Дочь маньяка

Дорогой читатель, я хочу поведать тебе мою историю о том, как на самом деле живётся настоящему серийному убийце, и, непосредственно, я играю в ней отнюдь не второстепенную роль. Осенний дождь хлестал за окном, порывами шёл, занавеска моей спальни вздымалась пузырём и опадала от сквозняка. В комнате стоял запах свежести, сырой земли и моющего средства. Я проснулась от жуткого холода, словно меня окатили ледяной водой. Я встала со скрипучей старой кровати, и как только мои ноги коснулись пола, их моментально свела сильная судорога. Холод парализовал тело. Поёжившись, я подбежала к окну и плотно закрыла рамы. Мой взгляд упал на настенные часы, светившиеся в темноте красным светом. Было ровно двенадцать часов ночи. Я нехотя направилась в ванную. Мои шаги гулко раздавались в пустом коридоре. Зайдя в помещение, я остановилась у зеркала и придирчиво осмотрела своё отражение. Оттуда на меня смотрела высокая стройная девушка с угольно чёрными глазами, которые на маленьком бледном личике выглядели просто бездонными. Картину довершали острые скулы и длинные тёмные волосы, которые каскадом струились по узким плечам. Со стороны я выгляжу довольно хрупкой и беззащитной, но, как известно — внешность бывает обманчива. В ванной невыносимо воняло кровью, так что никакие моющие средства, аэрозоли и вентиляции не спасали. Я сбросила с себя одежду и залезла в душевую кабину. Сверху на меня полилась горячая вода с резким запахом хлорки. Я намылила ладони и стала водить ими по своему телу, с каждым мгновением спускаясь всё ниже и ниже, подбираясь ближе к эрогенной зоне. Мои руки скользнули в промежность. Я представляла его. Как-будто мои руки — его руки — ласкают меня. Направив туда душ, я кончила. Приведя себя в порядок, я вышла из санузла и тут же, до меня отдалённо донеслась эта ужасная мелодия. Папа всегда включает колонки на полную мощь, когда собирается выебать очередную малолетнюю шлюху. Весёлый мотив этой французской песенки почему-то нагоняет на меня безмерную тоску. Еды нам хватит ещё на месяц вперёд — единственная хорошая новость за сегодня. Значит мне в ближайшее время не придётся никого убивать. Знаете, убийство — это тоже стресс, сам процесс чем-то схож со сдачей экзаменов, но мне не привыкать. Я занимаюсь этим с тринадцати лет, конечно под строгим контролем родителей, но это не имеет никакого значения. Зайдя на кухню, я увидела в полумраке маму, стоящую в белом фартуке, заляпанном кровью, у большого кухонного стола. В правой руке она держала нож, которым разделывала мясо, а в левой — скальпель. — Доброе утро, мамочка. — Скорее уж ночь, — отрезала она, даже не взглянув на меня. — Что у нас сегодня на завтрак? — Блинчики с фаршем, — ответила она и, сделав небольшую паузу, добавила: — Из Вероники. — Мама, нам нужно поговорить, — начала уж было я, но она меня грубо перебила: — Виктория, что на этот раз?! — У меня скоро День Рождения, мне исполняется пятнадцать лет, юбилей, — стала перечислять я, растягивая слова, как-бы подбирая, что сказать. Повисло неловкое молчание. Мама прекратила резать и повернулась ко мне. — Продолжай, — смягчилась она. — Тебе когда-нибудь нравился мальчик, которому ты была абсолютно безразлична? — выпалила я. — Так, наша девочка влюбилась, значит, — ехидно улыбнулась мама, мастерски уходя от ответа, и в её интонации прозвучали нотки садизма: — Ну и кто же этот несчастный? — Он из старших классов, — отмахнулась я. Мама села напротив меня и придвинулась ближе. — Расскажи мне о нём! — Он скромный, вежливый, сильный, умный, учится хорошо, любит читать книги, — перечисляла я, смущённо улыбаясь и играя солонкой, — у него много друзей. — Стой, дочка, я тебя поняла, — подмигнула мне мама и добавила: — Можешь сегодня забрать его