О пионах, тюльпанах и качелях

      Вы слышали о языке цветов? Нет, не о том языке, что заставлял Пимпа каждую ночь видеть цветы перед глазами — то дурацкие красные розы, то почему-то лотосы и лилии. Цветы всегда появлялись разные, и сначала казалось, что эти причудливые букеты собираются волею случая, но вскоре Стас понял, что это не так, стал замечать странную связь. Почти все дни он проводил с Боссом, а по вечерам, когда Пимп, сцепив зубы, запускал костлявую руку под резинку широких штанов — потому что это невыносимо, блядь, просто невыносимо — всегда перед глазами вставали пышные букеты пионов.       У пионов все время разнился цвет, будто Пимп никак не мог определиться. Но эти цветы, невинно появлявшиеся перед глазами, вскоре превратились в нечто большее — Стас мог, глядя на человека, сказать, какой он цветок. Все эти люди-цветы отвлекали, мешали, досаждали, хотя нет, досаждало лишь одно — разглядывая себя в зеркало, Пимп не видел никаких цветов. Вообще.       Так вот, вы слышали о языке цветов? Стас знал его, конечно. В совершенстве. Только это ничуть не помогало, да и не пригодилось еще нигде. Все эти цветы, черт возьми, были самой бесполезной суперспособностью. До трясучки раздражающей и ненужной. Но если бы Пимп не так часто закрывал глаза, отмахиваясь от дурманных цветочных видений, он бы кое-что вспомнил.       Например, тот день, когда Босс, нетерпеливо дыша в шею, втолкнул Стаса в собственную квартиру, сбивающимся шепотом что-то говоря ему. Пимп ничего этого не запомнил, будто уснул и «включился» только тогда, когда одежда была отброшена в сторону, а пальцы Игоря — длинные, цепкие, охуительные, — грубо обхватывали сочащийся смазкой член. Перед глазами за долгое время стояли не пионы, а звезды, и Пимп хрипел на вдохе что-то невразумительное, запрокидывая голову и улетая.       Стас не помнил, как, зажатый у стены, совершенно случайно сбил какую-то тяжелую вазу. Но Босс тут же толкнул его на кровать, завладевая вниманием и не давая обращать внимания на всякие глупости вроде лужи воды на полу и цветов, которые к утру превратились в увядшую кучу лепестков.       «Романтика, ептыть» — думал Босс утром, разглядывая то жадно обнимавшее его во сне тело, то кучу лепестков, то абсолютный ноль солнца за окном. Серость — как раз то, что нужно для полного счастья. Когда Стас проснулся, Игоря уже не было в комнате, не было и осколков вазы; босые ноги ступали по вялым лепесткам, как по цветочному ковру. Пимп не обратил на это внимания, а ведь мог бы узнать… Босс обнаружился в ванной.       Под хриплые стоны Пимпа в спальне умирали пионы.       Босс тоже видел цветы, но раньше считал, что другого такого «флориста» просто не существует. Он понял свою ошибку, конечно, но только тогда, когда эта ошибка замаячила во снах молчаливым цветком. Когда эта ошибка стала засматриваться на него, думая, что эти странные взгляды совершенно не заметны, отворачиваться в сторону при ответном взгляде. Игорь мало обращал внимания на других, не расшифровывал каждый случайный букет, но четко видел в зеркале свой цветок — яркий, красный пион.       Букет на полке появился, по чистой случайности, перед тем самым вечером, когда после съемок Игорь больше не мог сдерживаться и, дождавшись, пока все разойдутся, сказал Пимпу какую-то пафосную глупость, вроде «Хватит так пялиться на меня во время шоу». Темные глаза в ответ взглянули с таким вызовом, что Босс поспешил убрать это наглое выражение, впиваясь сухими губами в тонкие губы Стаса и раздвигая их языком. Пимп не сопротивлялся.

