———
Когда двадцать первый век мягко сменяет двадцатый, когда надежды почти не остается, пусть буквы все еще не сереют, а ее «Арсений» где-то все-таки жив, хоть ей и кажется, что Вселенная ошиблась, потому что столько не живут, она оставляет попытки. В конце концов так безопаснее.———
В цирке ярко, свободно, и никто не задает ненужных вопросов; равнодушно скользят взглядами по меткам, вспыхивающим яркой бирюзой, не обращают внимание на способности и отсутствие морщин. Ксения заново учится общаться и доверять, ощущая, наконец-то, себя в своей стихии, будто когда-то уже была частью чего-то большего, частью чего-то, похожего на семью. Виктор, дрессировщик, целует ее между клетками, когда она помогает ему кормить медведей: эти звери почему-то притягивают своей мощью и необъяснимым спокойствием, которое появляется, стоит к ним подойти. У Виктора сухие губы, от рук пахнет сырым мясом, а на щеках выбоины, явно оставшиеся от юношеских прыщей. Ксения мягко отстраняется, выскользает из крепких пальцев и приподнимает футболку. — Прости, — она говорит мягко, когда оттягивает полоску ткани спортивного бюстгальтера и показывает имя. Виктор вздыхает и поворачивается спиной: его метка бесцветная, будто выцветшая с годами. Ксения едва может разобрать имя, кажется, там написано «Анна». — Мне жаль ее, — она кладет ладонь на его плечо. — Я даже не успел с ней встретиться, так что какая разница, — Виктор пожимает плечами. — А вот тебе повезло больше. — Наверное, — тихо отзывается Ксения, чувствуя привычную тупую боль: она ничерта не помнит, кроме горячего дыхания поцелуев на своей спине и крепких объятий. Везучей она себя не чувствует, скорее, наоборот.———
Когда к ней приходят странные люди, не уступающие в драке, ведущие себя так, словно знают ее много лет, она соглашается пойти с ними, потому что встречается взглядом с одним из них: мягкий взгляд голубых глаз, золото пшеничных волос. Он кажется знакомым, от него пахнет терпкостью сосен и чем-то животным, как возле вольеров с медведями. Себе Ксения говорит, что просто хочет узнать о своем прошлом.———
Того, кто ее так заинтересовал в тесноте гримерной после выступления, все называют Арсусом, и Ксения почти чувствует разочарование, когда обнимает себя руками, накрывая ладонью метку на ребрах. Сердце стучит чуть быстрее: Арсус, кажется, не отводит от нее взгляда, хоть и пытается разглядывать незаметно. У них мало времени, и попытки снова стать командой, которой, как она давно поняла, они когда-то были, выглядят судорожными, изломанными. Ей порой кажется, что собравшие их вместе военные врут: не было никакой команды, был лишь набор одиночек, разномастных кусков разных мозаик. Хан медитирует все то время, что не тренируется. Лер молчалив и перманентно печален. Арсус погружен в исследования, хоть и выискивает ее взглядом, спешно осматривает, будто не верит, что она существует, а после снова возвращается к своим пробиркам и микроскопам. — Не верится, что мы были командой, — Ксения лежит на матах после очередной изнурительной тренировки: времени уже практически нет, и она буквально чувствует, как бьется в грудной клетке сердце, бешено заходится в рваном усталом ритме. — Это было давно, — Лер уходит первым, не скрывая своего желания покончить со всем как можно скорее. Хан молча удаляется за ним. Ксения рассматривает Арсуса, медленно принимающего человеческий облик, и ей кажется, что это дается ему с трудом. Он разминает плечи, а после тянется за футболкой. Мышцы спины плавно перекатываются под кожей, и Ксения привстает на локтях, чтобы рассмотреть его повнимательнее. Когда он поднимает руки, натягивая на себя футболку, взгляд успевает зацепиться за ряд букв на левом боку ниже подмышечной впадины: и как только до сих пор не замечала? Она подходит к нему слишком близко, останавливает легким прикосновением. Он горячий, горячее, чем ей казалось, и смотрит удивленно, дергается, как от удара. — Ксения? — голос звучит мягко, но озабоченно. Она поднимает голову, закусывает губу, пытаясь вспомнить порядок букв на его коже. — Что случилось? — Ничего, — она ретируется, практически сбегает из тренировочного зала, пока пальцы покалывает от жара и чего-то неосязаемого, как те фантомные прикосновения, являющиеся во снах.———
Ксения боится того, что на его ребрах красуется ее имя. Ксения боится, что на его ребрах выбиты буквы не ее имени.———
Ночью в комнате управления не так много людей: несколько человек смены возле ярко горящих экранов. Упросить показать ей досье на своих коллег оказывается просто, и Ксения пытается понять, почему не сделала этого раньше; из-за страха — это она понимает тоже. — Арсус — прозвище, — он подходит бесшумно — и как только умеет при таких габаритах? — руки в карманах, обманчиво расслабленная поза, взгляд буравит затылок. Ксения медленно разворачивается к нему, забывая сделать вдох. Он поднимает свитер, оголяет напряженный живот, судорожно вздымающуюся грудную клетку и черные буквы, так же припорошенные пеплом, как и у нее. «Оксана». Ксения дергается, ощущает, как начинает жечь где-то в уголках глаз. — Ясно, — только и может выдавить она, а после снова пытается сбежать. Горячая ладонь перехватывает локоть, но держит осторожно, даже чересчур, будто