Из грязи — в князи

      Ровно полтора года прошло с того дня, когда Владимир Преображенский был ранен и спешно вывезен из горячей точки в Москву. Впрочем, его пребывание во второй столице Российской империи оказалось недолгим: когда стало ясно, что французы подходят к ней все ближе, командованием было принято решение отправить часть раненых, в числе которых был и Владимир, в другие, более безопасные города страны. Других солдат, к сожалению, оставили, что называется, «на милость победителя».       Почувствовав себя лучше, Владимир решил вновь вернуться к ратному делу. Шел февраль 1813 года. К тому моменту нога последнего солдата Великой армии уже очень давно не ступала на русскую землю — бои велись на территории Пруссии. Преображенский оказался не нужен своей армии и отправился на малую Родину — в Тамбовскую губернию.       И вот теперь, в марте 1814 года, граф Владимир коротал дни в городе Липецке. Конечно, такое времяпрепровождение его явно не устраивало. Тело требовало стойкого запаха пороха в носу, жестокой рубки и веселого свиста ветра в ушах, который всегда появлялся, когда резвый, крепкий гусарский конь галопом бежал в атаку. Пытаясь хоть немного скрасить серые будни, Владимир даже повесил на заднем дворе чучело, набитое паклей, соломой и старыми тряпками, которое ежедневно становилось жертвой его нападений. Владимир безжалостно рубил его саблей, штыком, да и всем, что только попадало под руку. На месте этого несчастного чучела Преображенский непременно представлял того француза с лихо подкрученными усиками, который вывел гусара из армейского строя. По всей России тем временем разлетались слухи о взятии Парижа.       Ах, сколько раз в самых розовых снах граф представлял себе, как въедет в побежденный Париж на белом коне, следом за победителем-императором! Сколько раз ему чудились восторженные крики встречающих русское войско жителей столицы неприятеля, которых бесстрашная русская армия освободила от наполеоновской тирании! Сколько раз он видел себя в объятиях симпатичных француженок, напомаженных, надушенных…       А теперь… Что теперь? Теперь кто-то другой, возможно, все тот же Константин Эльстон, въезжает в Париж и обнимает французских девушек. Увы, Ваше благородие, Фортуна ныне улыбается не Вам.       Стас, оказавшийся в теле графа и соседствующий теперь с остатками его былой сущности, тоже был весьма недоволен. Жизнь дворянина XIXвека представлялась ему совершенно иной. В своих мечтах он лишь беспробудно пьянствовал, зажимал по углам крепостных девок и посещал многочисленные балы. На деле же жизнь в уездном городе оказалась более чем тоскливой. Стас был бы совсем не против вернуться к любимому креслу у компьютера, однако способы возвращения были ему неизвестны.       Так граф, наверное, и скончался бы от скуки или старости (еще неясно, от чего раньше), если бы не вмешался Его Величество Случай, который теперь так часто становился непременным спутником его жизни.       Подходил к концу апрель. Совершая вечерний променад, граф Владимир любовался высоким небом, проглядывающими на нем веснушками звездами, дышал прохладным весенним воздухом. Возвращаться домой совершенно не хотелось — слишком неспокойно было на душе. Однако время поджимало, пора было отходить ко сну, и Преображенский неспешно направился к отчему дому. Войдя на порог, он услышал завывания матери и старухи-крепостной по имени Матрёна.       Не помня себя, Владимир ворвался в дом. Мать сидела у трельяжа, утирая слезы белым платочком. Матрёна рыдала у нее в ногах, отец, хмуро насупив брови, внимательно вчитывался в письмо, которое, по всей видимости, и стало причиной женских слез.       — Случилось что-то? — осторожно спросил Владимир, присаживаясь на краешек обитого белой тканью дивана.       Отец, кажется, за эти несколько минут постаревший на несколько лет, кивнул. Преображенский-младший, теряясь в догадках, не рискнул предположить, что же стряслось, поэтому оставалось лишь ждать, когда старый граф сам найдет в себе силы рассказать о произошедшем.       — Михаил слёг, — глухо произнес отец Владимира после долгого молчания, прерываемого лишь женскими всхлипами. —Лукьян, слуга его, приехать просит. Не знает, когда… Когда…       — Я понял, батюшка, — мягко произнес Владимир.       Отец вытер спешившие запутаться в бороде слёзы.       — Ехать нужно, — твердо заявил старый граф. — Но я и уезд оставить не могу — Бог знает, что тогда здесь начнется…       — Я могу поехать, отец.       На Владимира воззрились три пары ошарашенных глаз. Отпустить сына одного в столицу? Неслыханно! Война — это, конечно, другой разговор: там командиры, они присмотрят. Коль убьют — жаль будет, это само собой разумеется, но зато сын погибнет героем. А в Петербурге? Кто будет следить за шальной молодой головой в Петербурге? Каких дел этот горячий молодой человек сможет наворотить там?       Андрей Михайлович задумчиво покусал ус.       — Утро вечера мудренее. Не руби с плеча, Владимир. Продолжим разговор утром, — и семья разошлась по разным комнатам.              

