***
По коридорам и галереям подземного дворца словно пронесся порыв холодного осеннего ветра — король явился не в духе. Эта весть, передаваемая тревожным шепотом, торопливо сказанным словом, понятным жестом, а то и вовсе необъяснимым, непонятным невербальным способом, пролетела среди приближенных дориатского монарха, обгоняя его и сея смуту и беспокойство в сердцах и на лицах. Действительно, владыка Менегрота влетел на взмыленном жеребце во внутренний двор, не дожидаясь конюшего, спешился, не глядя, швырнул поводья подскочившему слуге и, снова никого не дожидаясь, рванулся внутрь дворца, изменив своей привычке двигаться величественно и плавно — он шагал торопливо и широко, ни на кого не глядя, а волосы его, обычно тщательно уложенные в замысловатую и изящную прическу, сейчас были растрепанными, и некоторые пряди даже упали на лицо. Попадавшиеся ему на пути придворные торопливо кланялись, дамы поспешно делали книксен, но он словно никого не видел, никому не отвечал, устремившись в свои покои. На сунувшегося было следом камердинера лишь коротко рыкнул и захлопнул перед его носом дверь. Оставшись один, король бухнулся на первый попавшийся пуфик, уперся локтями в колени и закрыл руками лицо. Что за жизнь, почему его никто не хочет оставить в покое, почему так трудно побыть хотя бы четверть часа одному? Он никого не хочет видеть, а вокруг так и вьются эти конюшие, лакеи, камердинеры и придворные дамы! Впрочем, всё это чепуха, но ведь сейчас придет Мелиан! Ей доложат, что он вернулся, она подождет его с полчаса — и придет! И как быть тогда? Что он ей скажет, как будет себя вести? Он ведь совершенно не умеет ей врать. Другим сколько угодно, и даже очень виртуозно, а ей — никак. Она очень проницательна и видит его насквозь, в самом прямом смысле этого слова. И что будет тогда?! Элу даже застонал сквозь стиснутые зубы, когда он представил, что будет. Кровь прилила к лицу, и оно буквально заполыхало под ладонями. Ужасно, ужасно! А ведь когда все затевалось, то казалось невинной шуткой, забавной придумкой, остроумной и легкой…***
Элу Тингол вознамерился совратить нолдо. Не потому, что он имел какое-то особенное тяготение к мужчинам или оно бы перевешивало в нем тягу к женщинам. Хотя, надо признать, манера Мелиан использовать постель как средство манипуляции мужем заставила Тингола пересмотреть некоторые свои позиции и взгляды — например, на близкие отношения со своим полом. Конечно, он предпочел бы иметь дело с женщиной. Но, к сожалению, «Законы и обычаи эльдар» напрочь исключали подобный вариант. Ведь он не какой-нибудь дикий авар, он бывал в Амане и видел свет Древ, потому должен хочешь не хочешь соответствовать высокому стандарту. Он обязан соблюдать «Законы и обычаи…», а там четко прописано, что жена дается единожды на всю жизнь. Не может уважающий себя эльда, да еще при живой супруге, вступать в телесный контакт с другой женщиной. А вот про мужчин там не сказано ничего. Совсем. Ни единого словечка. Даже намека никакого нет. А раз так, то и нарушения никакого не будет. И несколько раз, когда Мелиан бывала особенно сурова и держала мужа в отдалении от себя особенно долго, он позволял себе… эпизоды. Это ни в коем случае нельзя было считать изменой — он бы просто рассмеялся, если бы кто-то употребил это слово для обозначения его шалостей с молодыми слугами. Ведь не было же никакого романа, всего лишь простое удовлетворение телесных потребностей. Он нарочно выбирал юношей, стоящих в самом низу придворной лестницы, чтобы совесть его была чиста — ведь нельзя же всерьез заподозрить его в том, что он изменяет королеве с какими-то там прислужниками! Мысль переспать с нолдо была вызвана совершенно другими соображениями. Элу очень хотелось вернуть себе душевное равновесие, напрочь утраченное после появления в Белерианде этих незваных чужаков. Выгнать их силой он не мог. Их было много, и