домой. — Спасибо, мамочка! — обрадовалась я. — Так уж и быть, я выделю ему комнату в подвале, как раз на днях одна освободилась. На кухню вошли сонные близнецы. — Доброе утро, девочки, — в один голос поприветствовали они нас. — Доброе, — ответила я. — Завтрак в микроволновке, — лаконично сообщила мама и взяв мусорный пакет с останками Вероники, быстро удалилась из помещения. — Вчера моя кукла умерла, — мрачно объявил Матвей, ложа в рот блинчик. — Причина смерти известна? — поинтересовалась я. — Нет, в том то и дело, что её здоровью ничто не угрожало, — озадаченно ответил он. — Да что тут непонятного?! Затрахал он её просто! ЗА-ТРА-ХАЛ! — присоединился к разговору Вадим. — Новую куклу долго делать. Это получается ещё возиться с конечностями, удалять голосовые связки, глазные яблоки… — продолжил Матвей, не обращая никакого внимания на шуточки брата и с надеждой посмотрев на меня, спросил: — Викусь, выручишь? — Почему бы тебе не положить её тело в холодильник? — поинтересовалась я, — Тогда ещё около недели Марго будет доставлять тебе удовольствие. — Мне не нравится некрофилия: тело становится таким холодным, мерзким, что меня воротит, — честно признался Матвей. — Хм. — Ну так что, Викусь? — У меня что-то в последнее время настроения нет, так что в другой раз, — продинамила я брата. — Ладно, — удручённо вздохнул Матвей. — А что случилось? — с набитым ртом спросил Вадим. — Та гости из Краснодара приехали, — завуалированно ответила я. Вадим подавился. — Зачем, ска, ты мне это сказала, я же ем! — возмущённо запричитал он. — У Вероники, в момент, когда мы её расчленяли, были эти дни, — задумчиво вставил Матвей. — Да идите вы нахуй! — Сейчас, ты получишь от меня, маленький пиздюк! — заорал Матвей, развернул блинчик и запульнул фаршированной Вероникой в Вадима. Вероника пролетела в нескольких сантиметрах от лица брата и упала в кастрюлю с кипящими в ней мозгами. Я, угорая, съехала под стол. Тем временем, Вадим, безумно хохоча, выбежал из кухни. — Мимо, мимо! Братан, да ты мази… — донеслось ехидное из коридора и оборвалось воплем боли. В помещение зашла злая мама, таща Вадима за ухо. — Что вы тут устроили?! — закричала она и, увидев нынешнее содержимое кастрюли, прошипела, краснея от охватившей её ярости: — Кто это сделал?! Повисло долгое молчание, такое, что в ушах звенело. Мама посмотрела на Матвея уничтожающим взглядом и распорядилась: — Чтобы к моему приходу здесь всё было убрано! — отчеканила она и удалилась вон из кухни. Вадим сразу же схватился за больное ухо. — Вечно у меня из-за тебя проблемы! — пожаловался он. Матвей, проигнорировав едкий комментарий Вадима, отошёл в подсобное помещение за шваброй и моющим средством. — Идиоты, — выдохнула я и страдальчески закатила глаза, да так, что увидела свой мозг. Взрослые же люди: обоим по семнадцать лет, а ведут себя как дети. Позавтракав, я быстро оделась и собрала свой рюкзак. Помимо учебников и канцтоваров, там, в тайном отделении, я спрятала шприц со снотворным и перцовый балончик. Последний мне ещё не приходилось использовать в действии. Остаток времени я провела в подвале, обустраивая наше будущее любовное гнёздышко. Кое-как отмыв стены и пол от кровавых пятен, я постелила в углу жёсткий матрас. Ещё месяц назад на нём в страшных муках скончалась моя бывшая лучшая подруга. Сегодня я не собиралась присутствовать на уроках. Моя мама позвонила классной руководительнице и сказала, что я заболела. Папа обещал подделать справку. Он у нас мастер на все руки, очень горжусь им. Накинув на себя старую спортивную куртку я вышла из дома. Чёрный лексус с тонированными окнами стоял прямо напротив входной двери. Я быстро запрыгнула внутрь. В машине меня ждали, вечно чем-то недовольные близнецы. Матвей курил вейп, да так, что в салоне