***

      Утром стало очевидно, что ключевое решение было принято еще ночью. За завтраком старый граф сообщил сыну, что тот может собирать свой скромный скарб и направляться прямиком в столицу. В душе Владимира разгорелся пожар: та часть её, которая еще помнила настоящего графа, трепетала при мысли о том, что будет, наконец, получена возможность исполнить заветную мечту и продолжить военную карьеру, а другая её половина, Стас, ехидно потирала ручонки — семь смертных грехов еще никогда не были так близко.       Почти неделю спустя Владимир был уже в Петербурге. Столица, которую он видел впервые, поражала красотой и стройностью. По улицам разгуливали элегантно одетые дамы и господа, обсуждающие последние новости и произошедшие накануне события. Из их уст то и дело сыпались знаменитые фамилии, обладатели которых совершали неприемлемые поступки или позволяли себе крамольные речи в дворянских салонах. Но главной темой был, конечно, триумф русского императора и его армии в далекой Европе. Эта новость оставалась горячей даже спустя долгие недели.       От этих разговоров Владимир был очень далек. Первостепенной задачей, которую он поставил себе еще в пути, стал уход за больным дядей, и в этом плане, конечно, не оставалось времени на развлечения и посещение балов и салонов.       У комнаты больного яблоку было негде упасть. Первые лица Петербурга отправляли своих людей, чтобы получать информацию о состоянии графа Михаила Михайловича, что называется, из первых рук. Появившись в доме дяди, Владимир первым делом выпроводил их за дверь — больному нужен был покой. Те пороптали, но подчинились. Дом опустел. В нем не осталось никого, кроме Михаила Михайловича, Владимира, лекарей и нескольких самых близких слуг.       Владимир Андреевич денно и нощно находился у постели дяди. Преображенский держал высохшую буквально за несколько дней руку больного и со скорбью наблюдал, как из того капля за каплей уходит жизнь. Страшнее всего для Владимира было видеть муки Михаила Михайловича и понимать, что он абсолютно никак не может помочь.       Через неделю после приезда Владимира в Петербург у больного графа началась агония. Через пару дней Михаила Михайловича Преображенского, героя екатерининских русско-турецких войн, участника походов Суворова, не стало. На похоронах собрался весь высший свет столицы. Ходили разговоры, будто бы сам император планировал приехать на прощание с бравым военным, однако что-то ему помешало. Было ли это правдой, или свет приукрасил некоторые детали, — доподлинно не известно.       Несколько дней после похорон Владимир Андреевич ходил, будто громом пораженный. Причиной этому, разумеется, являлась потеря такого важного для него человека. Владимир любил дядю. Тот всегда, приезжая в родной город, привозил любимому племяннику что-нибудь из столицы и баловал его байками со службы. Именно этот человек привил молодому графу Преображенскому любовь к военному делу.       Но была и другая причина, плавно вытекающая из первой. В завещании, оставленном Михаилом Михайловичем, стояло два слова: «Всё — Владимиру». «Всё» — это баснословное состояние, петербургская квартира и имение с тридцатью тысячами душ. Теперь неопытному, не приученному к управлению графу Преображенскому предстояло стать помещиком, самостоятельно ведущим дела огромного хозяйства. Такая перспектива ему совершенно не улыбалась.       Наверное, став обладателем такого сказочного наследства, Владимир должен был предпринять что-то: написать родителям, съездить в деревню, где его давно ждали крепостные, или, на худой конец, хотя бы посетить имение. Но все это было отложено на потом. Впереди открывался вид на ночную сторону жизни столицы Российской империи.       — Вы, mon ami, представления не имеете о том, что такое быть настоящим дворянином, — заявил Владимиру какой-то молоденький князёк, когда тот, появившись в одном из многочисленных салонов, признался в том, что никогда не был на балах.       — Скоропалительные выводы, Николя, — перебила его серьезная женщина, — всегда были Вашей самой отвратительной чертой. Ну, не тушуйтесь, дорогой, — обратилась она к Владимиру. — Я думаю, Вас будут рады видеть завтра в Зимнем дворце — будет дан бал, прославляющий подвиг русской армии!       У графа затрепетало сердце. Первый бал! Даже юные девушки, впервые выходящие в свет, пожалуй, волновались меньше, чем волновался тогда Владимир. Он не спал всю ночь, выстаивая в голове план мероприятия, а утром, встав пораньше, принялся с прислугой репетировать самые острые моменты, которые могли бы загнать его в тупик.       Наконец к нужному времени граф Владимир Андреевич Преображенский явился в Зимний дворец.