Жестокие игры разума

— Я пришел, — кричит Даня, едва войдя в квартиру, но в ответ тишина. Он успевает только подумать, что Андрей, наверняка, не слышит его, потому что сидит на стриме в наушниках, когда замечает в коридоре на полу темно-красные крупные капли, чуть ли не лужи. Пакеты падают из рук, все тело будто током прошибает. — Блядь. Он несется на кухню, наступает ботинками в кровь, оставляет грязные следы за собой и видит Андрея. Андрей... Нет, сложно назвать человека перед ним Андреем. Кто-то, кто угодно, но не он. В пальцах крепко зажато лезвие, небольшое, блестящее, им он медленно, словно скучая, того и гляди зевнет, проводит по рукам, которые полностью уже — от плеч до кистей — залиты кровью. Кожа исполосована сетью глубоких и не очень порезов. Все это Даня подмечает за секунду, пока преодолевает оставшееся до мужчины расстояние. Выхватывает лезвие, чувствует, как оно вонзается в пальцы, прорезая кожу, но внимания не обращает, не важно все это сейчас, сразу отбрасывает в сторону, зовет Андрея. Ноль реакции. Сидит все так же, хоть бы шевельнулся. Руки лежат безвольно, словно с лезвием он и силы все забрал. — Ты опять? Андрей! Ты опять?! — Трясет просто дико, а по щекам слезы хлещут. Даня чувствует, что упадет сейчас. Все же в порядке было, почему снова? Он опять зовет, теперь еще громче: — Андрей! И Андрей, наконец, поднимает на него пустой взгляд. Смотрит, а глаза словно за очками скрыты, хотя они там остались, на столе, возле компа, где Леха Медь появляется перед своими кентухами. Даня отвешивает пощечину, пытаясь привести его в чувства. Ладонь горит, но в глазах напротив появляется хоть какая-то осмысленность, и он снова бьет, теперь уже по другой щеке. Вторую ладонь охватывает такая же боль, даже, кажется, сильнее. Андрей, точно Андрей, смотрит с непониманием сначала на Даню, потом на свои руки и взвывает от отчаяния, сжатыми кулаками ударяя себя по коленям. Ведь год почти не случалось этих приступов. Год почти! Почему сейчас, когда все наладилось, когда все так хорошо? Даня тем временем по квартире носится суетливо; перекись в шкафчике, бинт, вата, футболку другую прихватить по пути, та вся в крови. Падает на колени рядом и обрабатывает раны трясущимися руками, хотя и движения отточенные, не первый раз все-таки. — А твои? — Андрей, когда руки уже перебинтованы и Коробов собирается убрать все на место, кивает на пораненные пальцы, не так глубоко, но кровь течет. Даня отмахивается: ничего, мелочи. — Иди сюда, дай. Кузьмин забирает перекись и вату, осторожно берет ладони парня в свои и трепетно обрабатывает кончики пальцев. Дане больно, наверное, не так как Андрею, но больно, он вздрагивает от прикосновений, недовольно шипит. Андрей кивает с пониманием, он-то знает — по пальцам самое неприятное, слишком много нервных окончаний. Сидят друг на против друга, молчат. Андрей в пол отрешенно смотрит, Даня — на него, напуганно, заботливо. В прошлый раз после этого он в себе замкнулся, пару недель Даню к себе не подпускал. Что в этот будет — неизвестно. Коробов берет его за руки, ждет реакции — ничего. Пальцы саднит. — Как вышло-то так? — Чай шел заварить и... — Андрей неопределенно пожимает плечами. — Андрей, ты только... Перебивает, заглядывая прямо в глаза: — Дань. Уходи от меня. Знаешь, хорошо, что я пока себя только режу, а вдруг как-нибудь... — не договаривает, нервно сглатывает. — Я думал, больше эта хуйня не повторится, надеялся. Но раз нет, уходи лучше. Я не хочу тебе навредить. Слезы опять текут. У Андрея тоже потекли бы, но он жмурится, смаргивает, хочет сильным казаться. Он же, мать его, мужчина. Даня еще крепче его руки сжимает, смотрит взглядом "да что ты говоришь такое, не думай даже", боится, что Андрей просто выставит его за дверь сейчас вместе со всеми вещами и не впустит больше. А он и помешать-то не сможет. — Я люблю тебя, — говорит он твердо, но в глаза не смотрит. — И никуда не уйду. Я буду рядом, потому что это нужно тебе. И мне это нужно. Мы оба это знаем, не пытайся отрицать, — между предложениями паузы, словно бы от этого будет звучать убедительнее. Даня срывается на рыдания. Пытается сдерживаться, но внутри как прорывает что-то. Плечи вздрагивают. Он чувствует, как Андрей убирает свои руки и ему кажется, что это все, конец, но тот только обнимает его, прижимая к себе. — Тише-тише, я тоже тебя люблю, — шепотом говорит Андрей, после нескольких секунд непроницаемой тишины. Наверное, если бы он все-таки выгнал парня, это стало бы самым тупым его поступком. Потому что сотни раз он думал о том, что они, с этим своим ебаным невезением — у одного опухоль в голове, у другого напрочь съехавшая крыша, — созданы, чтобы не дать друг другу самоуничтожиться. — Знаешь, что? — Коробов резко поднимает голову и обхватывает его лицо ладонями. — Что бы ни случилось, как бы сложно ни было, я буду рядом. Обещаю. За окном был февраль, уже больше чем на половину истекший, снег таял, всюду были грязь и лужи. Впереди была весна, пускай пока только холодный серый март, но впереди апрель, май, мир будто заново переродится в который раз, а это дает надежду. Призрачную надежду на то, что все наладится, раны заживут, шрамы сотрутся... Будто и не было никакого дерьма, будто всегда все хорошо было. А пока... Пока они будут крепко держать друг друга, потому что слишком нуждаются в этом. Да и потом, если когда все наладится, Даня не уйдет, а Андрей не отпустит, потому что по-одиночке они пропадут просто.