образовались белые никотиновые облака, а Вадик, что сидел на заднем сидении нервно ел шаурму, запивая остывшим кофе. — Пристягнись, — приказал мне Матвей, выпуская очередное кольцо дыма изо рта и сухо добавил: — Не хватало нам ещё проблем с гаи. Ни у Матвея, ни у Вадима прав не было. Водить их научил наш умный папочка и купил каждому по дорогой тачке. В скором времени он и меня научит. Я его очень сильно люблю. Машина плавно тронулась. Мы ехали медленно, всего лишь шестьдесят километров в час, как и положено. У профессиональных киллеров есть правило — перед своей работой нельзя нарушать закон. В данном случае имелись ввиду правила дорожного движения. Но мы не киллеры, мы просто любители. За окном проносились скудные унылые пейзажи осеннего Тирасполя. Голые деревья и грязный асфальт — так я могу описать свой город в это время года. Серое небо рассекали ослепительные молнии. Где-то вдали раздавались раскаты грома. В воздухе витал тяжёлый запах бензина и озона. Всю дорогу до школы мы ехали молча, слушая какой-то депрессняк, а именно Тони Раута, от противного голоса которого стёкла изнутри вибрировали. Я всегда ненавидела музыкальный вкус Матвея. Но у нас так заведено: чья машина, тот и диджей. Припарковав машину на самом лучшем месте, мы направились в школу. Я шагала впереди, а два амбала-близнеца по обе стороны шли следом за мной. Мы немного опоздали к началу занятий, но это не имело никакого значения. — Здравствуйте, это одиннадцатый «в»? — нарушив тишину, царящую в классе, нагрянула я. Кажется, это был урок физики. — Да… — послышалось беспорядочное со всех сторон. Я встретилась с ним взглядом и на секунду забыла зачем я тут. Он сидел за шестой партой третьего ряда. О боже, его голубые глаза сводят меня с ума! — Мартынов, срочно в медпункт, — быстро опомнилась я. Выйдя из класса, я оставила дверь открытой, тем самым давая понять, чтобы ученик немедленно следовал за мной. Через пару секунд Саша вышел из класса и вопросительно уставился на меня. Он такой сексуальный в этой белой рубашке… И сразу в голове вакуум. Да, чёрт возьми, застегни верхнюю пуговицу, что ты со мной делаешь?! Закусив губу, я отвернулась и быстро зашагала в сторону медпункта, чтобы он ничего не заподозрил и не заметил как краснеют мои щёки. Мальчик последовал за мной. Повисло напряжённое молчание. Мы были знакомы, но из-за сложившихся обстоятельств вынуждены игнорировать друг-друга, просто у нас всё очень сложно, и долго объяснять, короче. Остановившись у дверей, я заметила табличку. На ней было написано, что сейчас в кабинете проходит кварцевание. Я быстро закрыла её спиной, надеясь, что Саша не успел прочитать текст. У него было плохое зрение, он носил очки. Но, к сожалению, мальчик увидел эту долбанную надпись. Его взгляд изменился. — Сука, когда же ты оставишь меня в покое?! — на его лице проступила вена. Это так заводит когда он злится, мой бедный маленький мальчик. Хоть Саша и старше меня на два года, и выше на голову, но он всегда останется для меня милым ребёнком. — Саша, я просто хотела поговорить с тобой, — стала импровизировать я. — Иди нахуй. — Окей, я отстану от тебя, но только выполни мою последнюю просьбу, — мой голос предательски задрожал. Никогда я ещё так не волновалась перед выполнением какого-либо своего замысла. — ЧТО. ТЫ. ХОЧЕШЬ. ОТ. МЕНЯ? — Поцелуй меня, — прошептала я, подойдя к нему вплотную и тем самым прижав его к стене. Отступать было некуда. Я же вижу, он тоже этого хочет, но стесняется. Саша смотрел на меня с недоумением и испугом. Мальчик должен сделать выбор, но он колеблется. Его зрачки расширились и дыхание участилось. Но в последний момент наваждение отпускает его, он начинает отстраняться и я с силой втыкаю ему шприц со снотворным в шею, который всё это время