оружием они владели мастерски. Элу честно признавался себе (с ним такое нечасто бывало, но тут пришлось смотреть правде в ее наглые глаза), что среди его подданных держать боевое оружие в руках умеют лишь немногочисленные пограничные отряды. Одержать верх, так сказать, морально, он не мог тоже — главным образом потому, что мешал языковой барьер, квенья никак не давалась Элу, в то время как понаехавшие довольно бойко изъяснялись на синдарине. Он долго и мучительно размышлял, что же все-таки ему предпринять, чтобы не только он сам, но и любой другой мог признать его превосходство над самоуверенными и дерзкими пришельцами. Наконец, после многих бессонных ночей, после тяжких раздумий и сомнений, у него родилась мысль: надо совратить кого-нибудь из них! И, разумеется, выбрать не рядового нолдо, а кого-нибудь из принцев. Тогда, если кто-то в его присутствии заговорит о достоинствах или даже о превосходстве нолдор, у него будет полное право пренебрежительно хмыкнуть: да имел я, знаете ли, этих ваших нолдор… Разумеется, он никому не расскажет подробности, но, заполучив подобный факт в биографии, нолдорский принц наверняка станет вести себя с Элу иначе, а вот это уже можно будет и подчеркнуть. А слова его сочтут за гиперболу, за иносказание. Генеральная линия внешней политики была, таким образом, намечена. Теперь следовало переходить к конкретным деталям. Территориальный вопрос Тингола не смущал: все новоприбывшие напрашивались к нему в гости, так что королю Белерианда достаточно будет только прислать приглашение. В успехе предприятия Тингол не сомневался тоже: легкость достижения цели во всех предыдущих искательствах для сомнений повода не давала. В конце концов, он ведь был Элу Тингол, король Дориата, повелитель Белерианда и так далее, и прочая. Внешность номинантов особой роли не играла. Во-первых, среди эльфов уродов вообще не водилось, а среди понаехавших, как говорили, и тем более. А во-вторых и в-главных, речь шла не о вопросе личных предпочтений, а о высокой политике, вроде династического брака, в которой не было места таким мелочам, как телесная привлекательность. Несколько осложнялось всё тем, что ни с кем из кандидатов Тингол лично никогда не встречался и представление о них имел только с чужих слов. По всем законам тактики добычу следовало наметить повнушительнее, и Элу Тингол обратил мысленный взор к востоку своих владений, коими безусловно почитал весь Белерианд. На востоке определенно было из кого выбирать. Среднего из буйной орды Феанорингов Тингол исключил из соискателей немедленно: из отчетов единственного дориатского посольства, а также из рассказов Ангрода отчетливо вырисовывался образ невоспитанного хама. А с хамами король Дориата не желал иметь ничего общего. Он был выше этого. Чуть погодя пришлось исключить и двоих младших: они были слишком одинаковые. Притом еще настолько не разлей вода, что даже непонятно, как исхитриться пригласить в гости одного, все равно которого, но без другого. А зачем ему их тут двое? И даже если бы приехал только один, и Тингол даже спросил бы его имя и, не исключено, что и запомнил бы оное, но какой в этом был бы смысл, если окружающие все равно не понимают, кто из них кто? Чем было бы потом похваляться? Нет, слишком много хлопот ради такой невнятной перспективы. Поразмыслив еще, Тингол вычеркнул Келегорма. Мало того, что тот был блондин и этим резко не соответствовал собирательному типовому образу понаехавшего нолдо, за ним еще всюду таскался непомерно огромный пес непонятной породы, вдобавок такой умный, что разве только не говорил. Тингол собак не любил и пускать в свой столь дорого ему обошедшийся Менегрот всяких блоховозов решительно не собирался. Даже умных — умников у него и без собак хватает. Оставалось еще — Тингол перепроверил сделанные в уме расчеты на пальцах, результаты совпали — трое. Маглор — натура, по