Старые строки

Несколько старых, пожелтевших страниц давно не видели глаз живого человека. Руки, что их написали не касались дневников и писем, что оставлены в них, несколько лет и все ждали того момента, когда прикосновение к прошлому станет необходимым. Так ли оно нужно, неизвестно было. Но ничего не сможет остановить пару, что решила вспомнить свою молодость. Точнее, если один немец захочет это сделать. *** «…Знаешь, дорогой дневник, я сегодня снова был Великолепен. Хотя думаешь, что кто-то стал бы с этим спорить? Я вот тоже думаю, что столь глупого человека просто нет на свете. Жаль, что день был не столь же прекрасен, что он не под стать мне. Хотя стоп, кажется, я кое-что забыл. Тот парень. В ярко-красной толстовке, еще с огромным кленовым листом на спине. Мне потом сказали, что он из Канады, но черт, это типа и так не понятно? Это как если бы какой-нибудь британец набил на лбу гигантское тату «Скажите, когда будет пять часов для чая и француз для пинка под зад». Ты бы видел его, черт возьми. Представь, что пушистого котенка смешали с белым медведем и наделили кавайностью японских школьниц. Кажется, у меня хреновые ассоциации. Не моя вина, это Мэттью слишком милый для описания. Франц говорит, что вполне хороший паренек, и что если с ним как-нибудь затусить? Конечно, он не выглядит как парень, который любит это дело, тем не менее, я хотел бы узнать, кто это. Больше чем имя и внешность. И то, что он ест слишком много сиропа, я чую его за километр…» — И вовсе я не ел так много. — Буркнул канадец, нагло укладываясь на плечи альбиноса и бегая синими глазами по строчкам дневника. Гилберт никогда не любил их показывать, но сейчас есть возможность узреть нечто большее. — Ел и продолжаешь есть, Мэтт. Ты и представить не можешь, словно новая коллекция духов. И да, мои ассоциации стали лучше, как ты успел заметить. Я расту! — против этой маленькой наглости он не имел ничего против. Лишь приобнял парня и одарил ласковым поцелуем в макушку. Пусть читает. Гил знает, что ему можно доверять все это. — Стоп, что там дальше написано про мое фото, — или не совсем все. Сейчас все равно ничего не сделаешь. «…Великий день, великий я. Я не знаю, что творится с этим миром, определенно Господь вспомнил о человечестве. Или он вспомнил лишь обо мне, что совсем неудивительно! Обо мне нельзя забыть. Незабываемый, неповторимый Гилберт. Франциск с Тони шутят, что моей незабываемости хватит на двоих. Они дошутятся, это я обещаю, правда, обещать придется совсем не им. На последнем матче я успел заметить Мэттью на трибуне. Его чуть флагом не закрыли, невидимка. После игры (а ты бы видел, как мы их разгромили. 5:3, гол в последнюю секунду, вратарь должен быть счастлив, что между его ног просвистел мяч прямо с ноги Великого) я успел остановить его, пока он не скрылся. Я бы его хрен нашел потом, хоть с радаром ходи. Но фото теперь у меня есть! Надеюсь, он навсегда запомнит этот день. Прикосновений Великого нельзя забыть. И тем не менее, маленькое личико Мэтти теперь может быть со мной всегда. Маленькая птичка на плече. Точно, Птичка! Это прозвище как раз подходит ему, он как какой-нибудь воробей. Но имя Воробушек не такое великолепное, так еще и длинное. А еще ему очень идет быть на рабочем столе. На телефонном, хотяяяя….” — Гил! — конечно, спустя столько времени вместе Мэтта тяжело удивить. Но про смущение никто не говорил, а уж когда это касается его юности и подавно. Щеки заалели от дальнейших строк и канадец закрыл лицо руками. — А это уже не для маленьких детей, Мэттью! Чего читаешь тут у всяких дяденек, — беднягу прижали к Великой груди, а дневник пока закрыли и положили на кофейный столик. Смущать мужа — святое! И этот принцип пришёлся по всей жизни, сколько он любил его. А это не так уж и мало. — Маленьким мальчикам надо пить какао с зефирками. Будешь? А потом можно и продолжить эти сказки на ночь. — Мне лень вставать, — протянул Мэттью. Немец все равно поднялся, уложив возлюбленного на диване, ради исполнения своего долга. Одного из. Большая кастрюля давно стояла на плите. Вечер выдался холодный, поистине зимний, что в Канаде отнюдь не редкость, но даже это слишком. Спасали лишь одеяла, что-то горячее (“Нет, Гил, горячая еда, я не о тебе”) и капля заботы. Все это Уильямс мог предоставить с избытком и удовольствием, нуждаться не в чем. Так что Байльшмидта можно назвать самым большим наглецом, что забрал у мира канадца и оставил его себе. Счастливчик. Правда настолько же удачным в поиске зефирок он не оказался. Шкаф за шкафом пали ниц пред Великим, однако запасов сладостей выдать отказались наотрез. Штурм холодильника тоже ничего не дал, отчего Гил даже приуныл. Ишь чего вздумали, не подчиняться Великому Великолепному Гилберту! В плен пошли вафли из запасов, а про мифически неиссякаемые источники сиропа решено промолчать. Эта “канадская кровь” все равно пропитала все вокруг и нечего о ней больше говорить. Хотя побыть своеобразным вампиром Байльшмидт всегда был рад. — Купи завтра зефир, Мэтт! Жить же невозможно без них, как ты мог оставить нас на произвол судьбы! — взбитые сливки были конфискованы тоже, исключительно ради одной невинной выходки. Сначала была преподнесена жертва в виде кружки горячего напитка, а потом и сам немец сел рядом с ним. — Мэтти. Не двигайся, — сурово приказал мужчина и осторожно взял его за подбородок. — Что ты… — на верхней губе оказалась белая полоска сливок. На нижней, на подбородке, будто бы то была борода достопочтенного старца. Уильямс хотел сначала наградить за глупую шалость “злым” взглядом своего маленького ребенка. Потом одумался и лишь вздохнул. — О да! Ты просто произведение искусства, Мэтти! Санта-Мэтт. — Ты идиот, Гил, — в отместку канадец прильнул к нему сладкими губами и оставил отпечаток десерта и на его лице. Не одному ведь страдать. Секундное наслаждение сменилось слабым возмущением, но стирать свое же творение не решился, слишком уж оно великолепно. — Надейся, что твой дневник в порядке, Медвежонок, — рассмеялся блондин и принялся за устранение своей бороды. Языком. Вкусное с полезным, а если запивать эту странную трапезу “подношением”, то и вовсе все прекрасно. — Scheße! - вовремя опомнился. Благо, лишь край обложки пострадал от вероломного розыгрыша. Но сердце пруссака готово было остановиться и оставить Мэтта вдовцом. Его сокровенные воспоминания чуть не пропитались ванильным лакомством, это уже серьезный повод помирать. Либо Гилберт драматизирует. Самую малость. — Продолжим чтение? - чистенький Мэтт выглянул из-за плеча и уселся прямо позади него, обнимая ногами. Теперь беловолосый в плену и ничего с этим не сделать. — Конечно, Птичка. На чем мы остановились, не напомнишь? Кажется, фото. — Давай следующую запись. Перед весенним балом, - канадец устроился поудобнее и приготовился слушать дальше, вновь переживая историю, у которой еще не написан конец.