нервно сжимала в правой руке. Я разочарована в нём. Пропало даже желание продолжать столь важную для меня операцию, но отступать уже нельзя. Он вздрогнул и резко оттолкнул меня. От неожиданности я не успела поставить блок и больно ударилась головой об угол. Саша сделал пару шагов назад, опёрся о стену и медленно стал съезжать по ней вниз. Сознание стремительно покидало его. Через пару минут из-за угла появились мои братья, они взяли Сашу под руки и вынесли через чёрный вход. Аккуратно погрузив тело в багажник, мы тронулись с места. Город обволакивал густой туман, значительно уменьшая видимость, и нам не приходилось беспокоиться, что нас могут заметить. — Это наш подарок тебе на День Рождение, — нагло заметил Матвей. Всю работу я выполняла сама. Эти лентяи помогли мне только с транспортировкой. — Приятного пользования! — пожелал мне Вадим. В данный момент у меня не было желания спорить с ними. Дождь с новой силой стал барабанить по стеклу, успокаивая нервы. Сейчас, в пару сантиметрах от меня, пусть и в отключке, находился мой любимый человек. Все мои мысли были заняты только им. Мне так не терпелось раздеть его, прикоснуться к его телу, почувствовать его внутри. Туманная дорога петляет перед глазами, заставляя включить тусклые фары, чтобы отсвечивать чёрный лес, растущий по краям и не съехать в канаву. Через двадцать минут колдовская роща отодвигает еловые ветки в стороны, открывая взору огромный, мрачный, местами покосившийся, но всё ещё крепкий дом. И мы уже идём открывать нараспашку двери, чтобы внести в дом моего спящего ангела. Немного попетляв по длинным коридорам, близнецы остановились у санузла. Оставив тело на моё полное попечение, они удалились по своим делам. Первым делом мы с Сашей следуем в ванную, где я стаскиваю с него мокрую, пропахшую дорогим одекалоном одежду, чтобы промыть тёплой водой его идеальное тело. И наряжаю в новый, очень идущий ему белоснежный костюм, который вскоре будет вынужден окраситься в алый. И лишь после, закончив все необходимые приготовления, расчесав его короткие каштановые волосы и натерев обнажённый торс ароматными маслами, наконец спустить возлюбленного в подвал и заковать в кандалы, чтобы уже там, наедине с ним, в темноте, жадно целовать такие податливые во сне губы и шептать о том, как мы будем счастливы вдвоём. По инструкции действие наркотика заканчивается через двенадцать часов. Всё это время я не могла усидеть на месте. То и дело бегала из своей комнаты в подвал с многочисленными коробками секс игрушек, то и дело проверяя состояние своего нового питомца. Все инструменты должны быть стерильными. Спустя пару часов я закончила с приготовлениями и вопреки всем запретам родителей уснула прямо на груди у своей жертвы. Я просто лежала и слушала как бьётся его сердце, каждой клеточкой своего тела впитывала его тепло, запах. Даже если он и проснётся раньше меня, то не сможет причинить мне вред, так как его руки и ноги плотно закованы в железные кандалы. Приближалась ночь. Я уже давно не спала. Мой взгляд скользил по чёрным каменным стенам узкой камеры. Повсюду виднелись следы от ногтей и въевшиеся пятна крови. Одинокая тусклая лампочка, висевшая над нами постоянно мигала. Её приятный тёплый свет убаюкивал. Слышалось равномерное потрескивание электричества по проводам. Глаза слезились от резкого запаха концентрированного спирта. Вдруг я почувствовала как его дыхание изменилось. Отстранившись я быстро отбежала на безопасное расстояние. Действие наркотика заканчивалось. — Где я? — удивлённо спрашивает он, пытаясь приподняться и сконцентрировать свой взгляд на мне. И я смотрю на него с ласковой улыбкой, крепко сжимая в кармане нож. Игра началась. Саша дёргается всем телом и понимает, что железо ограничивает его в