слухам, художественная, певец и сочинитель. Даэрон рассказывал об этом с восхищением, в котором явно слышалась легкая нотка зависти. Куруфин — как говорили, натурально, копия своего знаменитого отца, по крайней мере, внешне. А это уже само по себе заслуживало отдельного внимания, ибо тут просматривался некий символизм. И старший — да просто потому, что самый главный из них. Все три кандидатуры были один другого лучше. Хоть жребий бросай. Несомненно, в конце концов Тингол на ком-то остановил бы свой выбор, если бы не одно «но». Было тут какое-то предчувствие… А к предчувствиям следовало прислушиваться. Ведь говорил ему тогда внутренний голос: «не шатайся один по Нан Эльмоту». Да что там, просто вопиял. А Элу не послушался — и вот вам пожалуйста. Сидит теперь тут пещерным жителем у жены под каблуком. Впрочем, если подумать… Финвэ Валинора достиг — и что это ему дало? А Тингол цел и невредим, при жене, и всех валинорских еще переживет. И за Альквалонде удобнее обижаться на расстоянии — а то, чего доброго, его бы там били вместо Олвэ. Да и женой вошло в привычку хвастаться — вон кого себе отхватил, не то что вы, неумытые, света Амана не видевшие. Так что не так уж все и плохо, если разобраться… Но внутреннему голосу Элу Тингол с тех пор взял за правило доверять. Вот и теперь в нем заговорило некое шестое чувство. Оно, вероятно, было чем-то сродни предвидениям, случавшимся у Мелиан — по крайней мере, Мелиан часто на них ссылалась и иногда даже не ошибалась, например, когда предрекала Тинголу сильную головную боль наутро после обстоятельных возлияний. И это таинственное шестое чувство сейчас настойчиво рисовало в воображении крайне расплывчатые и непонятные, но весьма разнообразные картины. Общим в них было некое скверное послевкусие, как будто отхлебнул уксуса, приняв за вино, и проглотил его раньше, чем успел понять ошибку. Какой-то неприятный осадок, словно от привидевшегося ночью сна, который никак не можешь вспомнить, но чувствуешь, что оно и к лучшему. Туманные видения причиняли подобие необъяснимой ломоты во всем теле, от них начинали ныть зубы, причем сразу все, и в районе лица и шеи появлялись настолько странные ощущения, что Тингол даже посмотрел в зеркало, дабы убедиться, что с лицом у него все в порядке. Такое количество столь грозных симптомов могло означать только одно: эту идею следовало отставить. Почему именно, Элу не вполне понимал, вернее, не понимал совсем, но внутренний голос зря не посоветует. Тингол вернул мысли обратно домой. Шестое чувство успокоилось, предвидение отпустило. Жаль, ах, как жаль! Нет, не то жаль, что полегчало — это как раз было хорошо. Жаль было оставлять такое начинание. Незваные восточные соседи были самыми буйными и самыми наглыми среди всех понаехавших. Они и не думали спрашивать его разрешения на поселение и не интересовались его мнением по поводу оного. Они без зазрения совести позволяли себе всякие высказывания в его адрес и не только нимало с ним не считались, но и вообще ни во что его не ставили. Именно кого-нибудь из них Тингол с особенным удовольствием бы… кхм… он не хотел произносить столь грубого слова даже мысленно. Но судьба явно тому не благоволила. Экая досада! И Тингол со вздохом сожаления обратил помыслы к западу. Начал он опять с фигур покрупнее. Таковые, по слухам, обретались в местности под названием Хитлум. Элу очень плохо представлял себе, где именно этот самый Хитлум находится, но твердо знал, что это где-то очень далеко. А отсюда оставался один шаг до соображения, сколько времени уйдет на отправку туда приглашения и на путь приглашенного, кем бы он ни был, в Дориат. С точным подсчетом в днях Тингол, опять-таки, затруднялся, но универсальное числительное «до фига» всегда было к его услугам. Так долго ждать его не устраивало, реализовать идею хотелось побыстрее. И, подбив итог, король Дориата еще раз тяжко вздохнул и