нечто иное. Нечто более темное. Более одинокое. Нечто промелькнуло меж ними. Хозяин замка поднял голову, и Белль увидела его затуманенный удрученный взгляд. Он не делает попыток заговорить. Он не хочет исцелиться.       «Я принесу повязки», — тихо говорит Белль, поднимая с пола нож.       «Я скоро вернусь, Румпель».       И она возвращается с миской теплой воды и куском ткани. Белль садится на скамейку около прялки и осторожно берет Румпельштильцхена за руку.       Склонившись над раной, девушка сдувает боль с пореза, затем смывает кровь и накладывает повязку. Движения Белль нежны и аккуратны. Наконец, его перебинтованная ладонь ложится на колено. Белль встает со скамейки.       Румпельштильцхен медленно выдыхает. Она уходит. Но вот Белль обнимает его со спины, он чувствует, как ее ладони прижимаются к нему, как ее щека касается его щеки.       «Пойдем со мной, сядем у огня. Я тебе почитаю или что-нибудь еще».       И эта зарубка становится последней. Конец.