движениях. Наркотик ещё не вышел полностю из его крови, препятствуя чувствительности, всё ещё туманит его голову. Вот только сейчас я замечаю тень страха на его смазливом личике. — Боишься, — констатировала я, останавливаясь в паре метрах от распятой жертвы. — Это правильно. Ты должен меня бояться. Но сейчас можешь немного расслабиться. Я не трону тебя, во всяком случае, пока. Я зашла просто поговорить. — По… поговорить? — прошептал мальчик. Он уже понял кто сейчас стоит перед ним, догадался что находится в лапах маньяка, взывать к которому бесполезно, но тут у него вновь зажглась надежда.  — Пожалуйста, Вика, отпусти меня! Клянусь, я не стану заявлять в полицию. Я никому не… — Если ты, сука, еще раз откроешь рот без позволения, я его тебе зашью, — ответила я спокойным тоном учителя, объясняющего многократно пройденный с предыдущими классами материал. — Так вот. Я хочу рассказать тебе о сущности садизма. Видишь ли, я пересмотрела немало фильмов и перечитала немало книг на эту тему — в том числе и серьёзных, а не только дешёвых триллеров — и нигде автор даже не приблизился к пониманию явления. В этой области царят крайне примитивные стереотипы, и меня это, по правде говоря, немного раздражает. Я даже хотела написать статью в какой-нибудь психологический журнал, но, боюсь, меня не напечатают. Они ведь публикуют только своих, с докторскими степенями. Может быть, со временем я наведаюсь к кому-нибудь из этих докторов и прочитаю ему лекцию. А чтобы он лучше усвоил, проведу с ним несколько практических семинаров. Вот как сейчас с тобой. Но это потом. Пока что у меня есть ты. Тем более что тебе тоже будет полезно избавиться от некоторых иллюзий. Итак, наиболее распространённая теория увязывает садизм с некоторой травмой или ущербностью. Человек подвергся в детстве сексуальному насилию, или его порола мать, или дразнили одноклассники, или над ним посмеялась девочка, в которую он был влюблён в старших классах, или он сумел-таки её уломать, но облажался в постели — и вот теперь он хочет доказать, какой он крутой, своей покойной матери, или мстит всем женщинам, или человечеству в целом. Не буду утверждать, что таких случаев не бывает. Но, видишь ли, они не имеют отношения к настоящему садизму. По сути, в действиях таких людей садизма не больше, чем у боксёра на ринге или у полицейского, стреляющего в вооружённого преступника. Это так называемая инструментальная агрессия. Насилие здесь лишь инструмент, а не цель. Если бы такой человек мог добиться своей цели — своей истинной цели, тоесть любви, признания, уважения и тому подобное — не прибегая к насилию, он бы с радостью без него обошёлся. Месть — сугубо рутинная, рациональная процедура, столь же рациональная, как торговая сделка. Простая плата по счетам. Пусть в сознании такого псевдо-садиста всё смешалось, и он мстит и доказывает вовсе не тем, кто реально когда-то нанёс ему обиду — неважно, ведь с его точки зрения, даже если он не осознаёт этого, он мстит именно тем. Итак, это не настоящий садизм. Настоящий садист не мстит и не наказывает. Тоесть он может это делать, но, опять-таки, в сугубо инструментальных целях, а не удовольствия ради. Все эти садомазохистские сцены в духе «я был плохим мальчиком, накажи меня» — сущая чепуха. Нет никакого садизма в том, чтобы наказывать виновного, это, опять-таки, рутинная процедура, не более возбуждающая, чем выгул собаки или уборка квартиры. Настоящему садисту, для которого насилие и страдания жертвы самоценны, не только не нужен формальный повод, но, напротив, такой повод будет только мешать. Жертва должна быть невинной. Чем невиннее, тем лучше. Если угодно, она должна даже вызывать сочувствие. Да, представь себе, в глубине души я сочувствую тебе, и не будь этого, я не смогла бы в полной