вычеркнул обитателей Хитлума из списка. Следовало поискать кого-нибудь поближе и подоступнее. В душе Элу понимал, что обманывает сам себя. Не в расстояниях дело и не в сроках — это всё отмазка, чтобы сохранить лицо перед самим собой. На самом же деле сманить на путь греха главу верховного нолдорского семейства — эта идея казалась столь соблазнительной, что и подождать можно было бы. Но внутренний голос, который время от времени приобретал ясность и четкость речей, на сей раз недвусмысленно сказал ему, что тот, кто решился провести целый народ через Вздыбленный Лёд, вряд ли позволит уложить себя в постель. Во всяком случае, первую скрипку тут будет играть никак не дориатский затворник. Поэтому нужно оставить главу семьи в покое о обратить внимание на его сыновей. Старшего Элу отверг в первую же секунду. Лучший друг Маэдроса — о чем тут вообще можно говорить? А вот его брат Тургон совсем другое дело! Во-первых, не жалует Феанорингов. То есть уже в какой-то мере единомышленник. Во-вторых, вдовец. Это тоже немаловажно. Женатого, возможно, не удалось бы совратить — ему и так хорошо, девственник может принять это невинное развлечение за страшное искажение и темный грех, и его придется долго уговаривать. А вдовец знаком с наслаждением, но у него нет жены, с которой можно предаваться оному законным образом. Такой может оказаться легкой добычей. Наконец, он весьма приятен в общении. Тингол охотился с ним несколько раз, и у него остались самые благоприятные впечатления. Да, Тургон — это, пожалуй, то, что нужно! И внешне он типичный нолдо: темноволосый, сероглазый и рослый даже по эльфийским меркам. Осталось только каким-то образом устроить с ним встречу.***
Но тут Элу повезло, на ловца, как говорится, и зверь набежал. Во время завтрака слуга подал Элу короткое письмо: проезжая по своим делам вблизи от Дориата, Тургон воспользовался случаем, чтобы передать привет и засвидетельствовать свое почтение королю Тинголу. Узнав, что посыльный ждет ответа, Элу тут же написал, что хотел бы увидеться с Тургоном, и пригласил его в Менегрот. И Тургон ответил согласием, только предупредил, что его в любой момент могут вызвать, если только дело потребует его вмешательства. Элу обругал себя несообразительным эльда. О чем он думал? Надо было не звать Тургона к себе, а самому ехать! Впрочем, там тоже неизвестно, как бы дело повернулось. А на своей территории он сам себе хозяин, и в родном доме и стены помогают. С этой мыслью Элу и отправился встречать гостя, когда ему доложили, что тот прибыл и дожидается в малой гостиной. Когда Тургон поднялся ему навстречу — высокий, статный, величественный — у Элу вдруг перехватило дыхание. Ведь и доводилось уже встречаться, а тут словно впервые увидел и чуть не ахнул. Силы небесные, до чего он хорош! Не то, чтобы особенно красив — среди эльдар вообще нет некрасивых, хотя на вкус и цвет, как говорится… Но эта важность и статность Тургона, его потрясающе изящные жесты, его осанка, посадка головы, общий облик, от которого так и веяло величием, заставили сердце Тингола биться быстрее. Он не просто подумал, что этот нолдо как раз подходит его планам — Элу захотел его. А еще больше он возжелал, чтобы Тургон тоже ощутил к нему влечение. — Здравствуй, Тургон! — делая еще один шаг, сказал Элу, стараясь придать голосу мягкость и несколько бархатистый, обволакивающий тон. Это прозвучало очень дружественно, почти интимно. В ответ Тургон соблаговолил чуть склонить голову. — Здравствуй, Элве! — сказал он. — О, Элве! — Элу улыбнулся. — Я уже начал забывать, как меня звали когда-то… — Ах, да! — вспомнил Тургон. — Прости, это я забыл, что тебя тут назвали иначе — Элу, верно? Элу Тингол… Собственное имя, соскользнувшее с языка нолдо, прозвучало для Элу словно перезвон серебряных колокольчиков. — Я очень рад встрече с тобой, — сказал Элу, подходя еще ближе и беря Тургона за