***

      Пимп лежал на честно утянутом куске одеяла, подсунув его себе под спину для удобства. Матрас на кровати Игоря был уж слишком жестким, вот и приходилось мерзнуть, но отвоевывать одеяло. Стасу не спалось, как он ни пытался смыкать веки, и на этот раз мешали отнюдь не цветы, а мысли. Пимп прокручивал в голове одну и ту же сцену, в которой Игорь назвал его цветочком. Значило ли это, что кто-то еще мог видеть в людях цветы? Значило ли это, что Босс видел в нем тот самый цветок, что никак не поддавался Стасу? Его так и подмывало спросить, но все не подворачивалось случая, не находилось слов.       Стас нервно закусил губу, переворачиваясь на другой бок и обнимая себя руками — Босса это разбудило. Он подгреб Пимпа к себе, целуя-кусая его плечи и шею, и так прилично потрепанные и искусанные. Стас прерывисто выдохнул, поводя плечами в попытке отстраниться. — Подожди, — наконец, произнес он чужим от долгого молчания голосом. Игорь остановился, замерев в миллиметре от чужой шеи, — Помнишь, ты назвал меня цветочком?       Босс кивнул. — Какой я цветок? — спросил Пимп, все еще не поворачиваясь, чтобы Игорь не видел его лица. Он еще на что-то надеялся, верил, что это было не просто так.       Босс замялся, явно медля с ответом. — Черный тюльпан, — ответил он, и, не давая Стасу ничего сказать, быстро добавил, — А я пион. Я знаю.       И Пимпу вдруг разом стало все-все ясно, будто он каждый день видел в зеркале тюльпан вместо странной неизвестности. Он еще крепче обхватил себя руками, но горячий язык не вернулся на его шею; вместо этого Босс укрыл его своим куском одеяла, заворачивая, как шаурму, и бурча что-то про «два отдельных одеяла». А потом вдруг замолчал, уставившись в потолок. — А ты знаешь, Пимп, что в Индонезии есть порода черных петухов? — едко спросил Босс, намекая на собственные слова насчет тюльпанов. Черных тюльпанов. Стасу стало так лень шевелиться, что он только показал Боссу оттопыренный средний палец, тихо смеясь в подушку. И практически незаметно — честно, совсем незаметно — подвинулся ближе к Игорю, устраиваясь у него под боком. Босс все еще нес какую-то малосвязную чушь о петухах, но Пимп его не слушал, медленно проваливаясь в совершенно удовлетворенный утренний сон.

***

      Игорь сидел на качелях. Обычных дворовых качелях, с отвалившимся сиденьем и ледяными ручками, жутко скрипящих и грозящихся сломаться каждую минуту. Тем более под двумя взрослыми идиотами, которым зачем-то захотелось выйти в эту мерзкую, гадкую погоду, да еще и ночью. Лужи от недавно прошедшего дождя подстерегали у подъезда, под водостоком, вообще везде, куда хватало глаз.       Пимп как раз вляпался в одну такую, мгновенно промочив кроссовки и не очень цензурно выразившись по этому поводу. Качели скрипели от ветра; протяжный скрип раздался на весь двор и тогда, когда Босс опустился на самые целые из них, поднимая взгляд в небо. Там где-то просыпалось солнце, пробиваясь сквозь неприятные ватные тучи. Пимп усмехнулся, забираясь на его колени и закидывая ноги на бортик. Качели заскрипели снова, жалобно и протяжно. — Соседи уже ненавидят нас, — хмыкнул Стас, ерзая и устраивая свою задницу на острых коленях Босса. — А мне похуй, — меланхолично отозвался тот, вглядываясь в небо и лужи. Изо рта вырвался пар; то ли дыхание Игоря слишком горячее, то ли температура снова упала, возвращая в зиму.       Никакого вейпа не надо — клубы пара, как у дракона, разве что безвкусные. Но это легко исправить. Пимп поерзал снова, мерзко скрипя качелями. Те пришли в движение слишком резко, отчего Стас едва не свалился на серый асфальт, но Босс держал его одной рукой, останавливая качели движением ног. У обоих слегка кружилась голова от алкогольного дурмана — ну, а как иначе, разве пошли бы трезвые неизвестно куда, неизвестно зачем? — накрывала лень. Даже холод на пьяную голову не чувствовался.       Красные пионы и черные тюльпаны вяли, умирали в вазах, роняли свои лепестки, но почему-то никого это не волновало. Из-за туч выплывало затянутое паутиной солнце. И качели, качели, надоедливо скрипели от каждого движения, а пар, вырывавшийся изо рта, имел приятный привкус алкоголя — такой же, как на губах Пимпа.