она статуэтка из дорогущего фарфора в руках неуклюжего ребенка. — Ксения тоже прозвище. Тебя звали Оксана, — она не может сдержать вздоха облегчения, смотрит снизу-вверх, пытаясь отыскать знакомые черты в печальном лице. Не получается все же. — Почему ты не сказал раньше? — Не хотел все усложнять. Ты ничего не помнила, до сих пор не помнишь. Даже меня, не так ли? — Только… — Ксения пытается подобрать правильное описание для смазанных ощущений, возникающих ранним утром, когда просыпаешься от того, что давит в груди, — обрывки. Ничего четкого. Арсус кивает и отпускает ее. От потери тактильного контакта отчего-то холодно, и она ежится, хоть и понимает, что не должна: тело к перепадам температур давно не восприимчиво. — Это нормально. Не зацикливайся на этом. Главное, что ты в порядке, — он улыбается, и в уголках глаз появляются лучики-морщинки. — Тебе стоит отдохнуть. Нам всем стоит отдохнуть, — когда Арсус уходит — Ксения смотрит на широкую спину, небрежно засунутые в карманы руки — на основании языка горчит разочарование. Ей кажется, что от нее отказались слишком легко, привычно. Ночью поспать так и не удается.———
Куратов захватывает их в плен слишком легко; они с радостью бегут в его ловушку, сдаются на милость сбрендившего гения, и это чертовски обидно. Ксения смотрит на леденящее спокойствие Хана и чувствует зависть: самой хочется чуть ли не ногти грызть от гнетущего чувства вины. Арсус мерит комнату шагами и, кажется, даже не смотрит в ее сторону. Куратов разглядывает их, как обезьянок в клетках лаборатории, выставляет себя создателем и отцом, и ей впервые хочется сражаться не потому, что она должна или это единственный способ хоть как-то заставить свои воспоминания вернуться, а потому что таких людей следует наказывать. Кто если не они, обладающие силой, обязаны наказывать таких людей, в конце концов. И как только она решает, наконец, сражаться за людей, за мир во всем мире, за миллионы незнакомых жизней и немного за свою, Арсус выторговывает ее свободу с яростью и непоколебимым стремлением добиться своего любой ценой. Ксении кажется, что он просто не верит в нее, готовый избавиться от бесполезной девчонки, чтобы не мешалась, несмотря на имя, нанесенное на ребра. Когда Куратов отказывается, она чувствует облегчение. Когда Куратов уходит, она бьет наотмашь, не пытаясь смягчить удар, и Арсус рычит, во взгляде проступает что-то медвежье, звериное, бесконтрольное. Ей, однако, не страшно. — Я бы никогда не оставила вас здесь, — цедит Ксения, встряхивая руку: ладонь горит от удара, — я бы никогда не выбрала свободу, зная, что вы останетесь здесь. И отсутствие воспоминаний не играет никакой роли. — Это не твоя война. Ты даже не знаешь, зачем тебе это нужно! — он срывается на крик, и ей кажется, что сдерживание эмоций не самая сильная его сторона. Арсус наступает, подходит ближе, чем можно счесть безопасным. Где-то сзади Хан едва слышно хмыкает и снова садится на пол: медитирует. — Я должна защищать людей, как и вы! Это и моя обязанность тоже! — она не боится ни яростного взгляда, ни сжатых кулаков, ни вздувшейся венки на лбу. — А я должен защищать тебя, — он говорит неожиданно тихо, словно признается в постыдном преступлении, и плечи его резко опускаются; гнев лопается, как перекаченный воздухом шарик, — я должен защищать тебя. Тогда я не смог, так что должен сделать это хотя бы сейчас. — Что это значит? — Ксения хватает его за плечи, не давая уйти от ответа. — Что значит, ты не смог меня защитить? — То и значит. На нашем последнем задании я не успел прийти на помощь, и ты пострадала. Пропала из виду, но метка не выцвела, и я искал тебя, а когда нашел, то понял, что ты ничего не помнишь. Это моя вина. И я не дам этому случиться снова, — он все же вырывается и отходит к противоположной от нее стене. Они не разговаривают до возвращения на базу.———
Ксения приходит к нему, когда до отправления на решающее задание остаются считанные минуты. Она подкрадывается незаметно, словно тестируя возможности нового костюма. Она накрывает ладонью его метку, вжимаясь лицом в спину. Арсус давится воздухом, а по телу пробегает блаженная дрожь. — Прости, — ее голос звучит глухо, но от дыхания по позвоночнику бегут мурашки, — прости, что я не помню тебя. Я бы хотела вспомнить, но не могу. — Я же сказал, что все нормально, — он накрывает ее ладонь своей рукой, сжимает тонкие пальчики, выглаживает большим пальцем круги вокруг линии жизни. — Мы всегда можем создать новые воспоминания, если ты хочешь. — Спроси меня об этом, когда мы победим, — она усмехается, и он чувствует ее усмешку где-то в районе лопаток. Когда он поворачивается, Ксении нигде не видно. — Нам стоит спешить, не думаешь? — доносится голос возле двери. У нее трясутся руки, и ей не хочется это показывать. Арсус улыбается, узнавая старые привычки, против которых даже амнезия бессильна.———
Когда от Москвы-Сити остаются лишь руины и клубы пыли, медленно оседающей на покореженные арматурные скелеты зданий, когда Ксения чувствует, как силы покидают ее, когда она закрывает глаза и позволяет своему сознанию ускользнуть, просочиться сквозь пальцы, последнее, о чем она думает, что ей бы хотелось создать новые воспоминания с ним. Очень бы хотелось.