руку. — Сейчас подадут обед, я буду рад, если ты окажешь мне честь и разделишь со мной трапезу. — С удовольствием, — нимало не теряя своего царственного величия отозвался Тургон. — Пойдем, я познакомлю тебя с женой и дочерью, — соблюдая этикет, предложил Тингол, хотя более всего на свете желал сейчас, чтобы его любимые женщины оказались за пару тысяч лиг отсюда. — Твоя супруга как будто майа? — вежливо осведомился Тургон. — Да, — сдержанно ответил Элу. Очень сдержанно, хотя обычно говорил об этом с гордостью. Тургон бросил на него быстрый взгляд — наверняка отметил эту сдержанность. Очень хорошо! Элу вовсе не хотелось, чтобы у гостя сложилось мнение о них с Мелиан как о пылких супругах. Оставалась еще опасность в лице Лютиэн. Из-за ее пресловутой красоты теряли дар речи и растекались лужицей по паркету чуть ли не все видящие ее впервые мужчины. Правда, чаще всего это длилось недолго — лишь до тех пор, пока прекрасная дева не открывала рта. Тингол вынужден был признаться самому себе, что его красивая дочь бесповоротно глупа. Только такой не от мира сего менестрель, как Даэрон, мог обожать ее вот уже которое столетие подряд. Но Тургон оказался на высоте. Когда Тингол представил ему дочь, нолдо лишь вежливо кивнул и произнес положенные по этикету слова. Видно было, что чары прекрасной принцессы на него не подействовали. Сразу видно — стопроцентный эльда! Был женат, и теперь никакая женщина не способна тронуть его сердце. После обеда Тингол повел гостя осматривать дворец, но очень скоро заметил, что Тургона очень мало привлекают чудеса и красоты Менегрота, что тот бросает настороженные взгляды на своды над головой и невольно поеживается, поводя широкими плечами. — Какая солнечная сегодня погода! — вырвалось у него, когда падающий из прорези под потолком яркий луч попал ему на лицо, и Элу понял: нолдо тяготится пребыванием под землей, ему здесь неуютно. — Быть может, ты охотнее прогуляешься по парку? — спросил он. — С удовольствием! — оживился Тургон. — Здесь, в Белерианде, не так часто выпадают столь погожие дни… Парк вокруг Менегрота был густым и пышным, с множеством укромных уголков, укрытых от посторонних глаз аллей, беседок и лужаек. По одной из таких аллей Тингол и повел гостя. Тот заметно ожил, оказавшись на вольном воздухе. Он вдыхал полной грудью, глаза его заблестели, и Элу снова подумал, до чего он хорош! — У тебя дивный парк! — сказал Тургон, и чувствовалось, что на сей раз он говорит искренне. — И вообще я рад, что я приехал. — Я был бы рад, если бы наше знакомство сделалось гораздо более близким! — пылко воскликнул Тингол, слегка приобнимая собеседника за талию. — Я тоже, — вежливо сказал Тургон. Потом посмотрел Тинголу в глаза и слегка улыбнулся. — К тому же ты совсем не таков, каким тебя описывает молва. Тебе приписывают холодность и высокомерие, а ты очень искренний и я бы даже сказал, темпераментный эльда! «Дело движется! — возликовал про себя Элу. — Он уже отпускает мне комплименты! Что же, я не останусь в долгу!» — Это неудивительно, — крепче прижимая Тургона к своему бедру, ответил он. — Когда речь идет о столь прекрасном нолдо! Глаза Тургона лукаво блеснули. — Так ведь нолдо же, не нолдиэ! — смеясь, сказал он, давая понять, что его слова — не более, чем шутка. Тингол склонился чуть ниже к его уху и, почти касаясь оного губами, произнес: — О! В известных случаях это не имеет значения! Эта реплика крайне заинтересовала Тургона. — Вот как? Тогда, вероятно, я не совсем верно понял твои слова… Очевидно, речь идет о каком-то дориатском обычае? Расскажи мне! — Ну, я не думаю, что обычай этот так уж сугубо дориатский! — тонко улыбнулся Элу. — Но расскажу непременно, тем более, что понял ты… Он хотел сказать, что Тургон понял все верно, но этого ему не дали сделать. Затрещали кусты, зашуршала трава, кто-то взвизгнул, очевидно, ободравшись о колючки, и юноша-вестовой