La Tendresse

Затяжка за затяжкой — вторая пачка каких-то дешёвых сигарет таит в себе ещё три или четыре штуки, но после — придётся покупать новую, и чем дряннее будет то, что нынче принято называть табаком, тем лучше. Вряд ли хороший табак способен так ясно примирять с действительностью, как этот — горький, поддельный, сделанный так, чтобы затрат было как можно меньше: вероятно, там и вовсе одна бумага. Бумага да полынь — не зря горчит. Пасмурный, ветреный и промозглый, день понемногу сам себя исчерпывал, а Шерлок Холмс всё стоял, прислонившись спиной к боку чьего-то авто и глядя на окна дома напротив. Авто послушно и обречённо молчало, из окна лился свет — сквозь задёрнутые, но тонкие шторы. Шторы оранжевые, силуэт лампы и спинки кресла. Джон Ватсон, конечно, внутри: вот отделяется от кресла голова, вот она поднимается вверх, увлекая за собой плечи и остальное тело. Джон исчезает за пределы видимости, Шерлок глядит, опустив пальцы с сигаретой вниз; сигарета тлеет и едва мерцает. То, что вам нужно, уйдёт прочь, если вы принимаете это как должное и не испытываете благодарность в каждый отдельно взятый момент времени. Шерлок знает об этом, потому что испытал. Шерлок теперь знает, что любимые люди иногда ощущаются просто удобными и не особенно выцепляются из привычного комфортного пейзажа, а моменты испытываемой к ним нежности списываются на обстановку, равно как и моменты страсти, равно как и потребность защищать — равно как и правильность и дыхание всего на свете, когда эти люди рядом. Шерлок знает, потому что упустил человека, бывшего причиной и комфорта пейзажа, и обстановки, и всех игнорируемых моментов, и жизни дышащего мира: Шерлок упустил Джона. Сигарета истлела почти до фильтра, Шерлок всё пристальнее вглядывался в никуда — в память. Вот Джон заваривает чай. Вот между их случайно встретившимися пальцами курсирует ток — туда-сюда, и оба замирают в этом чувстве. Вот Шерлок смотрит на его профиль, зацепляясь за все крохотные участки, пока Джон, такой настоящий, живой, объёмный, невероятный, немыслимый, заставляющий потаённую нежность скапливаться слезами в уголках глаз — пока Джон читает газету. Вот Джон смеётся, единственный из всех понимая, что Шерлок только что пошутил. Вот Джон точно угадывает момент, в который Шерлок начинает нестерпимо хотеть спать, и отправляет его в постель, грозя какими-то нелепыми вещами, которые оба негласно решили воспринимать всерьёз. Вот они ссорятся сильнее обычного, и за видимой причиной стоит другая — серый кардинал всех ссор и недовольств, чьё лицо Шерлок, наконец, узнаёт, но узнаёт поздно: Джон тогда ушёл, а теперь и не знает, что Шерлок здесь, что наблюдает, что бросает сигарету и вминает её в асфальт и прелые листья носком ботинка. Или Шерлок считает, что Джон не знает, но, как и всегда в вопросах, касающихся Джона, немного ошибается: Джон заметил его не сразу, но заметил, судя по тому, что стоит перед ним, выцепив из глубокой задумчивости не покашливанием или словом, но одним своим духом. Шерлок моргает, отцепляя взгляд от окна и мягко упираясь им в лицо Джона: Джон может быть как угодно зол, но злиться в ответ — тем паче защищаться — не под силу. Джон не злится. Джон переминается с ноги на ногу и мнёт ладони за спиной. Смотрит повыше левого плеча Шерлока. Кто-то из них должен нарушить разом тишину и неловкость, скопившиеся за полгода, и Шерлок принимает удар на себя: -Ни за что бы не подумал, что Гарри живёт здесь. Джон перестаёт переминаться и как-то грустно усмехается: -Врёшь. -Вру, — соглашается Шерлок, и Джон коротко смеётся. — Я вычислил это место ещё тогда. Шерлок снова чувствует нежность, а Джон опускает взгляд на свои ботинки. Он вышел в свитере, хотя осень и промозглые ветреные сумерки предполагают куртку поверх. Шерлок тоже опускает взгляд на ботинки — на свои, а когда поднимает, сталкивается со взглядом Джона, а в следующий миг плюёт на всё, окромя своего сердца, делает один широкий шаг и ещё половину обычного — вперёд, заключая Джона в объятие. Он стоит недвижим, пока Джон не расслабляется и не обнимает его в ответ, кладя руки поверх не пальто, но пиджака. И Джон утыкается переносицей в его плечо, шепчет: «Идиот. Я так по тебе скучал». Шерлок бы тоже сказал, что скучал, но не знал, вместит ли это «скучал» опустошённость, тоску и тот неумолимый факт, что он продолжает скучать и прямо сейчас, будто сам Джон, целиком и полностью, здесь, в его руках, но его суть за тысячи километров — в грудной клетке, а без неё — не согреться. -Я люблю тебя, — сообщает Шерлок, сам того не ожидая. Джон чуть напрягается, а затем длинно выдыхает. -Хорошо. Потому что я тоже тебя люблю. -Ладно. Джон тихо смеётся, не отрываясь от него, и Шерлок ему вторит. -Ты замёрз, — говорит он скоро. -Нет, но от чая бы не отказался. Джон отнимает свою голову от его плеча, берёт за руку и ведёт в квартиру Гарри, где сама Гарри отсутствует, а Шерлок и Джон не могут перестать разговаривать, неловко шутить и чувствовать нежность, которую больше не нужно таить.