мере насладиться твоими страданиями. Ведь не сочувствовать жертве — значит, считать её заслуживающей такой участи, тоесть виновной, а этот аспект мы уже разобрали. Самое изысканное удовольствие в том, чтобы вообще наблюдать мучения со стороны. Мучающий сам так или иначе, пусть даже подсознательно, оправдывает собственные действия, а значит, не может считать жертву абсолютно невинной; но наблюдатель избавлен от этого противоречия. Увы, привлекать напарника мне было бы слишком рискованно. Ну да ничего, может быть, я теряю самое тонкое наслаждение, но мне хватает и того, которое я получаю. Тебе, может быть, интересно, какой всё-таки в этом смысл. А никакого, в том-то всё и дело. Истинный садизм есть наслаждение страданиями жертвы в чистом виде, без всякого рационального или даже иррационального обоснования. Я не пытаюсь что-то доказать, отплатить или самоутвердиться. И дело вовсе не в том, что я не могу иным способом добиться парня. Могу, просто это не доставит мне истинного удовольствия. Да и вообще, сексуальные мотивы тут далеко не главные. Просто, когда человек садист, это затрагивает все стороны его натуры, в том числе и сексуальную — но не наоборот, и сводить садизм к сексу совершенно не верно. Как видишь, пока что мы с тобой обходились вообще без этого… но, разумеется, я не дам тебе никаких гарантий на будущее. Теперь у тебя нет вообще никаких гарантий. Если ты будешь вести себя плохо, ты будешь наказан, поскольку я не заинтересована, чтобы мне чинили помехи, но если ты будешь вести себя хорошо, ты всё равно не сможешь заслужить никаких поблажек. В любую минуту я могу сделать с тобой всё, что захочу, и сделаю, как только захочу. Ты должен всегда помнить об этом. Вот, например, сейчас у меня возникло такое желание, — заключила я, медленно приближаясь к своей жертве. Я с улыбкой смотрю на моего пленника. Ведь сейчас, с крепко закованными за спиной руками, в тусклых отблесках лампы, полуобнажённый, он снова прекрасен, точно ангел сошедший с небес. И глядя в эти искристые голубые глаза, которые ещё кажутся немного сонными, моё разочарование исчезает, и я снова начинаю чувствовать радость от того, что делаю. — Теперь ты мой, — шепчу, вместо ответа и, присев рядом с пленником на корточки, веду рукой по его торсу. — Мой ангел. Во мне столько нежности, когда я ласкаю его прикосновениями. Вот только мой пленник дёргается всем телом, пытаясь уклониться от моих рук, и всё продолжает смотреть с непониманием. — Что ты делаешь? — неуверенно спрашивает он. Я опускаю голову чуть набок, раздумывая, хочу ли я видеть его там. Вот только Саша сам подсказывает мне верный ответ. — Это ты привезла меня сюда? — он продолжает спрашивать. — Зачем? — Тише, — прислоняю палец к его губам, на что парень снова дёргается, звеня кандалами. — Ты теперь только мой, только для меня и должен… Наконец в голубых глазах загорается ярость, пока ещё вперемешку со страхом. Он вспоминает меня, помнит, как я преследовала его месяцами, как врала. И, похоже, делает соответствующие выводы. — Ты сумасшедшая, — выдыхает он, но его широкооткрытые, залитые беспокойством глаза, сейчас смотрят только на меня. — Отвяжи меня и разойдёмся по… И я снова кладу палец на его губы, заставляя перестать говорить, призывая слушать меня и произносить лишь то, что я так сильно хочу услышать. Точно зная, что никогда не отпущу его, просто не выпущу из этого дома. По крайней мере, живым. — Перестань сопротивляться, мой голос ещё нежен, я так стараюсь его убаюкать. — Ведь сейчас ты мой, ты только для меня. Отдай мне себя и… Я хочу его, хочу его целовать, поэтому опускаюсь чуть ниже, желая коснуться губ своего пленника, желая начать свою прелюдию. — Ты сумасшедшая сука! — выплюнул он мне в лицо, и я с размаху даю ему