из числа прибывших вместе с Тургоном нолдор выкатился из зарослей на тропинку. — Повелитель!.. — сквозь сбившееся дыхание выдавил он и брякнулся на одно колено, протягивая Тургону свиток и низко склоняя голову с растрепанными и перепутанными волосами. — Доставили… только что… Тургон вздернул одну бровь, но свиток принял, мягко высвободившись при этом из объятий Тингола. Сломал печать, развернул, стал читать. На лице его появилось капризное недоумение и досада. — Я вынужден вернуться! — со вздохом сказал он. — Ну, ничего без меня не могут, что за жизнь такая, право слово! — продолжил он ноющим голосом. Приподнял юношу за плечо и слегка турнул его, чтобы бежал обратно. — Очень рад был побывать в гостях! Досадно, что я вдовец, иначе мы могли бы подружить свои семьи. Всего лучшего! Некоторое время Тингол недоуменно смотрел ему вслед. Потом до него дошло. «Он так ничего и не понял! Всё это время он думал о чем-то другом, совершенно иначе трактуя услышанное!» — Тингол в досаде закусил губы. — «Он просто идиот! Напыщенный пустоголовый кретин! И хорошо, что у меня ничего с ним не вышло! То есть я бы отымел его, и с удовольствием, но ведь про это никому нельзя было бы даже намекнуть, не то, чтобы похвастаться! Засмеяли бы на весь Белерианд! Тоже еще достижение, сказали бы, уложить в постель этого болвана!»***
Из всех принцев нолдор теперь оставались только потомки Финарфина. Это не слишком нравилось Элу — все-таки они были пусть и дальние, но родственники. Однако деваться было некуда, никаких других кандидатов больше не существовало. А из сыновей Финарфина первым на ум приходил, конечно, Финрод. Никто другой с ним не шел ни в какое сравнение. Финрод — самый благонравный, самый доброжелательный, самый воспитанный, наконец, самый красивый не только из Арафинвионов, но из всех потомков Финвэ вообще — так, по крайней мере казалось Элу. Правда, внешность Финрода не соответствовала портрету «типичного нолдо»», но что оставалось делать? В этой семейке типичных не было вообще. Тут уж, как говорится, не до жиру. Но если приходится отступить от первоначальной задумки, то лучше пусть это будет Финрод, нежели кто-то другой. У него легкий характер, он тактичен и его все любят. Вот и Элу попробует… полюбить. Недолго думая, он написал письмо, в котором приглашал старшего Арафинвиона в Дориат. Поначалу все складывалось изумительно удачно. Причину для приглашения и искать не пришлось — Финрод еще в прошлый раз обмолвился, что ему очень нравится Менегрот, и ему хотелось бы иметь нечто подобное, только он не знает, где найти подходящую пещеру. Тингол тогда промолчал, потому что вообще никогда не торопился с действиями, ни с какими. Он еще хотел обдумать, насколько его бы устроило, если бы внучатый племянник обосновался в пещерах Нарога. Тингол хотел иметь их про запас: мало ли что может случиться, так что пусть будет место, где можно укрыться, если вдруг придётся спешно покинуть Дориат. Но, поразмыслив, решил, что присутствие там Финрода не станет для него помехой. Если дело обернется настолько плохо, что они с Мелиан будут вынуждены бежать, Финрод, конечно же, его приютит. Зато это будут не пустые, необжитые пещеры, а давно и хорошо устроенное жилище. Поэтому он сразу завел разговор о том, не передумал ли Финрод, и если нет, то, возможно, Элу сумеет ему помочь. И действительно рассказал о пещерах в среднем течении Нарога и даже вызвался проводить Финрода и сопутствующий ему отряд к юго-западным границам Дориата, чтобы показать на месте ориентиры, куда им следует направляться. Достигнув края леса, Финрод приказал остановиться и разбить лагерь. Впереди было открытое незнакомое место, и выходить на него без предварительной разведки показалось ему неразумным. Поэтому четверо хорошо обученных воинов ушли знакомиться с местностью, а прочие остались поджидать посланцев неподалеку от опушки. Тингол всячески это одобрил и тоже остался в лагере до возвращения разведчиков, потому что никак не мог застать Финрода наедине, удобный случай никак не подворачивался. Элу уже начал нервничать: скоро вернутся разведчики, и что тогда? Не ехать же ему со всей кавалькадой до самого Нарога! Но к исходу второго дня ему наконец повезло. Выйдя из своего шатра, Элу почти сразу увидел светловолосого нолдо, который неспешно и, что самое важное, в одиночестве двигался среди деревьев. — Ты куда собрался, Финрод? — окликнул его Тингол. Финрод взглянул на него и слегка улыбнулся. — Никуда особенно. Так, просто… Я люблю пройтись на закате. Хочешь, — мягко предложил он, — пойдем со мной? Огромные голубые глазища в опушении густых ресниц. Открытый, прямой, бесхитростный взгляд. Доверчивая полуулыбка. Полный доброжелательности голос. Воспитанный мальчик из хорошей семьи. С таким и церемониться нечего — он слова поперек не скажет, не решится. — Ну, конечно, Финдарато! — вовремя вспомнив правильное имя Арафинвиона, откликнулся Элу. — С удовольствием. Они пошли по тропинке, поднимающейся среди деревьев на невысокий длинный холм. Его изогнутая спина была свободной от леса, и оттуда, наверное, хорошо просматривался закат. Может быть. Элу это мало интересовало. Он мысленно считал шаги и, когда они отошли достаточно далеко от лагеря, крепко взял своего спутника за запястье. — Финрод! — сказал он. — Погоди… Финрод снова взметнул на него взгляд своих безмятежных глаз. — В чем дело, Элу? — Погоди… — повторил Тингол, мягко обвивая рукой его талию, а другой проводя по бедру. — Я хочу тебе сказать… Я хочу… я просто тебя хочу, вот что! Голубые глаза наполнились темной синью. — Элу… ты что… ты с ума сошел? Так нельзя! — Можно! — выдохнул Тингол, сильнее прижимая явно растерявшегося Финрода к себе. — Поверь мне: так можно! — Я не хочу и не буду… Прекрати это! Ты не смеешь!.. Пальцы Тингола соскользнули с талии и жадно оглаживали упругую округлость. — Зато я хочу и буду! — насмешливо сказал он, наслаждаясь полной беспомощностью и растерянностью этого маменькиного сынка. — И я посмею… У Финрода, кажется, задрожали губы. Ну, конечно же! Он привык уповать на то, что все всегда прислушиваются к такому рассудительному, такому правильному Финдарато, и он уверился во всемогуществе убедительных слов, а сейчас, впервые столкнувшись с открытым противодействием, он не знает, как себя вес… Тинголу показалось, что в левом глазу у него вспыхнуло солнце. Небольшое, но яростное, залившее жаром сразу половину скулы и щеки. Он непроизвольно схватился за глаз, но успел заметить стремительно мелькнувшую тень, и что-то небольшое, но жесткое с такой силой врезалось ему в нос, что Элу с шорохом и треском завалился задом в ореховый куст, ломая хрупкие ветки и раздирая на себе одежду. Дыхание перехватило, глаза застлала горячая пелена, но сквозь разом намокшие ресницы он увидел тонкую сильную руку с кольцами на пальцах, он только сейчас понял, как сильна эта изящная белая рука. Железные пальцы ухватили его за рубашку на груди и приподняли, заставив встать на ноги. — Ах ты дрянь! — услыхал он над ухом срывающийся от ярости голос, который привык слышать всегда таким вежливым и любезным. — Я не верил, когда Феаноринги говорили, что ты всем дряням дрянь, а зря! Ты еще хуже, чем даже кажешься! — Шел бы ты к Мелькору со своими Феанорингами! — сорвался на крик Тингол. — Нолдорский выкормыш! — Он не помнил себя от злости и потому не мог трезво оценить действительность. — Надо было не разговаривать тут с тобой, а завалить сразу… Ему снова не дали договорить — третий удар пришелся в губы. Что-то противно хрустнуло, и рот наполнился чем-то горячим, с привкусом металла. — Еще хочешь, искаженец? — глядя ему прямо в глаза взглядом, в котором не осталось ни капли благости, гневно спросил Финрод. — Ну? — он тряхнул Элу за рубашку. Ткань затрещала, голова