пощёчину. Потому что никто, даже мой любимый ангел, не смеет так со мной разговаривать, потому что никто не смеет прерывать мою игру. Вот только магия, начавшая образовываться между нами, рушится, и я начинаю терять интерес. — Не смей! — продолжаю всё так же шёпотом, но он больше не ласковый, и мой голос звучит наподобие змеиного. — Не смей называть меня так! — а в моей руке уже поблёскивает ножик и я прижимаю холодное лезвие к его красивому лицу. — Потому что сейчас для тебя есть только я, потому что сейчас я твоя единственная. И твоя самая любимая. Саша застывает, и я с наслаждением подмечаю в глубине голубых глаз ужас, когда острое лезвие ласкает его щёку, оставляя кровавый порез. И когда я, снова наклоняясь в его лицо, слизываю солоноватую жидкость. — Ты мой, запомни, — шепчу я, впервые целуя его в губы, желая, чтобы он почувствовал привкус собственной крови. — Что тебе нужно? — отклоняет голову Саша. — Я не понимаю, что сделал тебе. Зачем ты это делаешь? — А мне нужны причины? — спрашиваю лукаво, садясь сверху на его бёдра и начиная медленно растёгивать рубашку. — Разве для того, чтобы полюбить кого-то, нужны причины? — Ты не любишь меня! — он дёргается всем телом, пытаясь сбросить меня, освободиться от нежелательных ласк, но не может. Потому что его ноги тоже крепко прикованы тяжёлыми кандалами, и он никак не сможет сдвинуть их. А значит, я могу полностью наслаждаться его телом, не опасаясь удара. — Не могу? — шаловливо веду по его торсу вниз, намереваясь добраться до ширинки. — Скажи же, мой ангел, почему я не могу любить тебя. — Но это не любовь! — отвечает он, но тут же выдыхает, так как мои пальчики касаются его члена. — Когда любишь, ты любимому не можешь причинить боль. Его слова точно яд действуют на мой разум, и, хоть я не останавливаюсь, но всё равно продолжаю думать о них. Саша считает, что я не люблю его? Что любовь просто не может быть такой? Пускай, пускай моя любовь ненормальна, но она тоже имеет право на существование, поэтому я продолжаю лакать его член, подмечая разом сбившееся дыхание. Саше нравится это, как-бы он не сопротивлялся, но он никуда не сумеет сбежать от меня. И пусть это всего лишь дурацкая реакция изнемождённого тела, но я умею удовлетворять парней, поэтому его член медленно встаёт в моих руках, а пленник всё чаще кусает губы, стараясь скрыть своё наслаждение. — Пусти, — он ещё пытается вырваться и снова дёргается, когда мой язык касается его мужского достоинства. — Я не хочу. — Хочешь, мой ангел, — я на секунду отвлекаюсь от приятного занятия, чтобы тихо, подобно змее подползти чуть выше, чтобы выдохнуть в самые губы. — Ты мой. Чтобы в следующую секунду снова подняться выше, и скинуть мешающую теперь ткань, и насадиться на член. Чтобы на секунду остановиться, смотря на него сверху вниз, желая подразнить его и себя, а после упереться ладонями в его торс и начать движения. Чувствуя его внутри, мне так хочется думать о нашем совместном будущем. Что теперь в мире будут существовать только я и он. Что у нас будет общая квартирка, в которой ангел будет приносить мне кофе в постель по утрам. Что он будет подхватывать меня на руки, чтобы переносить через лужи. Его член движется во мне, лаская изнутри, и я всё чаще выгибаю спину от это неземного наслаждения. И, глядя на его полуприкрытые глаза, больше не скрываю сладострастных стонов. Ангел больше не сдерживает себя, когда с его губ раздаётся глухой стон, горячая сперма заполняет меня изнутри. Я не боюсь этого, не боюсь забеременеть, так как хотела бы ребёнка, которого мы будем воспитывать только вдвоём. И поэтому мне безумно приятно чувствовать его частицу внутри, когда я со стоном падаю на обнажённый торс Саши и закрываю глаза. Мне хорошо. Только что я лишила мальчика девственности.