мотнулась, и в этой мотнувшейся голове мелькнула мысль, что за третьим ударом не замедлит и четвертый. — Не надо, — слабо выговорил Тингол и выплюнул то горячее, что заполнило рот. К его изумлению, это оказалась кровь. Финрод брезгливо оттолкнул его от себя, и Элу снова чуть не повалился в кусты. — Ну, что ты, в самом деле… — неуверенно промямлил он, хотя говорить было больно и как-то неловко — что-то мешало, он позже понял, что это распухала разбитая губа. — Я же пошутил… А ты… Это просто шутка была… А ты… Финрод повернулся и молча пошел прочь, на ходу вытирая руки очень белым носовым платком. Воспоминание о том, как он уходил, брезгливо вытирая руки, тряхнуло хуже пощечины. Элу вскочил, мотнул головой, убирая упавшие пряди волос с лица и подошел к зеркалу. Пощупал опухший нос, потрогал разбитую губу и шатающийся нижний зуб, внимательно рассмотрел разлившийся на половину скулы синяк. О, Эру, что же все-таки сказать Мелиан?!***
Авторское послесловие Как-то в очередной раз треща по телефону (да благословит Аллах нынешнюю дешевизну мобильной связи, позволяющую людям, находящимся в тысячах километров друг от друга, общаться без оглядки на кошелек, вместо того, чтобы заниматься более полезными вещами!), две половины творческого союза слово за слово зацепились за слэш и в очередной раз высказали все, что они думают о правдоподобии сочинений на эту тему. Домашних у обеих поблизости не случилось, так что в выражениях Медведь и Кракодил не очень стеснялись и как следует и обстоятельно прошлись по технической стороне вопроса. — И что еще меня удивляет, — сказала после этого Одна Половина Творческого Союза, — как это легко у слэшеров получается. Персонажу как предложит кто эге-ге, так тот сразу и соглашается как от нефиг делать. — Да, как будто всю жизнь только об этом и мечтал, — сказала Другая Половина Творческого Союза. — Как будто ему старушку через дорогу предлагают перевести! — Ага. Прям ачотакова. — И хоть бы раз хоть бы кто в рожу треснул в ответ! — сказала мы уже не помним, кто из нас конкретно. В наступившей паузе, пока Медведь и Кракодил пытались одна налить чай, а другая все-таки допить кофе, обеих посетила одна и та же мысль. Ее даже не надо было высказывать вслух — впрочем, Медведь и Кракодил к подобному осанвэ давно уже привыкли. Порой непонятно, зачем им (то есть нам) вообще нужен интернет и мобильники. Мысль была проста, как апельсин: хочешь, чтобы в фанфике было то-то и то-то? Садись и пиши. У нищих слуг нету, и вообще. Естественно, первым вопросом было «кто даст в морду?» Ответ нашелся моментально и одновременно: конечно, Финрод, как самый заэтованный персонаж. Он не герой нашего романа, но периодически невмоготу делается от того, что с ним творят! Чувство справедливости требовало дать ему шанс хоть немного отыграться. Второй естественный вопрос «кому даст в морду?» потребовал уже обсуждения. Кто будет домогаться? В качестве первого и очевидного кандидата был предложен Саурон. Но нет, фу, это банально! Поднести в морду сделавшему такое предложение супостату — это тривиально, а потому вульгарно и пошло. О таком писать неинтересно от слова совсем. Надо кого-то другого, с «нашей» стороны. Но кого?! Не говоря ни слова вслух и общаясь исключительно по осанвэ, мы дружно отвергли всех. Еще чего не хватало ибо! На такое мы пойтить не в состоянии. По крайней мере, добровольно. Но, как говорил Гафт в «Гараже», кто-то же должен… Вернее, кого-то же мы должны… Больше всех мы не любим Тургона и Тингола. Но Тургон кузен. А если со слэшем мы существуем параллельными курсами, то инцест нас, извините, просто вымораживает. Поэтому никаких Тургонов, пусть дальше живет. Остался один Тингол. Во-первых, нам его не жалко, а во-вторых, он и в каноне 321. В плохом смысле. Как футбольный судья. И мы, скрепя сердце, утвердили его. После чего дело осталось за малым — взять и написать.